Касира покинула Чечню в 2005 году, Тумсо — в 2015-м. В это десятилетие уместились две эпохи: Касира уезжала из села, лежавшего в руинах после второй чеченской войны, Тумсо — из заново отстроенного Грозного, с небоскрёбами и одной из крупнейших в Европе мечетей. Однако эти совсем разные эпохи связывает одно важное обстоятельство. Поток беженцев из Чечни, открывшийся в период войн и послевоенной разрухи, не иссякает и поныне, хотя республика восстановилась и, казалось бы, вернулась к нормальной жизни. В последние годы чеченцы держат первое место по заявкам на получение международной защиты в Польше.
Мотивы переселения у Касиры и Тумсо разные: скромная домохозяйка, уехавшая за лучшей жизнью, и политический беженец, но в их судьбах есть что-то общее. Это — жизнь до и после эмиграции и способы обустройства в новом для них обществе. Для того чтобы понять, почему чеченцы покидают Россию, с чем им приходится сталкиваться и какие трудности преодолевать, автор самиздата изучил истории Тумсо и Касиры, пообщался с ними и побывал в Польше, где сегодня живут оба наших героя.
Борода и мина
Мы сидим в большом зале культурного центра Института репортажа в Варшаве. В лекционные дни он заполнен студентами, но сейчас здесь пусто: несколько стульев да пара столов, на которых расставлены тарелки с национальным чеченским блюдом жижиг-галнашем, лепёшками и халвой. Касира, пятидесятилетняя темноволосая женщина с живыми чёрными глазами, рассказывает за обедом, который она приготовила по случаю нашей встречи, историю своей эмиграции. Она свободно говорит по-русски, но иногда в её речи проскальзывают слова из польского и чеченского языков.
Касира уехала из Чечни в 2005 году вместе с четырьмя детьми, после того как потеряла мужа. В начале девяностых, до замужества, работала на грозненском нефтеперерабатывающем заводе лаборантом, следила за катализатором для производства топлива, но с появлением семьи переехала к мужу в село Бамут и стала вести домашнее хозяйство. Хотя она очень любила свою профессию, скучать по прежней работе не приходилось: в доме не переводились гости и всегда было много хлопот.
А через два года началась первая чеченская. В один из авианалётов в их дом попала бомба, но, по счастливому совпадению, в тот день там никого не оказалось. Потеряв жильё, семья стала переезжать с места на место, от одних друзей и родственников к другим. «Денег не было, жили на гуманитарку, — вспоминает Касира. — Два раза в неделю я становилась в очередь и получала еду».
В 1998 году, после первой войны, семья Касиры приехала в Бамут, чтобы обновить разрушенный дом и вернуться к прежней жизни. Однако вскоре последовала вторая чеченская — и дом так и остался недостроенным. Семья собрала вещи и отправилась странствовать. Жили то у знакомых, то в палаточных лагерях, то на съёмной квартире в Нальчике, то в Ингушетии.
В 2001 году, когда закончилась активная фаза второй войны, опять вернулись в Чечню. Муж устроился в совхоз: возил ячмень и пшеницу. Купили землю, завели корову и решили даже строить новый дом. Но как-то раз, готовясь к зиме, муж ушёл в поле за сеном и домой уже не вернулся: на обратной дороге подорвался на мине.
Касира осталась одна с четырьмя детьми, без работы и поддержки. Родственники предложили ей уехать в Европу, пообещав помочь с деньгами. Когда-то она не могла понять соотечественников, в поисках лучшей доли уезжавших за границу. «Я часто думала: как можно оставить свой дом, уйти из мест, где ты родился и вырос?» — говорит Касира, и по неуловимым изменениям в её мимике можно заключить, что для неё, прожившей за границей пятнадцать лет, этот вопрос всё ещё не утратил своей остроты. Но тогда выбирать не приходилось.
Под конец разговора спрашиваю, что она читает и смотрит и, в частности, доводилось ли ей слышать о Тумсо Абдурахманове, самом известном чеченском видеоблогере? «Нет, имя незнакомо. А о чём снимает?» Говорим, что в основном о политике — критикует нынешние республиканские власти. «Нет, нет!» Политика, конфликты, войны — это всё ещё часть её жизни, ещё не отгорело до конца.
