Если вы когда-либо испытывали ощущение, что смотрите на мир сквозь мутное стекло, а ваше тело не принадлежит вам, то скорее всего вы принадлежите к тем 50 % мирового населения, хотя бы раз в жизни переживавшего симптом деперсонализации/дереализации. Это редкое расстройство личности, которое не всегда удаётся верно диагностировать, и в итоге люди годами проживают будто бы не свою жизнь. Автор самиздата испытала действие этого синдрома на себе, но затем сумела вернуться в реальность, разыскала людей, столкнувшихся с такой же проблемой, и рассказывает об этом сложном пути.

Двадцать второго сентября 2013 года в одиннадцать утра я проснулась в своей комнате. Я прекрасно знала, что эта комната моя. Вот рыжий полосатый раскладной диван, на котором я сплю; вот мой кот Брайан спит на подушке; вот решётка на моем окне — обязательный элемент первого этажа хрущёвских пятиэтажек. У меня не было никаких сомнений в том, что я у себя дома. Но почему-то я совершенно не могла это почувствовать. Мне казалось, что вот-вот я должна проснуться окончательно, по-настоящему, но «пробуждение» не приходило ни через пять минут, ни через час; не пришло оно и к середине дня.

Той ночью (или, точнее сказать, тем утром) я проспала часов пять. Я приехала домой под утро после дикой вечеринки у друга. Впрочем, сама вечеринка прошла мимо меня: бóльшую часть времени я сидела на балконе одна, ведя ожесточённую борьбу со злым гидропонным бэдтрипом. Иногда я заходила обратно в квартиру, которая постепенно наполнялась всё большим количеством незнакомых мне людей, и, зажмурившись, бежала к холодильнику. Холодильник представлялся мне огромной сияющей аптечкой, единственным источником надежды на облегчение. Сначала я съела все брауни, которые испекла для друга: мне казалось, что чем больше калорий я запихну в себя, тем лучше они смогут амортизировать злобный ад в моей голове. В какой-то момент у меня закончилась слюна и я больше не могла проглотить ни куска — шоколадные пирожные во рту превращались в царапающий сухой песок. Тогда я бросилась на поиски лимонов­ — витамин С всегда спасает. Девушка друга сказала, что есть только лаймы. Она дала мне пару штук и надела на голову свою шапку — пообещала, что эта шапка защитит меня. Её слова меня обнадёжили.

Я вгрызлась зубами в лайм.

К открытию метро мне стало значительно лучше. Маневрируя между спящими, кряхтящими и периодически ползущими куда-то телами утомившихся гостей, я собрала свои вещи, выцепила подругу, и мы уехали. Дома я с огромным облегчением залезла в кровать, зарылась под одеяло и успела подумать: как же хорошо, что всё позади. И, конечно же, больше никогда.

Но вот одиннадцать утра, я лежу в своей кровати и понимаю: что-то очень сильно изменилось. Внутри нарастает паника, но пока у меня получается её гасить: ничего страшного, Вика, просто вчера тебе было очень плохо, сейчас нужно принять ванну — и всё пройдёт. Я наполнила ванну и налила в неё лавандовой пены. Не прошло.

Не прошло и в продуктовом магазине; не прошло, когда подруга пришла досматривать со мной Декстера; не прошло за ужином и не прошло на следующее утро. Я чувствовала себя так, будто меня заперли в шаре из плотного стекла: всё вокруг было тёмным и виделось в отдалении, звуки казались приглушёнными, а свой собственный голос я слушала будто бы со стороны. Когда я смотрела на свои ладони, я понимала, что они мои, но внутри острой болью отзывалась невозможность это прочувствовать. Мне постоянно хотелось продраться сквозь этот дурной туман, протереть свой мозг влажной тряпочкой, избавиться от мутной плёнки на глазах. Я не испытывала эмоций, не узнавала своё тело и мир вокруг себя. Из меня и из всего вокруг кто-то будто бы высосал любой намёк на витальность, оставив только неодушевлённые очертания.

