В России действуют двадцать пять женский колоний, в них находятся 60 000 женщин — 6 % от всех осуждённых. Некоторых из них дома ждут мужья, но большинство так и не дождались. Автор самиздата поговорила с правозащитниками, бывшими заключёнными и «ждунами» о том, правда ли в России считается не «мужским делом» ждать жену из тюрьмы, как рушатся семьи и отношения из-за тюремных порядков и каким образом меняется восприятие реальности из-за решётки.

После того как женщина попадает в тюрьму, с высокой долей вероятности муж или молодой человек её бросит: в соцсетях вы не найдёте групп «ждунов» по аналогии со «ждулями» и «заочницами». Мужчин, готовых бороться за своих партнёрш, — единицы.

Варлам Шаламов писал: «Видел, что женщины порядочнее, самоотверженнее мужчин — на Колыме нет случаев, чтобы муж приехал за женой. А жёны приезжали, многие». Во времена Шаламова не было конкретной статистики по «ждунам», нет её и сегодня. По словам главы организации «Русь сидящая» Ольги Романовой, за двенадцать лет её работы из десятков тысяч семей было всего четыре случая, когда мужья не бросали своих осуждённых жён.

В отличие от «ждуль», мужчины не готовы объяснять, почему отказались дожидаться возлюбленных из колоний. Говорить согласны только те, кто действительно боролся и ждал жён на воле.

Соседка моей знакомой Лида отсидела пять лет. Когда её посадили, гражданский муж остался в их родном посёлке и запил. Через несколько месяцев сгорел заживо со своими приятелями. Она вернулась из тюрьмы на пепелище: ни мужа, ни дома. «Впрочем, он бы всё равно её не дождался. Если бы не умер, нашёл бы себе другую. Привык, что его обстирывают, окружают лаской и чуть ли не пыль с него сдувают», — добавила знакомая.

В тот же вечер мне во «ВКонтакте» написала девушка, представившаяся Алисой. Она сразу объяснила, что её страница ненастоящая, потому что говорить от своего имени ей страшно. В семнадцать лет Алиса познакомилась с мужчиной, который был на тринадцать лет её старше. Встреча произошла буднично — они жили в соседних подъездах. Отношения начались вскоре после знакомства. Его криминальное прошлое не остановило Алису ― ей льстило внимание взрослого мужчины; кроме того, в то время она переживала смерть отца.

Однажды они поехали в Москву (девушка живёт в Подмосковье), и около входа в метро он просто сказал ей сидеть и ждать, пока «терпила приклеится». Это было частью их плана. Когда к ней подошёл другой мужчина и предложил пройти во двор, она отправилась за ним. Дальше всё прошло по схеме: молодой человек догнал Алису и её спутника, избил последнего, забрал вещи и деньги. «Нас приняли почти сразу. Я отсидела четыре года — об этих годах можно писать бесконечно долго, — а он семь. В самом начале мой молодой человек через свою сестру посылал передачи. Больше было некому — родственники от меня отказались. Потом нашёл себе „заочницу“ — и связь прекратилась, — говорит Алиса. — У меня был шанс получить срок меньше, но он подвёл всё к тому, что я имела умысел, а он — глупышка, который повёлся на коварную женщину».

Заключённые, сидевшие с Алисой в колонии, в основном делились, по её словам, на четыре типа: убийцы, которые не смогли вытерпеть «скотство со стороны своих мужей»; женщины, занимавшиеся распространением наркотиков, чаще всего вместе с супругом или сожителем; грабительницы и наркозависимые.

Из всех женщин, с которыми там общалась Алиса, была только одна, которую ждали. Правда, её муж умудрился передать супруге запрещённые вещества, и в итоге она умерла. Больше «ждунов» она не знает.

Рите (имя изменено по просьбе героини) около сорока. На зелёном свитере размашисто вышито «Love», на очках — почти стёртая надпись «Valentino». Когда-то Рита была состоятельным человеком: занимала руководящую должность в одном из банков Швейцарии. Шесть лет назад её задержали по обвинению в хищении, но она не признала себя виновной. Мы здороваемся, она сразу же переходит со мной на ты и заказывает нам кофе. Когда официантка уходит достаточно далеко и не может нас слышать, Рита приступает к рассказу. 