С Тумсо Абдурахмановым мы разговариваем по скайпу. Повстречаться лично не удалось: Тумсо соблюдает режим конспирации, потому что сначала польские власти отказали ему в политическом убежище, а позже решили депортировать. Он живёт отдельно от семьи, которой международную защиту всё-таки предоставили. Никто не знает, где он скрывается. Его апелляцию на отказ в предоставлении убежища рассматривает Высший суд Польши, а жалобу на решение о депортации — Управление по делам иностранцев. И какая чаша весов перетянет, пока не ясно.
Совсем не оптимистичную ситуацию усугубляет угроза кровной мести: после того как Тумсо назвал Ахмата Кадырова предателем чеченского народа, спикер парламента ЧР Магомед Даудов по прозвищу Лорд объявил Абдурахманова своим личным врагом и пообещал найти его, где бы он ни прятался. И хотя тон заявления Даудова может показаться ироничным («Мы не собираемся тебя убивать, мы тебя удивительным образом повеселим <...> Если внезапно получишь пинок сзади, имей в виду, что это не случайность»), все, кто хоть сколько-нибудь знаком с реалиями Чеченской Республики, понимают, что подобные высказывания ближайшего соратника Кадырова как минимум не стоит недооценивать.«Даудов — самый умный из опасных и самый опасный из умных в Чечне», — так охарактеризовал Лорда в ходе телефонного разговора председатель комиссии по гражданскому контролю за правоохранительными органами Совета по правам человека Игорь Каляпин, проработавший правозащитником в Чечне больше двадцати лет. Об этом же в интервью «Радио Свобода» говорит и сам Тумсо: «Даудов умён в плохом смысле этого слова. Он гораздо умнее Кадырова в политическом плане, он гораздо кровожаднее его, он даже опытнее, чем Кадыров».
В отличие от тихой и неприметной Касиры, ведущей сугубо частную жизнь, Тумсо — заметная публичная фигура: на два его ютьюб-канала подписаны почти 300 тысяч человек, а у видео с записями диалогов с высшими чеченскими чиновниками — министром по национальной политике, внешним связям, печати и информации Джамбулатом Умаровым и с тем же Магомедом Даудовым — 940 тысяч и 3,2 миллиона просмотров соответственно. Однако эта популярность обходится Тумсо слишком дорого, и он не глядя обменял бы её на возможность вернуться домой и жить там обычной жизнью.
Собственно, до всей этой истории с эмиграцией он и вёл вполне обычную жизнь сотрудника госкомпании, не подозревая, что одна случайная встреча однажды полностью всё изменит.
Грозный, 4 ноября 2015 года, День народного единства. По проспекту имени Путина едет чёрный «Мерседес» в окружении сопровождающих машин. На перекрёстке с улицей Чернышевского на пути кортежа внезапно оказывается автомобиль. За рулём сидит чеченец с длинной бородой и подбритыми усами. Пассажир «Мерседеса» замечает его, их взгляды на мгновение пересекаются. Кортеж резко меняет маршрут. Набирая скорость, машины следуют за незадачливым автовладельцем и на следующем светофоре нагоняют его. Машины останавливаются. Водителю велят выйти. Между ним и человеком из «Мерседеса» происходит долгий разговор. Во время беседы человек из «Мерседеса» забирает у водителя телефон, просматривает его содержимое.
За руль машины бородатого чеченца садится охранник, плавно трогается и вместе с кортежем уезжает в направлении здания правительства республики. Водитель задержан. Причина задержания — борода.
Человека из «Мерседеса» зовут Ислам Кадыров. Водителя — Тумсо Абдурахманов. Эта история в духе то ли голливудского блокбастера, то ли Монти Пайтона — поворотная точка в судьбе Тумсо.Абдурахманов буднично и безэмоционально рассказывает, как его привезли к комплексу правительственных зданий (на тот момент Ислам Кадыров занимал должность руководителя администрации главы и правительства Чечни; связаться с ним для комментария самиздат не смог) и в одном из них стали расспрашивать о политических пристрастиях, образе жизни и вероисповедании. Выяснилось, что Тумсо придерживается «неправильных» религиозных взглядов (в частности, не исповедует суфизм, получивший в кадыровской Чечне статус почти государственной религии в противовес набирающему популярность салафизму), в телефоне были найдены фотографии его таких же бородатых друзей, религиозные и политические мемы. Абдурахманова отпустили с требованием прийти через три дня на встречу с чиновниками и духовными представителями Чечни, чтобы поговорить о его убеждениях и способах его «перевоспитания».