Синдром дереализации/деперсонализации (МКБ F48.1) — это редкое расстройство личности, при котором человек чувствует внезапное изменение своего Я, своего тела и окружающей среды. Появляются ощущения нереальности и отдалённости мира вокруг и автоматизации собственных действий. При том, что симптомы расстройства довольно интенсивны и крайне мучительны для человека, самокритика и мыслительные процессы остаются незатронутыми. По данным Кливлендской клиники, около 50 % людей испытывали подобные ощущения хоть раз в жизни (кто-то всего несколько секунд, кто-то — пару часов). Но настоящий диагностированный синдром встречается только у двух процентов.

Средний возраст начала заболевания — 16–20 лет. Чаще всего расстройство возникает после пережитого стресса, особенно связанного с сильным испугом. Российский психиатр Юрий Нуллер отмечал, что у многих пациентов началу расстройства предшествовало многолетнее нарастание тревожности. Кроме того, у всех больных отмечались общие черты: это были впечатлительные, ранимые и тревожные люди. В детстве многие из них сильно боялись смерти родителей.

Из-за редкости этого синдрома и сложностей с точным описанием его проявлений, от первых симптомов до постановки диагноза в среднем проходит около 12 лет. За это время многие успевают пройти лечение антипсихотиками (синдром дереализации/деперсонализации часто путают с шизофренией), посетить целителей и космоэнергетов. А ещё, к сожалению, прервать свою жизнь.

Реальность начала ускользать от меня ещё во время того самого бэдтрипа на вечеринке друга. Я сидела на общем балконе одного из высоких синих домов в ЖК «Воробьёвы Горы», то открывая, то закрывая глаза. Проверяла, как страшнее. Я потеряла ощущение времени и полностью перенеслась в пространство абсолютного страха. В какой-то момент я поняла, что уже стемнело. Подсветка на крыше соседнего здания стала переливаться, и я в ужасе наблюдала за этими метаморфозами цвета, не в силах оторваться.

Когда я рассказываю эту историю, в ответ слышу всегда одни и те же фразы:

— А, ну тут всё ясно: тебе досталась какая-то химия.
— От травы такого не бывает, это просто исключено.

Оказалось, что в зарубежной психиатрической практике уже не первый год существует понятие Cannabis-Induced Depersonalization-Derealization Disorder, то есть синдром деперсонализации/дереализации, вызванный употреблением марихуаны. Врачи в целом хорошо знают об этом побочном эффекте, и он, как правило, «отпускает» вместе с окончанием действия вещества. Но в некоторых случаях синдром остаётся с человеком на несколько недель, месяцев или даже лет. В исследованиях отмечается, что употребление марихуаны во время стрессовых периодов или сразу после травмирующего события значительно повышает риск развития устойчивого синдрома деперсонализации/дереализации.

Задумывались ли вы когда-нибудь, что для вас реальность? Как именно вы ощущаете её, что она для вас значит, что заземляет вас в ней? Если вы не сталкивались с синдромом, вряд ли вам приходилось бежать за реальностью, как за последней отъезжающей электричкой, отчаянно пытаясь запрыгнуть хотя бы на хвост.

Я тоже никогда не задумывалась об этом раньше, поэтому первый мой импульс в попытках вернуться в реальность стал для меня сюрпризом. Сидя на том балконе, я потянулась за своим айпадом, открыла приложение «ВКонтакте» и вбила в поисковую строчку «Eminem — Cleaning Out My Closet».

Я, вообще-то, не фанат Эминема. Точнее, когда-то я им была — моей первой страницей в интернете был сайт про Эминема на сервисе narod.ru. Но тогда мне было девять, а сейчас — на этом балконе — мне восемнадцать; я слушаю Interpol, Mudhoney и всякий американский прото-панк. И всё же первым, за что цепляется мой агонизирующий мозг, оказывается первая выученная наизусть песня — Cleaning Out My Closet. Я сижу на балконе, смотрю в одну точку полузакрытыми глазами и сосредоточенно подпеваю: «All this commotion, emotions run deep as oceans explodin’» …

В течение следующих шести месяцев — а именно столько продлилась моя деперсонализация — моя погоня за реальностью выглядела не менее хаотично и странно. Я часто надевала самые неудобные туфли на огромном каблуке (я надевала их ещё на школьный выпускной — и провела его босиком). Мне казалось, что боль заземляет меня, не давая потерять ощущение себя в пространстве. С каждым шагом я чувствовала острую боль в ногах и принимала это как важное доказательство того, что я всё ещё чувствую, а значит, всё ещё существую.