Она утверждает, что бо́льшая часть пар распадается: мужчины, оставшиеся на воле, быстро находят себе других девушек. Впрочем, она встречала женщин, которых действительно дожидались на воле мужья. Им писали стихи, к ним приезжали на свидания, а одной девушке в колонию парень привёз свадебное платье — и они расписались в тюрьме. Церемония проходила в оперчасти. «Мы нарядили невесту в отряде и проводили её на свадьбу. Потом молодые провели вместе три дня». 

Рита говорит, что в её случае всё было не так. Она познакомилась с будущим гражданским мужем, имея за плечами опыт первого брака и маленького сына. Сначала Рита и Михаил (имя изменено) стали партнёрами по бизнесу, а затем влюбились и съехались. Когда они стали жить вместе, мальчику едва исполнилось три года. Он привык считать Михаила папой, а тот, даже когда уезжал в командировки, каждое утро звонил сыну Риты и даже часто узнавал новости о жизни мальчика раньше неё.

Когда Риту арестовали, сыну было пятнадцать ― он переживал подростковый кризис, после её экстрадиции ему предстояло остаться одному в Швейцарии. Ему нужно было закончить учёбу в школе-интернате, и Рита не могла себе представить, что гражданский муж бросит его.

Но это случилось: сначала Михаил летал в Швейцарию постоянно, потом реже, пока наконец совсем не переключился на личные дела. Рита говорит, что сейчас её сын совсем взрослый и самостоятельный — учится в Швейцарии в вузе. Как-то раз он сказал ей: «Единственное, мамочка, чего я не могу тебе простить, — что ты меня с детства научила любить людей, которые этого вообще не заслуживали». Рита ответила: «Неужели ты думаешь, что я хотя бы на одну секунду могла представить, что они негодяи, и учила тебя их любить?»

Отношения с мужем разрушились не сразу. Пока Рита находилась в Швейцарии, они встречались каждую неделю: в швейцарском СИЗО никто не ограничивал право на звонки и свидания с родными. В российском изоляторе всё было иначе: ни звонить, ни встречаться лично было невозможно. Первые два года, пока Рита ездила на суды, Михаил продолжал оплачивать адвокатов и делать передачи.

На третий год адвокаты стали говорить, что он задерживает оплату. Рита начала переживать за него: вдруг появились проблемы с деньгами? Она писала гражданскому мужу и пыталась узнать, что случилось. Михаил отвечал, что всё нормально. Однажды на свидание к Рите приехал её дядя. Он рассказал, что у Михаила появилась другая девушка.

Тогда через адвокатов Рита передала мужу письмо. Она написала, что всё поймёт, если он расскажет правду: «Когда мы встречались, мы дали друг другу слово быть вместе, пока нам хорошо. А если кто-то встретит кого-то другого, второй спокойно это примет. Мы решили, что в любом случае останемся с ним друзьями». Рита напомнила мужу об этом и попросила его только об одном: не бросать её сына. Он ответил (тоже через адвоката): «Я понимаю, тебе тяжело, но перестань истерить и нести всякую ерунду. Пойми, тут много дел, времени ни на что не хватает».

В российском СИЗО Риту регулярно посещали представители швейцарского посольства — проверяли, в каких условиях её содержат. Однажды она пожаловалась, что не может поговорить с сыном: за первые шесть месяцев пребывания в России ей не удалось добиться ни одного телефонного звонка. После этого следователь вынужден был пойти на уступки. Он сказал, что ей нужно написать заявление. В стандартном заявлении задержанный просит разрешить ему двадцать телефонных звонков. Процедура выглядит так: бумага проходит несколько инстанций и наконец попадает на стол следователю. При хорошем исходе он ставит свою резолюцию: «Разрешаю». Тогда задержанный может звонить близким. После каждого разговора на обратной стороне заявления нужно писать: «Услуга оказана, число, дата».