Борода неуставного салафитского фасона в этой истории — признак разделения на «свой — чужой», опознавательный знак ваххабизма, с которым в те годы стали активно бороться на всех уровнях. Тумсо отпустил бороду, когда увлёкся изучением религии и понял, что её ношение «является обязательным условием для мусульманина». В последние два года жизни в Грозном ему пришлось забыть о неспешных прогулках по городу и перемещаться из дома на работу только на машине. «Это было по-настоящему экстремально. В мечети заходили силовики, искали людей с бородами, как у меня. Я постоянно слышал истории о том, как кого-то забрали, побрили, запытали или посадили. Приходилось исхитряться и ходить в мечети на окраинах города».
Рейды проводили не только в Чечне, но и, например, в Дагестане, подтверждает в телефонном разговоре доктор исторических наук и исламовед Алексей Малашенко. «Борода — самоидентификация не только с исламом, но и с ваххабизмом. Бороды пришли с арабского востока, и чиновники могли считать людей с „ваххабитскими“ бородами как минимум подозрительными», — поясняет Малашенко.
На следующей встрече Тумсо допрашивали, угрожали и приказали привести всех членов его «секты» — чеченцев с бородами, которых нашли на фотографиях в его телефоне. «Помощник Кадырова несколько раз заносил над моей головой полипропиленовую трубу, но Ислам его останавливал, проявляя показное великодушие», — вспоминает Абдурахманов эпизоды той встречи. Закончилось всё требованием привести на следующую, уже третью по счету, аудиенцию людей из его «секты». Плюс два запрета: бороду не сбривать, о произошедшем никому не рассказывать. На этом Тумсо был отпущен.
Абдурахманов оказался в патовой ситуации: «Выходило так, что мне надо было совершенно ни в чём не повинных людей оговорить. Это был бы позор и несмываемое пятно на мне и моём потомстве на всю оставшуюся жизнь».
Той же ночью он принял решение бежать. Семейство разделилось: из-за отсутствия загранпаспортов у жены и детей они отправились в Казахстан, мать и брат уехали в Грузию. Тумсо покинул Чечню последним и перешёл российско-грузинскую границу уже глубокой ночью.
Пересечь границу за двадцать попыток
Касира рассказывает, что тогда даже не знала, что существует такая страна — Польша.
«Для меня вся Европа была — Германия и Швейцария, — смеётся она. — Из Бамута мы сперва поехали в Грозный, из Грозного — в Минеральные Воды, потом в Ставрополь, из Ставрополя в Москву, а из Москвы уже приехали в Брест».
Отправляясь в этот приграничный город, Касира проделала тот же путь, что и сотни людей до неё. Начиная с 1990-х годов Брест стал транзитным центром, через который в Европу шли потоки беженцев из России. Ближайший польский город — Тересполь, на поезд до него до сих пор можно сесть без визы.
«Дорога в Тересполь была для меня шоком. Я почувствовала себя как на войне, — вспоминает Касира свою первую попытку пересечь польскую границу. — Мы проехали пять-десять минут, поезд остановился. В вагон зашли пограничники с собаками. Я убежала от войны, а тут люди в мундирах, собаки лают, от них бегут по вагонам контрабандисты с сигаретами».
На въезде в Тересполь Касиру с семьёй отправили обратно, не приняв прошения о статусе беженца. Они вернулись в Брест и на следующий день предприняли новую попытку.
Белорусская правозащитная организация Human Constanta появилась в Бресте в 2016 году. Её задачи — мониторить ситуацию с беженцами на границе, давать юридические консультации семьям, заявления которых не приняли на границе, и помогать с подачей исков в Европейский суд по правам человека.
В телефонном разговоре с координатором направления по работе с иностранными гражданами Human Constanta Энирой Броницкой прошу прокомментировать, чем обусловлена возникшая три года назад ситуация, когда сотни жителей Северного Кавказа ежедневно пытались пересечь границу, а их возвращали обратно. При этом многим приходилось ночевать на вокзале в Бресте.