Даже в самый пасмурный день я не расставалась с жёлтыми очками Ray Ban Ambermatic — такие носил Хантер Томпсон и его Рауль Дюк в «Страхе и ненависти в Лас-Вегасе». Со стороны это могло выглядеть как последние попытки девочки с педагогического факультета ухватиться за мечту о большой журналистике (и в этом была доля правды). Но на самом деле жёлтый фильтр очков сглаживал ощущение темноты, и мир приобретал более тёплые оттенки — с ними было не так страшно. А ещё стеклянные линзы очков делали ощущение «стеклянного шара» менее острым — ведь в них между мною и миром действительно была пара стеклянных перегородок. В конце концов, я просто представляла себе, что я — это тот самый Рауль Дюк, которого засосало в пучину сменяющих друг друга бэдтрипов, и скоро всё пройдёт.

Ещё были бесконечные БАДы с iHerb («для мозга», «для памяти», «от тревоги», «для ясности мысли»), красное мясо каждый день на ужин («Б12 восстановит нервную систему!») и часы просмотра своих детских фотографий в надежде почувствовать связь.

Я гналась за реальностью на 12-сантиметровых каблуках, в жёлтых очках, со сковородкой-гриль и полной таблетницей витаминов. И я не могла её догнать.

Про синдром деперсонализации/дереализации в России и СНГ знают всё ещё очень мало. Одним из первых говорить о синдроме стал психиатр Юрий Нуллер. В 1981 году он выпустил монографию «Депрессия и деперсонализация», в которой попытался собрать все существующие результаты клиники, патогенеза и лечения. В своей работе он выделяет деперсонализацию как отдельный синдром, который может существовать сам по себе, без невротического или психотического расстройства. Нуллер также писал о важной особенности синдрома — повышенном риске суицидального поведения:

«Мучительно переживаемая утрата привязанностей, отчуждённость от окружающих проявлений жизни, ангедония, снижение инстинкта жизни и другие проявления деперсонализации „логически“ приводят больного к мысли о необходимости прекратить существование».

Кроме того, так называемая «анестезия» чувств, присущая деперсонализации и дереализации, порой позволяет человеку производить крайне жестокие действия по отношению к себе. Нуллер приводит пример пациента с тяжёлой формой деперсонализации, который медленно прокалывал себе кожу обломком от карандаша под одеялом, прорвал межрёберные мышцы и дошёл до перикарда. При этом окружающие не могли заметить это по выражению его лица — суицидальная попытка была обнаружена, только когда больной побледнел от кровопотери.

До работы Нуллера деперсонализацию/дереализацию рассматривали только в контексте симптома какого-то «основного» заболевания или просто путали с шизофренией. Нуллер объясняет это тем, что ощущения при деперсонализации довольно необычные и пациент зачастую прибегает к сложным метафорам и странным сравнениям. Кроме того, больной часто боится потери контакта с собеседником и опасается, что врач может не понять его состояния, поэтому повторяет одну и ту же мысль в разных выражениях. Врачи зачастую трактуют это как признаки шизофрении — именно с этим диагнозом люди с деперсонализацией и дереализацией оказываются в психиатрических больницах.

Так произошло и с Дмитрием. Первые симптомы дереализации начались у него в 11 лет, после сильного испуга в детском лагере. Узнал о названии своего состояния он только к семнадцати годам, спустя шесть лет. Родители всё это время говорили ему, что всё пройдёт, и он не обращался к врачам.

В феврале 2015 года Дмитрий пережил сильный стресс на работе, после чего к его состоянию подключилась и деперсонализация. Ощущения на тот момент он описывает как абсолютно невыносимые и мешающие нормальной жизни. Дмитрий решил обратиться к врачу, и его определили в психиатрическую больницу. «Я лежал в больнице в городе Симферополе на улице Розы Люксембург, 27. В простонародье её называют „Розочка“. Больница была ужасная. Обрушенные стены, ужасные окна, решётки на них. Но мне сказали, что надо пролежать, — и я подумал: ну, если врач сказал, — может, так будет и лучше». Дмитрий пролежал в больнице с 17 февраля по 10 апреля 2015 года. За всё это время его выпускали на улицу не более четырёх раз. «На тот момент для меня стало невыносимым уже не само заболевание, а нахождение в этой больнице. Это просто какая-то зона». Дмитрий вспоминает, что лечащим врачом ему сразу была назначена заведующая отделением. Он рассказал ей о своих симптомах: «Я сказал ей, что у меня дереализация и деперсонализация — я уже знал эти термины. Рассказал, что ничего не чувствую, не хочу есть и спать, пропали все интересы. И ещё ляпнул о том, что у меня плохие мысли в голове». После фразы о дурных мыслях врач сказала: «А, ну тут всё понятно». После этого Дмитрию прописали несколько сильных антипсихотиков — рисполепт, эгланил и солиан.