После того как ты сделал все двадцать звонков, нужно снова писать заявление. Следователь выдал Рите разрешение, но сделал приписку: «Разрешаю один телефонный звонок». Чтобы добиться ещё одного звонка, нужно пройти круги ада: заявление долго регистрируют, потом рассматривают. Потому женщина могла сделать один звонок за пять недель. Приходилось выбирать: звонить мужу или сыну. Рита выбирала второго ― ей было важнее поддержать его: «Так что родные, в том числе мой муж, не слышали и не видели меня. Я будто умерла для всех».

Рита отмечает, что в СИЗО «ещё не видела всех ужасов системы». В её камере сидело три человека примерно её круга: все читали «Новую газету» и РБК, по телевизору смотрели только телеканал «Культура». В колонии всё было иначе. Там Рита устроилась работать в библиотеку. Она пыталась организовать курсы по изучению французского языка и русской литературы, но ей отказали. Вместо этого начальство само придумало развлекательные мероприятия. 

Рите особенно запомнился праздник в честь первого сентября для заключённых, которые учатся в школе при колонии. Ей не хотелось идти, но присутствие было обязательным. «Представьте: запретная зона, колючая проволока, забор, мрачная тюремная школа. Администрация стоит в камуфляже, заключённые выстроились. И вдруг начинает играть музыка: „А-а-а, в Африке горы вот такой вышины!“ На сцену выходит двадцатишестилетняя женщина, осуждённая за двойное убийство, в белых гольфиках, красной юбочке и маленькой шапочке. И начинает скакать на сцене под детскую музыку. Потом выходит вторая такая же „девочка“. У неё спрашивают, чему их учат в школе. Она начинает петь с серьёзным видом: „Книжки умные читать, малышей не обижать учат в школе, учат в школе, учат в школе“», — вспоминает моя собеседница.

Рассказывая об этом, Рита смеётся — сегодня она может спокойно рассуждать о колонии. Она уверяет, что во время концерта реакция у неё была совершенно другая: на глаза навернулись слёзы. Женщина не выдержала, подошла к начальнице и сказала: «Вы меня простите, но объясните, для чего вы это делаете? Зачем взрослые люди, у которых есть мозги, должны так унижаться?» Внятного ответа Рита не получила.

Она отмечает, что общаться в колонии было практически не с кем. Каждую ночь перед сном Рита шептала как молитву: «Господи, дай мне сил не стать человеконенавистником и продолжать любить людей, как я всегда любила». Она вспоминает, что в Швейцарии не испытала такой озлобленности. Наоборот — была благодарна персоналу СИЗО.

Они вместе ужинали, общались как равные. А однажды, когда Рита призналась начальнику женского отделения СИЗО Мишелю, что очень хочет круассанов, он сделал ей сюрприз — принёс бумажный пакет с круассанами. Женщина испугалась и спросила: «А вас за это не будут ругать?» Мишель улыбнулся: «За что? За круассаны? Мадам, у меня безупречная репутация. Я принёс вам не наркотики или оружие, а обычные круассаны. Я купил их на свою зарплату, которой могу распоряжаться так, как считаю нужным. Захочу — пропью, захочу — потрачу все деньги на круассаны задержанным. И никто не имеет права меня за это наказать».

Российская тюремная система, по её словам, — полная противоположность европейской: в СИЗО и колониях действует чёткая вертикаль власти, люди на местах боятся сделать что-то не так. Поэтому элементарные вещи требуют невероятных усилий: чтобы что-то согласовать, например добиться замены подушки или матраса, нужно пройти круги бюрократического ада, и едва ли каждая семья способна такое выдержать.

«[Одна] женщина сидела, ей тогда 48 лет было. Она сердечница была. Так вот, она просидела восемь месяцев на тюрьме, а муж ушёл от неё уже на второй месяц её отсидки. Сказал, что не может жить с преступницей. А её из зала суда выпустили, она оказалась свидетелем по этому делу, вот так», — пишет одна из участниц обсуждения «Ждут ли мужчины своих подруг из МЛС?» на портале «СИЗО.ру»

Нацбол Ольга Шалина рассказывает, что к девушкам, сидевшим с ней, почти никто не приезжал. «Когда половина сидит по наркоманской статье, а другая за то, что партнёра грохнула, как-то не очень с семейными ценностями. Из угарных случаев: сидела женщина по мошенничеству и покушению на убийство, заказала своего мужа, а он ей потом ещё и передачки в зону возил», — рассказывает она.

