Иногда, устав от бюрократии, равнодушия и демонстративного потребления окружающих, хочется уйти в лес, но и непредвиденные обстоятельства могут буквально превратить твой день в ад. Читательница самиздата месяц провела в заповеднике Утриш на берегу Чёрного моря — загорала нагишом, собирала ягоды и морально восстанавливалась для жизни в Кирове, а потом неожиданно оказалась в самом центре лесного пожара.

«Поехали на Утриш», — предложил мне мой друг Андрей в начале августа. Он уже дважды бывал в этом заповеднике на берегу Чёрного моря и оба раза возвращался в восторге от природы.

Я сразу поняла, что будет интересно, — наши прежние путешествия не обходились без приключений. Во время поездки по Шри-Ланке террористы взрывали храмы и церкви, на обратном пути нас обворовали, а я случайно оказалась в доме местного бандита. И вот год спустя Андрей снова предлагает уехать к солнцу на целый месяц, в сентябре. 

В этом году моя дочь шла в первый класс, и пропускать такое было бы слишком безответственно, поэтому мы собрали свои рюкзаки, упаковали одежду и отправились к морю раньше, уже в августе. Оказалось, очень вовремя. Меньше чем через месяц Утриш — место, которое мы полюбили всей душой и пытались спасти всеми силами, — сожрал огонь.

Меня зовут Анна, мне тридцать три года, и я очень легка на подъём. Чтобы уехать из города, мне необходимо несколько часов на сборы. Ничто не стоит на пути к путешествиям, потому что именно там происходят самые интересные события моей жизни. В Африке я закрутилась с контрабандистами, в Америке с шаманами, в Индии пережила наводнение. Чем эмоциональнее были поездки, тем дольше хватает этой энергии на жизнь в моём родном городе Кирове, который «пытает» своих граждан мусором, унылой архитектурой и нещадным бюрократическим насилием. Туда, где не победила идея заработать побольше денег, туда, где легко почувствовать настоящий ритм планеты: тихий, неспешный, спастись, оставшись один на один с природой. 

Казалось бы, диких мест в России много, но стоит начать искать — и всё чаще сталкиваешься с кофейными ларьками в середине леса. А что делать, если не хочется ехать в отель, где тебе готовы подтереть задницу за твои деньги?

Места на природе, где нет электричества, дорог, водопровода и связи, уже можно пересчитать по пальцам. А ведь вот где настоящий отдых. Сначала ты не торопясь оглядываешься, подыскиваешь место для палатки. Определяешь, где будешь готовить, из камней или веток делаешь себе стол, окапываешь площадку для костра, собираешь дрова, кипятишь воду на огне и пьёшь чай в тишине, наедине с прекрасным воздухом. Сюда приезжают спрятаться от асфальта, босиком ходить по горячим камням, собирать ступнями все сосновые иголки, морщиться и радоваться этой боли.

Про заповедник Утриш я не знала ничего, кроме того, что там растут можжевельник и сосны, светит солнце, есть море и нет связи. Этого для меня было вполне достаточно, чтобы загореться желанием поехать. Мы сели в машину и рванули на юг второго августа. По дороге Андрей рассказывал, какой замечательный там лес и какое упоение — дышать его можжевелово-морским воздухом. А особенно — какие там прекрасные люди. 

Утриш — это не просто посёлки Малый и Большой, не просто заповедник площадью девять тысяч гектаров на берегу Чёрного моря. Утриш — это дом для сотен людей, которые давно отказались жить в системе, отказались продавать себя на работе и ушли жить в палатках далеко-далеко в лес.

Между Большим и Малым Утришем место, которое называют Лагуны — всего их пять. Дикое пространство в лесу, исследованное людьми, но ещё не захваченное цивилизацией. Здесь-то и живут все, как их называют, хиппи, дикари, маргиналы, дауншифтеры и неорганизованные туристы.

Узкая зона пляжа переходит в высокий отвесный берег, который люди окрестили «балконом». Там начинается лес, где растут можжевельник, дуб, сосна, бегают крысобелки (грызуны, которых ещё называют соня-полчок), еноты, куницы, кабаны, ползают змеи, сколопендры, летают стрекозы. Среди деревьев люди ставят палатки и разбивают стоянки. Туда приезжают те, кто не ленится ходить по шесть километров в одну сторону за пресной водой, кому не нужен интернет, кто не слишком придирчив к пище, кто может ежедневно умываться в море, загорать нагишом, кто готов ходить в туалет на неблизкие расстояния с ведром золы и лопатой. Туда приезжают прекрасные люди, которые могут позволить себе жить в этих условиях и чувствовать себя счастливыми, свободными, раскрепощёнными. Это музыканты, художники, фотографы, артисты и просто люди, которые работают на самих себя.