Антипсихотики используются в лечении депрессии, деперсонализации и других невротических заболеваний. Но в этих случаях для пациента подбирают низкие дозировки, предназначенные для лечения таких расстройств. Дмитрию назначили антипсихотики в дозировках по 600–800 мг — такими дозами лечат шизофрению. «Эти препараты начали добавлять мне ту симптоматику, который у меня не было. Мне стало казаться, что за мной следят. Мне становилось плохо от препаратов. Меня привязывали к кроватям потому, что я дёргался, — лекарства вызвали у меня сильный тремор». Привязанным к кровати Дмитрий мог пролежать с восьми вечера до пяти утра, и всё это время его беспрерывно трясло.

В конце концов врач прислушалась к жалобам Дмитрия, очистила его организм от антипсихотиков с помощью капельницы, скорректировала дозировки. На какое-то время ему стало лучше. Дмитрий вспоминает, что при выписке ему не отдали эпикриз — информацию о диагнозе и состоянии, которую выдавали всем пациентам. «Врач не отдала его мне и сказала: „Я не знаю, что у тебя было“». Сейчас его состояние улучшилось — деперсонализация прошла, но дереализация осталась на месте. Он проходит лечение с новым лечащим врачом. Дмитрий признаётся, что и новый врач не знает, как лечить именно этот синдром.

Похожая история произошла и с Сергеем. Ему было 16, и он испытывал симптомы деперсонализации и дереализации уже полтора года на момент, когда узнал, как вообще называется его состояние. Начались они после того, как на классном часе учитель задал ученикам вопрос: «Кем вы хотите стать?» Сергей ответил, что мечтает стать актёром, и был высмеян преподавателем и одноклассниками.

Как только Сергей узнал о названии синдрома, он тут же обратился к районному психотерапевту. «Я пришёл, стал описывать все свои симптомы и сказал врачу, что у меня деперсонализация и дереализация. Он ответил: „Диагнозы сами себе не ставят“». После этого врач спросил у Сергея, бывают ли у него суицидальные мысли. Ответ был положительным, и Сергею предложили лечь в психиатрическую больницу.

В отделении, после двух минут разговора с врачом, Сергею назначили аминазин — антипсихотик. «Позже я узнал, что врач поставил мне диагноз „шизотипическое расстройство“ после двух минут разговора». Сергей не помнит, как прошла та неделя, которую он пролежал во взрослом отделении. От препарата постоянно хотелось спать, а как только он просыпался, ему снова кололи аминазин. Затем его перевели в детское отделение, и при разговоре с новым врачом он снова попытался объяснить, что страдает от деперсонализации и дереализации. «Новый врач сказал, что в карточке стоит „шизотипическое“, и предложил лечить от него. А я на тот момент уже правда выглядел странно: из-за аминазина мышцы моей челюсти были расслаблены, язык был ватным и заплетался, слюни скапливались во рту». На комиссии спустя три недели Сергею окончательно закрепили диагноз «шизотипическое расстройство». Тогда он понял, что его не будут лечить от его настоящей проблемы, и попросил родителей забрать его.

Так же, как и Дмитрий, Сергей сейчас лечится у психотерапевта, который не знает о синдроме деперсонализации/дереализации, но прислушивается к ощущениям и жалобам Сергея и старается подобрать правильное лечение.

Впрочем, эталонного лечения этого синдрома всё ещё не существует. Из-за его редкости исследований всё ещё очень мало, и лечение зачастую превращается в метод слепого подбора. Кому-то помогает терапия антидепрессантами из группы СИОЗС, кому-то — комбинация из антидепрессантов и нормотимиков; у некоторых этот синдром отступает внезапно или при резких переменах в жизни, а у других не проходит десятилетиями. Исследования говорят об эффективности налоксона (препарата, который обычно применяется при передозировке опиатами) при устойчивой деперсонализации и дереализации, но в России этот препарат трудно достать и тем, кому он нужен сильнее.