Ольгу осудили по делу о самообороне у Таганского суда и признали виновной по части 2 статьи 213 УК РФ: «Хулиганство, совершённое группой лиц по предварительному сговору или организованной группой». Сначала она получила условный срок. Затем её стали постоянно задерживать сотрудники Центра «Э» и «оформлять административки» — по её словам, им не понравилось, что она вернулась в политику. В итоге в декабре 2012 года условный срок заменили на реальный, а в апреле 2012 года Ольгу задержали в церкви на крещении племянников.

Ольга говорит, что среди нацболов ждунов гораздо больше. Она вспоминает, что муж Натальи Черновой Александр Аверин каждый месяц её отсидки покупал бутылку шампанского, копил, чтобы отметить потом её освобождение. А сейчас Александр и сам сидит.

Я спрашиваю её, знакомятся ли мужчины с заключёнными заочно. Ольга говорит, что иногда заключённые мужчина и женщина переписываются между собой, но это «развлечение, напоминающее секс по телефону». По её словам, добиться длительного свидания с подругой по переписке юридически невозможно, потому что, во-первых, такие свидания предоставляются только родственникам и «иным лицам» по решению начальника колонии. Во-вторых, чтобы получить это разрешение как «иное лицо», нужно доказать, что вы были сожителями ранее. Так что проще расписаться прямо в колонии.

Если мужчина и женщина до этого ни разу не виделись на воле, придётся делать это, как говорит Ольга, «в режиме отсутствия тест-драйва — то есть до свадьбы ни-ни, а для такого поступка надо быть очень влюблённым и рисковым пацаном».

Ольга какое-то время сидела в одной колонии с Машей Алёхиной, осуждённой за панк-молебен в храме Христа Спасителя: Машу вместе с двумя другими участницами Pussy Riot арестовали за спетую на амвоне храма Христа Спасителя песню «Богородица, Путина прогони». Её и Надежду Толоконникову в 2012 году приговорили к двум годам лишения свободы. На воле с гражданским мужем Никитой Демидовым остался сын Маши — пятилетний Филипп.

Маша подтверждает слова Ольги — ситуация, когда мужчины навещают своих девушек или жён в тюрьмах, скорее исключение, чем правило. Это во многом объясняется тем, что 70 % всех заключённых страдают от наркозависимости, а подавляющее большинство от оставшихся 30 % сели за убийство мужа.

В разговоре со мной Маша отметила, что, по её опыту, мужчины разводятся с жёнами, попавшими в тюрьму, систематически. В отличие от большинства, её гражданский муж Никита Демидов вместе с сыном каждые три месяца приезжал на длительные свидания. Хотя добиться длительного свидания, по её словам, часто бывает очень непросто: тюремщики зачастую манипулируют заключёнными и в случае неповиновения лишают возможности видеть родных и звонить им.

В колонии, где она находилась, специальных гостиниц для длительных свиданий не было. Для встреч с родными отвели один из корпусов административного здания на первом этаже. Маше длительные свидания запомнились так: решётки на окнах, оранжевые фонари и бесконечный снег. «Мы играли целыми днями в настольные игры. Например, в „Семь чудес света“ — крутая игра». Маша и отец Филиппа Никита Демидов никогда не скрывали от сына, куда делась мама. Во время первой поездки в колонию сын «бегал, радостно шумел, играл в футбол», вспоминает его отец в интервью «Радио Свобода».

Маша никогда не врала, что, например, уехала в долгую командировку, Филипп знал правду. Однажды она спросила, что он говорит в школе по поводу её отсутствия. Сын ответил: «Говорю, что мама спела громкую песню против Путина в церкви и теперь сидит в тюрьме».

Ребёнка сидящей женщины часто используют для манипуляций, а если заключённой не дают месяцами разговаривать с сыном или дочерью, ей не до отношений с мужем. Когда замначальника юридического управления нефтяной компании ЮКОС Светлану Бахмину посадили, у неё на свободе остались двое маленьких сыновей — Григорий и Фёдор. Муж Светланы, Михаил Журавлёв, общался с прессой, ездил на длинные свидания и воспитывал сыновей.