«Действительно, до 2016 года схема была стандартной, — рассказывает Энира Броницкая. — Жители Северного Кавказа приезжали в Брест на пару дней и с нескольких попыток оказывались в Тересполе. А сейчас у людей нет даже возможности обратиться за международной защитой». Такие резкие изменения правозащитница связывает со сменой власти в стране: консервативная партия «Право и справедливость» получила большинство на парламентских выборах в 2015 году и сохранила главенство в 2019-м. После смены власти появилось и негласное правило — пропускать только одну-две семьи в день, утверждает Броницкая.Пресс-секретарь польского Управления по делам иностранцев Якоб Дудзяк в разговоре со мной называет другие причины этого явления. Листая слайды заранее подготовленной презентации, Дудзяк показывает, как в Польше за последние годы улучшились центры для оказания помощи беженцам, и замечает, что цифры от года к году могут кардинально меняться, так как миграция — нерегулярное явление, которое сложно прогнозировать.
Остаётся лишь гадать, кто здесь больше прав и что влияет сильнее — миграционные циклы или чья-то политическая воля.
Сегодня беженцы в попытке пересечь границу могут проводить в Бресте до четырёх месяцев. Многие знают о сложившейся ситуации, поэтому, уезжая из России, запасаются деньгами на билеты и проживание. С января по июнь 2019 года, по данным Human Constanta, транзитные беженцы пытались получить международную защиту не меньше 1604 раз, но заявления были приняты только в 136 случаях.
Как утверждает Энира Бороницкая, наблюдения показывают, что рано или поздно через границу пропускают всех, хотя на это порой и уходит до двадцати попыток.
В 2005 году Касире удалось пройти границу с четвёртого раза.
В базе Интерпола
Оказавшись в Тбилиси, Тумсо Абдурахманов прежде всего изучил конвенцию по делам беженцев и решил просить политическое убежище.
«Здесь совсем другая атмосфера. После пересечения границы ты моментально оказываешься в месте, где нет гаишников, где полицейский тебе не враг, и в твоей голове не зажигается лампочка „Опасность!“, — вспоминает Тумсо. — Я часто ездил отдыхать в Грузию, мне всегда там очень нравилось».
Именно в Тбилиси Абдурахманов начал свою, как он её называет, общественную деятельность в соцсетях: дал первое интервью местным журналистам. Потом родилась идея выложить запись на Ютьюбе, где он зарегистрировался ещё в 2013 году. Потом придумал записывать себя на камеру. Толчком к этому послужило уголовное дело, которое на Тумсо завело региональное управление МВД после побега. Абдурахманова обвинили в участии в незаконных вооружённых формированиях за пределами страны: по версии следствия, из Чечни он отправился не в Грузию, а в Сирию — воевать за ИГИЛ.
«Идея говорить на камеру появилась, когда на мой запрос ответила прокуратура, — объясняет Тумсо. — Они якобы проверили моё уголовное дело, всё оказалось по закону, и меня объявили в международный розыск. Я действительно нашёл себя на сайте Интерпола. Решил доказать, что никогда в Сирии не бывал: снял видео и показал все штампы в паспорте. Это был вынужденный шаг. Ну а потом пошло-поехало».
И хотя правозащитница и член Совета по правам человека при Главе ЧР Хеда Саратова заявила, что уголовное дело против Абдурахманова прекратили после личного вмешательства Магомеда Даудова, сам Тумсо, по его словам, никакого подтверждения из прокуратуры не получал.
Блог из хобби перерос в едва ли не главное занятие в жизни. Абдурахманов снимает видео «ради справедливости», и у него есть определённое влияние на чеченцев: за несколько лет на его соцсети подписались, как мы уже отмечали, больше 300 тысяч человек, а видео набрали 80 миллионов просмотров. При этом он часто вступает в споры с подписчиками. Некоторых из них он называет религиозными экстремистами, хоть те и настроены против Кадырова.
«У них неправильное понимание религиозных текстов. Они считают, что добро — это исключительно они и что весь мир надо завоевать. Раньше протестное настроение было только по отношению к России, а теперь появились экстремисты. Сегодня мы находимся в очень сложной ситуации в плане единства нашего народа», — говорит Абдурахманов.