Катеры с посёлка Большой Утриш на лагуны ходят до наступления темноты, мы приехали на самом последнем. Искать место стоянки ночью в лесу бессмысленно, поэтому мы поставили палатку у берега, убрали в неё все вещи, забрались внутрь и решили отложить это занятие до утра.

«Пойдём место посмотрим рядом с Йога-поляной», — предложил Андрей, проснувшись. Вдоль тропинки все ровные и тенистые места уже заняты уютными стоянками. Было заметно, что люди живут тут не неделю и даже не две, скорее — всё лето, а кто-то и больше. Границы каждого лагеря обкладывают разрисованными камнями, где не хватало тени — вешались ткани, между деревьями висели гамаки. Мы прошли с километр перед тем, как Андрей объявил: «А вот и Синий Канат».

Вниз с «балкона» — холма с крутым обрывом прямо над морем — к берегу вела протоптанная людьми тропинка, безопасно спуститься по которой помогал канат, уже не синий, а скорее голубой: выцвел от времени. Мы прошли ещё немного и оказались на ровной и просторной поляне, где лежал человек, лицо которого было измазано золой, а на шее висели большие африканские бусы.

«Добрейшего утриша!» — весело поприветствовал он, как здороваются здесь в любое время суток, и на наши расспросы ответил, что на этом месте действительно каждый день занимаются по одному и в группах.

Правда, оказалось, что йога начинается только в десять утра, а здесь наш новый знакомый просто спал, переживая разрыв с девушкой. «Мы расстались, и я не вернусь в лагерь», — объявил парень. Выглядел он тем не менее не очень расстроенным.

— Значит тебе тоже нужна стоянка? — участливо поинтересовался Андрей.
— Нет, я буду ночевать у друзей. Из вещей у меня — мой инструмент (барабан), — он показал на огромный короб размером с 50-литровую канистру. — Но я знаю отличное место. Мой друг сегодня вечером уже уезжает, успеете занять.

Следуя за ним, мы быстро вышли на просторную стоянку возле «балкона». От неё пятьдесят шагов к канату — и ты на море. Это было идеальное место: тень создавали пять деревьев граба и ясеня, вдоль тропинок рос колючий астрагал, а на ближайшем дубе кто-то соорудил качели. 

— Спасибо за место, друг. Как тебя зовут? — спросила я.
— Зазнобкин. Можно ещё посижу с вами?
— Конечно. Будешь чай?

Пока мы кипятили воду, Андрей расспрашивал Зазнобкина о том, что поменялось в местных порядках. Оказалось, что в последние пару лет людям запретили разжигать костры, на которых раньше прямо в лесу готовили пищу. 

«Я тоже помню эти времена, но в 17-м и 18-м годах произошли пожары, ребята с лагун быстро все потушили. А в том году „матрасники“ (так здесь называют людей, которые приезжают отдыхать всего на два-три дня) уронили мангал, угли не потушили, разбежались — и лес возле Малого Утриша начал гореть», — вспоминал барабанщик.

Ребята с лагун потушили огонь, но после этого в лесу появились пожарные инспекторы. А костры официально разрешили жечь только у самого берега. Сначала непослушных просто предупреждали, потом пошли штрафы. А прямо перед лесом появился забор, с платой за выход и вход. 

Рассказав о новых местных порядках, новый знакомый допил чай и отправился дальше бродить по лагерю. Ну а мы с Андреем взялись за обустройство.

Раз жечь костры теперь было запрещено, мы с Андрюхой решили организовать хотя бы ритуальное место для очага, чтобы не ставить на камни голую горелку. Андрей притащил с берега скальные плоские булыжники, сложил их, нашёл в лесу ненужную, оставленную кем-то решётку, установил её между камней — и получилась очень удобная и симпатичная печь. Всё было красиво, мы радовались нашей затее — до тех пор, пока нас неожиданно не посетил инспектор. 

Вокруг лагеря на Утрише принято выкладывать камни, чтобы люди не заблудились ночью и не путали тропинку с чьей-то стоянкой. Все «утришане» знают: перед тем как переступить чьи-то «каменные» границы, ты должен поздороваться и спросить разрешения. Но вместо тёплого приветствия и просьбы войти мы услышали, как кто-то пнул ногой наши камни и зашёл на стоянку. 