В передаче «Заложник» Светлана отмечает, что до ареста не представляла «всю степень ужаса», который будет с ней происходить: «В тюрьме все бесправны, но женщина думает в первую очередь даже не о себе, а о своей семье, детях, о том, что должна быстрее вернуться к ним. Поэтому она будет делать всё, терпеть любые унижения и испытания, чтобы быстрее этого добиться. Вот почему женщины молчат. Они в последнюю очередь будут жаловаться».

В СИЗО Светлана просила дать ей разрешение на звонки детям. Сыновьям не говорили, где находится мама: они были ещё маленькие. Ей сказали, что без проблем подпишут разрешение на звонки, но на очередном допросе следователь почему-то передумал. Эта лёгкость, с которой они позволили себе решить такой важный для неё вопрос, возмутила Светлану, и женщина объявила голодовку. «Это был такой эмоциональный всплеск, даже истерика. Но я выдержала её. В конце концов мне дали разрешение на звонки», ― говорит она в одном из интервью.

В 2008 году, ещё когда Светлана была заключённой мордовской колонии, у них с Михаилом родилась дочь Анна. В апреле 2009 года женщину освободили, встречать её и дочку отправился супруг. Светлана убеждена, что её отсутствие плохо сказалось на сыновьях: сегодня она винит себя в каждой мелкой неудаче детей. Когда её ребёнок получает двойку, ей кажется, что он плохо учится из-за того, что её не было рядом четыре года.

Накануне возвращения Арины из колониии муж Сергей Шитиков написал у себя в Facebook: «Как всё же интересно устроено всё! [Когда шла] первая весна без супруги — птички свили гнездо под крышей крыльца. И вот весна, в которой произойдёт долгожданное воссоединение семьи, [и] птички вернулись, и снова гнездо».

Сергей работает таксистом и живёт в Чехове. Его жена Арина Родина до ареста была риелтором. Когда она поняла, что компания проводит недобросовестные операции с недвижимостью, сама пришла в полицию с повинной. Потом женщина сама возместила ущерб потерпевшим клиентам. Они подали ходатайство о назначении женщине условного срока, но Арину всё равно осудили. Ей дали четыре года.

Сергей ездил к Арине раз в три месяца. На свидания брал двоих старших сыновей. По его словам, они «особо не видели тюрьмы» — и практически всё время проводили в комнате для длительных свиданий, в которой «почти домашняя обстановка». Сергей замечает, что его раздражали только изматывающая дорога до колонии и то, как быстро проходили трое суток с Ариной.

Я спрашиваю его, как он поддерживал отношения с женой, часто ли созванивался. Сергей отвечает, что ещё до колонии, когда Арина была в СИЗО, он писал ей электронные письма: «Романтика: пишешь и ждёшь ответа. А в лагере у них таксофоны есть. Правда, звонить не всегда могут. Да и чем реже созваниваешься, тем лучше. Слышаться, конечно, хочется. Но тем, кто сидит в тюрьме, кажется, что тут, на воле, жизнь ключом бьёт, а у нас-то чаще повседневность и рутина. Так что из-за этого можно нет-нет да повздорить. Особенно когда ты занят и не смог ответить».

Когда его Арина попадала в больницу, Сергей не мог узнавать о её состоянии. Через какое-то время после прибытия в колонию у его жены поднялось давление: 240 на 170. Её поместили в местный стационар, где спустя несколько дней у неё случился инсульт с потерей сознания и онемением конечностей. Две недели Арина пролежала в больнице, а затем врач выписал её обратно в отряд. Сергей создал петицию на Change.org и обратился лично к Владимиру Путину с просьбой помочь.

В петиции он писал: «Арина имеет хронические заболевание — артериальная гипертензии 2-й стадии 3-й степени риска. На стадии следствия ей то и дело вызывали неотложку! Она сейчас еле ходит и то при помощи женщин-осуждённых! Ещё одного инсульта она может просто не пережить! С таким заболеванием и с такими врачами просто жестоко и бесчеловечно держать человека в заключении! Ведь существуют и отсрочки, и условное наказание! Я прошу о помощи! Не оставайтесь равнодушны к этой нашей беде!»