В Чечне дефицит свободы слова и мощная официальная пропаганда, поэтому Тумсо стал популярным среди местного населения, считает правозащитник Игорь Каляпин: «Он достаточно свободно рассуждает на острые темы, осмеливается критиковать линию поведения Кадырова и говорит о внутренних чеченских проблемах. Люди внимательно его читают и слушают, даже не потому что согласны с ним или интересуются политикой — для них это в принципе глоток свободы слова. Его аудитория — преимущественно молодёжь, так как она лучше разбирается в современных технологиях и больше сидит в интернете. Но у меня есть знакомые старше 50 лет, которые тоже его смотрят».
В Тбилиси Абдурахманов воссоединился с женой и детьми, приехавшими в Грузию после получения загранпаспортов. В какой-то момент все поверили, что в их жизни что-то наладилось, появилась стабильность, открылись перспективы. Однако этот относительно спокойный период длился недолго. Сперва закрыли повторный въезд в Грузию для матери и брата Тумсо. Затем Абдурахманову отказали в статусе беженца. Апелляции ни к чему не привели, решение об отказе было обосновано тем, что нахождение Тумсо на территории страны противоречило интересам государства. В чём состояло противоречие, установить невозможно: документы засекречены и доступ к ним есть только у спецслужб и судьи.
«Я оказался в сложной ситуации, не знал, в чём меня обвиняют, меня внесли в базу Интерпола, загранпаспорт заканчивался, — рассказывает Абдурахманов. — Я обратился в Интерпол и получил официальный ответ, что нахожусь в международном розыске, но в данный момент подозреваемым не являюсь. Понятия не имею, как я мог туда попасть. Сейчас мне достоверно известно, что в эту базу я попал по инициативе России. Но когда начал выяснять, как я мог там оказаться, получил письмо, что из базы я исключён. Я воспользовался этим, иначе потом уже точно никуда бы не уехал. А куда ехать? Я не мог взять глобус и выбрать себе страну. Пришлось выбирать из того, что было».
Попасть в Европу Тумсо мог лишь обманным путём: времени на получение визы не было. Он купил билет на рейс Тбилиси — Калининград через Варшаву, посчитав Польшу лучшим вариантом, подготовил заранее заявление о прошении убежища и направился с женой и детьми в аэропорт.
В «лагерях»
Многие пытаются получить международную защиту в Германии из-за хорошего социального пособия. Но в тот момент Тумсо больше волновали не деньги, а статистика экстрадиций и депортаций. Польша, по его словам, до сих пор не удовлетворила ни одного запроса российских властей об экстрадиции тех, кто хотел получить статус беженца. Депортации, впрочем, происходят постоянно: в прошлом году из страны выслали больше 25 тысяч человек.
Пересекая польскую границу, беженцы, попросившие политическое убежище, попадают в похожие на общежития центры для иностранцев. Местные правозащитники обычно называют их открытыми лагерями, но Якуб Дудзяк в разговоре со мной замечает, что в Польше официально не существует лагерей для беженцев.
По сути, основную государственную помощь беженцам оказывает Управление по делам иностранцев. Человек, попросивший международную защиту, может выбрать два пути: жить в «лагере» или снимать квартиру. По данным на март этого года, из 2920 беженцев в центрах для иностранцев находились 1243 человека.
Сейчас в Польше для ожидающих убежища открыто одиннадцать центров, многие из них отреставрированы. В центрах можно получить медицинскую и психологическую помощь, трёхразовое питание в соответствии с культурными предпочтениями и денежные субсидии: 140 злотых на одежду (2,3 тысячи рублей; один польский злотый равен 16,8 рубля по текущему курсу) и около 70 злотых (1,2 тысячи рублей) в месяц на человека на мелкие расходы. Дети могут бесплатно учить польский язык в школах, им покрывают все расходы на учебники, тетради и ручки.
«Учителя могут заниматься с детьми больше стандартных часов, чтобы помочь ребёнку быстрее влиться в школьную жизнь, — рассказал Якоб Дудзяк. — А для детей дошкольного возраста есть детские садики, где учёба проходит в форме развивающих игр».