Нужно признаться, что мне очень повезло. В день, когда я проснулась другой, мне в голову почти сразу пришло слово «деперсонализация». За несколько месяцев до этого дня я прочитала книгу «Дзен и искусство ухода за мотоциклом», а потом стала читать разные анализы и рецензии. Где-то мне попалось слово «деперсонализация», которым автор заметки описывал состояние потери героем своего прошлого Я. Слово отпечаталось у меня в голове как редкое и красивое — таким можно и пощеголять в приличном обществе.

В общем, сначала было слово. И это слово — уже полдела, ведь многим больным приходится потратить десятилетие только на его поиски.

Потом были пугающие форумы (на них сидели те, кто страдает уже 30 лет), самоназначенные схемы БАДов из советов в комментариях («а попробуйте ещё травку гинкго-бакопа»), несколько self-help книг и пара неудачных походов к психотерапевтам. Одна из них, выслушав мои симптомы, сказала: «Ну что ж, ваше тело готово умереть». Мне предлагалось смириться и ждать.

В конце концов я попала в руки команды из отличного психолога и внимательного психиатра. Мне подобрали подходящие СИОЗС и какие-то ампулы калия с банановым вкусом (скорее всего, довольно бесполезные, но не лишённые эффекта плацебо: утренний ритуал с разбиванием колпачка и принятием жидкости из ампулы создавал ощущение серьёзной борьбы с недугом).

Из самостоятельных исследований, прочитанных книг и личного опыта я вынесла две важные вещи, которыми хочу поделиться со всеми, кто проходит через то же самое:

Чем отчаяннее ты пытаешься запрыгнуть в реальность, тем сильнее она отдаляется. Точно так же, как с паническими атаками: чем сильнее ты их боишься, тем жёстче они накрывают. Как бы абсурдно это ни звучало, разреши себе быть в этом состоянии. Перестань пытаться пробить стеклянный шар. Представь себе, что ты агент Купер в красной комнате, который ждёт возвращения своего доппельгангера. Однажды он неминуемо вернётся, а ты выйдешь на свет.

И ещё — чего бы тебе это ни стоило, делай разные вещи. Особенно те, которые требуют высокой концентрации и включённости. Если ты чувствуешь тревожную невесомость и всё вокруг кажется нереальным, купи себе скейтборд и иди учиться кататься в рампе. Запишись на курсы резьбы по дереву. Купи схемы для вышивки и, прости господи, пяльцы. Просто поверь: это лучшее, что ты можешь сделать для себя.

Все полгода своей болезни я была уверена, что моментально почувствую, когда вернусь в реальность. Я мечтала о ней — тёплой, родной; о самом главном доме, который я потеряла. Я много раз фантазировала о том, каким именно будет этот момент. Я вдруг проснусь и пойму, что снова жива, запла́чу от радости и изменю всю свою жизнь.

Но когда это на самом деле произошло, я не знаю.

Я стояла на платформе метро и листала в телефоне мемы. Когда поезд подъехал, меня обдало тёплым воздухом. Я отламывала кусок от плитки белого шоколада в кармане куртки. Очередной мем был очень смешной, я улыбалась.

И вдруг я поняла, что всё вокруг настоящее, и было таким уже несколько недель. Я забежала в приехавший поезд и проехала несколько станций, разглядывая свои ладони. Они снова были мои.

P. S. Сейчас мне двадцать три года. Деперсонализация и дереализация прошли пять лет назад. С тех пор несколько раз эти ощущения возвращались, но я старалась не давать волю страху — и они отступали. В последний раз тучи сознания начинали сгущаться около трёх лет назад. Тогда я взяла в руки доску, поехала в рампу на «Парке Победы» и весь день училась в ней поворачиваться. На следующее утро всё прошло.

Когда я писала этот текст, после каждого абзаца я на всякий случай смотрела на свои ладони. Я проверяла, не затянет ли меня обратно по следам болезненных воспоминаний.

Но мои ладони всё ещё мои, и я это чувствую.