Новости о делах Арины и поездках к ней в колонию Сергей регулярно публиковал у себя в Facebook. Когда я спросила, как отнеслись его друзья и близкие к решению ждать жену, он резко ответил: «Ждать или не ждать — это никого не касалось».

Мы с Сергеем списались накануне возвращения Арины. Он радостно сказал, что вместе с детьми они работают «как коники»: «Хозяйство приукрашиваем». Сергей говорит: «То, что Ариша вернётся, будет лучшим подарком к моему дню рождения. Главное — все наконец-то обретут покой. Рядом обязательно должен быть любимый родной человек, только тогда будет гармония и покой, как на душе, так и в делах. И смогу наконец спокойно по полной работать, зная, что дети с мамой».

Жена Юрия Легечева Надежда освободилась раньше Арины Родиной. Её осудили в 2014 году по обвинению в хищении. Когда я связываюсь с Легечевыми, они просят звонить им пораньше — «Дачный сезон в разгаре!» Юрий Легечев — отставной военный, пенсионер, крепкий и весёлый. Первое задержание жены он помнит в мельчайших деталях.

В тот день Надежда болела: у неё была температура 38,5. Накануне ей позвонила юрист ООО «Юридическая практика» Юлия Фишер и попросила приехать в десять утра в офис, чтобы поставить печать на документ. Она настойчиво просила Надежду подъехать хотя бы на пятнадцать минут. Юлия говорила, что директора в городе нет и никто не может поставить печать, кроме Надежды: она работала главным бухгалтером в компании. Женщина согласилась.

С Юрием они договорились, что он заберёт её с работы после того, как Надежда освободится. В назначенное время супруга не позвонила, а на звонки не отвечала. Мужчина поехал в офис — дверь была закрыта. По селектору женский голос ответил, что Надежда уехала домой. Юрий решил, что разминулся с супругой и поехал обратно, но и дома её не оказалось.

Выяснилось, что Надежду увезли на допрос в полицию, где её обвинили в хищении денежных средств. Позднее «стало известно, откуда дует ветер», заметил Юрий. Надежда должна была выйти на пенсию. Её попросили придумать, как тихо и без шума списать заёмные средства. Она отказалась. Из-за этого на неё подали заявление в полицию, а впоследствии и обвинили в краже.

В колонии Надежда провела почти три года. По её словам, там её уважали: многие заключённые годились ей во внучки и называли «тётя Надечка». Женщина полностью погрузилась в работу: сначала была ответственной за школу и училище, а потом работала завхозом. Её слушались в отряде, она ни разу ни на кого не накричала, ни разу никого не оскорбила. В одном из интервью Надежда рассказывает, что сквернословие — для неё вещь неприемлемая, поэтому её уважали. У неё даже лучшее место в отряде было — у окна. Незадолго до конца срока женщину должны были перевести на облегчённые условия содержания, но она не пошла.

Муж приносил ей передачки, писал письма и ждал дома. Юрий отмечает, что у них с Надеждой счастливый брак: они прожили вместе сорок два года «в любви и согласии». Надежда ездила с ним по военным гарнизонам, преодолевала «армейские тяготы и лишения». Поэтому к её аресту и заключению Юрий старался относиться как к очередному испытанию: «Я представлял, что моя супруга уехала в „горячую точку“ воевать, ей там тяжело. Но скоро она вернётся — и будет хорошо». Он говорит, что большинство мужчин бросают своих женщин независимо от того, в какой ситуации находится супруга. Да, тюрьма создаёт дополнительные проблемы и сложности в семейных отношениях, признаёт он, но если чувства настоящие, искренние, можно преодолеть любые преграды сообща.

Юрий уверен, что отношения сохраняются в первую очередь благодаря мужчине. Он писал письма жене каждый день, приходил к СИЗО — он знал, где окна камеры Надежды, и она могла видеть его внизу. Он не пропустил ни одного свидания и регулярно передавал продукты. Мужчина считает, что только «тряпка» может бросить близкого человека в трудную минуту.

Он вспоминает, как в СИЗО на кратковременном свидании муж одной из заключённых демонстративно снял с пальца обручальное кольцо и положил его в карман. Встал, ни слова не говоря, помахал ей рукой и вышел.