Если беженцы решили снимать жильё, им тоже оказывают финансовую поддержку (не более 750 злотых; в пересчёте на рубли — 12,4 тысячи на человека в месяц), но дополнительной помощи они лишены и отправляются в свободное плавание.
Помимо государственной помощи, большое значение для беженцев имеет деятельность неправительственных некоммерческих организаций. На собственном опыте в этом убедилась и Касира. Когда 35-летняя вдова с четырьмя детьми попала в центр для иностранцев, именно сотрудники некоммерческих организаций помогали её детям освоиться: рассказывали о новой культуре, приглашали участвовать в спектаклях, обучали польскому языку, рисованию и даже чеченским танцам.
Статус беженца предоставляется тем, кто опасается преследований в своей стране по расовым, религиозным, национальным признакам, из-за политических убеждений или принадлежности к определённой социальной группе.
Дополнительную защиту предоставляют людям, которым грозят смертная казнь или смертный приговор, пытки, бесчеловечное или унижающее достоинство обращение или наказание. Её также можно получить в случае угрозы жизни или здоровью, возникающей в результате применения насилия к гражданскому населению во время международных или внутренних вооружённых конфликтов.
«Беженцы обычно находятся в шоковом состоянии. Приезжали волонтёры и занимались детьми. Для нас это было спасением, мы ощущали, что дети под опекой и чему-то учатся. Мы просто этому радовались», — рассказывает Касира.
Дети Касиры участвовали в постановках детского театра. С одной из них — чеченской сказкой, переведённой на польский, — они даже ездили выступать по разным городам. «Я не думала, что зрители примут нас с таким интересом и будут нам хлопать», — вспоминает Касира.
Тумсо попал в совершенно другой «лагерь» — охраняемый центр для иностранцев. На польской границе выяснилось, что его имя значится в закрытой шенгенской базе SIS II, куда вносят нежелательных или находящихся в розыске лиц. Он оказался там по инициативе Германии и считался персоной нон грата. В Германии Тумсо никогда не был, позже, его уберут из базы, но в тот момент польские пограничники отправили семью Абдурахмановых в «закрытый лагерь», снаружи больше напоминающий тюрьму. В такие охраняемые центры обычно попадают люди, которые пытаются нелегально пересечь границу Польши и других европейских стран.
Здания таких «лагерей» огорожены забором с колючей проволокой. Выйти наружу нельзя, разрешены лишь часовые прогулки на территории. Вся жизнь внутри проходит под видеонаблюдением. Пять раз в день пограничники пересчитывают «постояльцев», все передвижения происходят только в сопровождении охраны, а гаджеты и камеры запрещены.
В одном из таких центров Абдурахмановы провели полгода. Для Тумсо это был один из самых сложных периодов его бегства.
«В обычной тюрьме ты сидишь определённый срок и потом выходишь на свободу. Здесь же приходится ждать в полной неизвестности, — вспоминает Тумсо. — Сначала тебе добавляют два месяца, потом три, четыре, при этом в любой момент могут депортировать. Ты живёшь в неразберихе, иногда наблюдая, как твоего соседа, отсидевшего десять месяцев, в один день без разговоров депортируют. Психологически это очень сложно».
Обычно из «закрытого лагеря» выходят после рассмотрения прошения об убежище: соискатель либо остаётся в Польше под международной защитой, либо его депортируют. Но в законодательстве есть лазейка, с помощью которой можно покинуть охраняемый центр до того, как Управление по делам беженцев вынесет решение. Если беженец провёл там шесть месяцев и не получил два негативных решения, его обязаны выпустить. Тумсо изучил законодательство, воспользовался этой статьёй и ушёл из «лагеря».
«Итальянка? — Нет, иранка. — До свидания»
Касира уехала из Чечни 14 лет назад. Она говорит, что чувствует себя в Польше как рыба в воде. Но в первые несколько лет у вдовы, оказавшейся с детьми в новой стране, не было ни денег, ни жилья, ни понимания, чем заниматься дальше.
«Я из одной депрессии попала в другую», — вспоминает она.
Касира получила статус беженца после полутора лет жизни в «открытом лагере», у неё было несколько месяцев на поиск квартиры, работы и подачи документов на пособие — со всем этим помогают соцработники. По словам Касиры, самым сложным было найти квартиру. «Семьям с маленькими детьми неохотно сдавали жильё. К тому же поляки не доверяют чужестранцам», — вспоминает она.
Об этой проблеме говорит и журналистка и автор книги Skóra. Witamy uchodźców («Кожа. Мы приветствуем беженцев») Иза Клементовска, которая уже десять лет записывает истории беженцев. Мы встретились с Изой в кофейне «Кипение мира», принадлежащей Институту репортажа, — сюда обычно заходят перекусить и поработать студенты и журналисты. Одна из героинь книги Изы, иранка, долго не могла найти квартиру. Когда её спрашивали: «Вы из Италии или Испании?», девушка прямодушно отвечала, что её родина — Иран. Ей постоянно отказывали. В конце концов героине повезло с арендодателем, который даже снизил стоимость жилья, узнав, что она беженка.Около года Касира прожила в кризисном центре — такое жильё типа общежития предоставляют некоммерческие организации, помогающие беженцам. Сейчас у семьи Касиры двухкомнатная квартира, но получила она её случайно — через конкурс. В 2009 году, по её воспоминаниям, на 15 семей выделяли пять квартир, а через несколько лет в этой «лотерее» участвовали уже 50 семей. «Моя знакомая чеченка подавала заявку на участие восемь лет подряд и только сейчас получила квартиру. А мне удалось с первого раза», — рассказывает Касира.
Найти работу получилось не сразу. Касира прошла курс «Как найти работу» и после двухнедельного тренинга устроилась на кухню: «Я ничего не умею. Единственное, что мне нравится, — это готовить».
Её детям тоже было нелегко после поступления в школу. По словам Касиры, им часто приходилось драться, в них кидали камнями и обзывали цыганами. Несмотря на разный возраст, её дети учились в одном классе, потому что не знали языка. «У меня однажды большой скандал в школе случился. Сказали, что дочь даже читать не умеет. А я говорила: зато она умеет умножать и должна пойти в другой класс, — вспоминает Касира. — Она начала разговаривать с детьми, выучила язык, и уже в другой школе её перевели в класс с ровесниками».
Беженцам довольно сложно интегрироваться в польское общество, а найти высокооплачиваемую работу почти ни у кого не получается, рассказывает Иза Клементовска. Возможно, это связано с их самоощущением. «Эти люди недостаточно уверены в себе. Они говорят: „Я не настолько хорош, чтобы искать работу лучше“. Перейти этот порог довольно трудно. Я знаю примеры, когда люди уже получили квартиру, но боялись выходить из дому и начинать новую жизнь. Это похоже на ситуацию, когда человек выходит из тюрьмы. Если ты долгое время провёл в камере, то потом не знаешь, что делать на свободе. Этот барьер очень сложно перешагнуть», — говорит Клементовска.
Но у кого-то, впрочем, получается. Касира давно выучила польский, занимается кейтерингом, растит четырёх детей и собирается в поездку на фуд-траке по стране, чтобы познакомить поляков с чеченской кухней.
У детей Тумсо проблем, с которыми столкнулись дети Касиры, в школе не было. Абдурахманов говорит, что может только похвалить систему образования в Польше.
«В России директор школы — почти чиновник, — говорит Тумсо. — А в местной школе директор выходит мне навстречу, здоровается за руку, наливает кофе. Люди очень к тебе расположены, у них нет мании величия».
За несколько лет в Польше Абдурахманов так и не выучил язык. И не собирается его учить: «Я лишь могу купить продукты в магазине и взять „Биг Мак“ с колой в „Макдоналдсе“. Находясь в Грузии, я посещал курсы английского и грузинского языков. Но сейчас я убеждён, что язык надо учить не на курсах, а на улице. У меня нет опасений, что я не буду знать языка, я уверен, что буду свободно говорить на польском, просто мне нужно дать какую-то стабильность в этой стране — и я буду говорить».
Но будущее Тумсо, в отличие от Касиры, не связано с Польшей. Местные пограничники выдали статус дополнительной защиты его семье, однако самого Абдурахманова решили депортировать. Обычно человека не могут выслать на родину до завершения обжалования, но, по словам Тумсо, в его деле есть особый пункт о признании его опасности для государства — в этом случае выслать могут в любой момент. Поэтому в ожидании решения по апелляции он скрывается от властей и живёт отдельно от родственников. Иногда Тумсо с риском для себя навещает их, сокрушаясь, что младший из детей опять его не узнаёт и должен заново к нему привыкнуть.
Семья Абдурахманова получает от государства около 300 злотых в месяц на человека (5 тысяч рублей), этого хватает на аренду жилья. Остальное Тумсо зарабатывает на своих ютьюб-каналах. Его обычный день состоит из записи видео для блогов, общения с журналистами и решения вопроса о политическом убежище. В свободное время он запускает эфир в Инстаграме и общается с подписчиками.
Сны о чём-то большем
По словам правозащитников и журналистов, с которыми я общался, дети беженцев в целом хорошо адаптируются к жизни в Польше, однако их родители не могут полностью приспособиться и часто испытывают ностальгию по родным местам.
Семь лет назад Касира вместе с детьми решила навестить родственников и на месяц уехать в Чечню. Из Польши они на поезде доехали до Киева, оттуда до Москвы, а в российской столице сели на автобус до Грозного.
Для Касиры дом — это люди, с которыми она выросла и училась. Она насчитала 32 «самых близких» кузена. По её словам, почти каждый из них приходил и помогал, когда случалась какая-то беда. А в Польше она не может рассчитывать на чью-то помощь, если, например, заболеет.
Самое счастливое время, по воспоминаниям Касиры, связано с довоенной Чечнёй: «Тогда люди больше общались, доверяли друг другу, не делились по городам, сёлам и национальностям, не сидели постоянно в телефонах. Вот едет человек в трамвае, говорит, что из Ингушетии, и мы сразу находим общий язык и общие темы для разговора».
Первое время её детям нравилось в Чечне. Но через месяц они устали от долгого ожидания автобусов и постоянных встреч с родственниками.
«Мама, они всегда так приходят? — со смехом вспоминает Касира слова детей. — Мама, мы устали! Поехали домой, в Варшаву!»
Касира признаётся, что решила уехать из Чечни, чтобы её дети могли получить хорошее образование, свободно разговаривать на четырёх языках (английском, польском, русском и чеченском) и прожить счастливую жизнь. Сейчас её старшая дочь закончила международную модельную школу, а сын — обычную среднюю.
«Дочь подбирает костюмы для героев сериалов, ездит на модные показы в соседние страны и учится в университете на юриста, — говорит Касира. — А сын окончил школу и получил разряд по боксу». И добавляет: «В Польшу я сбежала ради будущего детей. Своё я уже потеряла».
Это очень непросто — взять и покинуть родину, рассуждает Тумсо.
«Одно дело, когда это учёба или туризм, другое — когда ты вынужден уехать и не знаешь, вернёшься назад или нет. Это нагоняет определённую тоску. Жизнь здесь вообще течёт не так, как дома. Дома ты получал удовольствие от того, что сидел в летней кафешке, в сквере на проспекте Победы, который сейчас Путина, мог до утра с друзьями пить чай, болтать о чём угодно. Здесь такого нет. Редкие моменты, когда ты с кем-то встречаешься. У всех свои проблемы. Всё не так».
Вернуться в Чечню Тумсо, скорее всего, не сможет. По крайней мере при нынешней власти. Его история началась с конфликта с Исламом Кадыровым, а уже в Польше он нажил себе врагов в лице Джамбулата Умарова и Магомеда Даудова.
«Я очень часто вижу во сне, будто оказался дома, проблема моя не решена и со мной может что-то случиться. Это, в основном, тревожные сны. Обычно я просыпаюсь и думаю: „Фух, хорошо, что это был сон“, — рассказывает Тумсо. — Чечня — это дом. В исламе есть такое понятие как путник. Человек, находящийся в пути, имеет некоторые послабления в религиозных обязанностях. Например, мусульманин обязан читать намаз пять раз в день, а если ты путник, то читаешь только три раза. И делаешь так до тех пор, пока считаешь домом то место, где тебя сейчас нет. Я — путник и пользуюсь этими послаблениями. Как только у меня появится возможность, я вернусь домой».