— Пожарный инспектор. Что у вас на территории лагеря делает эта решётка? — Мужчина в камуфляжной одежде, в сопровождении двух юнцов в форме, указывал на нашу печь.
— Это для приготовления овощей, — ответили мы почти хором.
— Вы что тут костры разводите? Почему у вас на территории неразобранный очаг? — Мужчина продолжал возмущаться.
— Мы жжём костры исключительно на берегу, а на стоянке используем газовую горелку, — ответил Андрей.
— В таком случае разберите это, чтобы даже мысли о костре тут не было, — строго продолжал Дмитрий Александрович. 
— Ну мы не дебилы же.
— Да кто вас знает, — выразил сомнение инспектор. — Повышенная пожароопасность в лесу, даже одна искра может стать причиной воспламенения целого заповедника. 
— В том и «позатом» году были пожары, еле удалось спасти лес, — назидательно оповестили нас ангелы-хранители инспектора, стоящие по обе стороны от него.
— А вы кто? — поинтересовались мы.
— Мы — волонтёры экоклуба! — гордо заявили мальчики.
— Значит, так: печь разобрать и костры жечь только в береговой зоне. А иначе — штраф, — вновь подал голос инспектор и, не прощаясь, отправился к следующей стоянке.

Нам было смешно и мерзко одновременно. В атмосфере всеобщего дружелюбия и любви инспектор и его волонтёры экоклуба были неуместны. Но пришлось подчиниться.

Началась наша лесная жизнь. В буднях в заповеднике своя романтика. Мы вставали засветло, в пять-шесть утра; прямо с рассветом, позавтракав, шли на пляж. На Утрише очень чистое море. Плывёшь и видишь дно, каждую рыбку, камушек и водоросль. Чем дальше, тем сильнее ощущается необыкновенная красота: камни, холмы, деревья. Я просто разворачивалась в воде и замирала, подолгу не отрывая глаз от берега. После мы много гуляли по лесу, собирали травы и ягоды, делали привалы. Вскоре выяснилось, что, строго говоря, не всё из этого законно. 

Мы с Андреем часто уходили подальше, чтобы пофотографировать деревья, природу, побыть в тишине, собрать мусор или просто скоротать время, и однажды встретили местного «индейца». Он шёл абсолютно голый. Мы не раз слышали о том, что в лесах Утриша живут так называемые «индейцы», но до этого времени ни разу с ними не пересекались. Он улыбнулся и сказал нам хриплым, еле слышным голосом: «Доброго утра!», хотя было уже пять вечера. Тропинка, на которой мы встретились, была узкая, завязался разговор:
— Далеко идёте? — спросил «индеец».
— Возвращаемся из Сухой Щели, — ответил Андрей.
— Раньше постоянно туда ходил, собирал валежник, сейчас ничего нельзя: костры нельзя, трухлявые ветки собирать нельзя — окружили, демоны, — смеётся.
— Давно вы тут обосновались? — спросила я.
— Семь лет уже живу, но обязательно найдётся какой-нибудь чёрт, который нарисует границы и скажет: «Вот тут ходи, а вот тут не ходи». 
— Это вы про местные власти говорите?
— Конечно, про кого ещё. Егеря стали играть в пограничников, начальство выдало им бумажки и постановления. Шесть лет я жил спокойно — там, далеко, — показал рукой за гору, — чистил лес, у меня еноты жили, белки, кабаны бегали, никогда не трогали меня, а в том году пришли эти и сказали: «Вот там граница заказника — там можно ставить палатки, а тут заповедник, тут нельзя». 

«Индеец» рассказал, что последние несколько лет егеря начали вести войну с жителями, которые, как и раньше, пытаются зайти подальше в лес. Всю территорию поделили на две зоны — заказник и заповедник, и для того чтобы попасть во второй, необходимо специальное разрешение.

— «Так ведь раньше это тоже был заповедник?» — спросил я тогда у егеря, — продолжал «индеец». — Они ни в какую. «Палатки только в заказнике». А не уйдёшь — с тобой службы, какие надо, быстро разберутся. Однозначно: не мужики, а черти.

В следующие недели мы ещё несколько раз встречали людей, которых егеря выгоняли с их предыдущей стоянки за «нарушение заповедной зоны». Две такие девушки поселились совсем рядом с нами. Вечерами неподалёку от нашей палатки всегда собиралась толпа: гитарист Алексей и девушка Гюзель, у которой был чудный низкий голос — ей все подпевали хором, парень по прозвищу Медведь, какие-то залётные гастролёры с барабанами. Я иногда тоже выбиралась к ним из палатки: вставала и шла туда среди ночи — какая разница, уже всё равно не спишь. По атмосфере жизнь на Утрише похожа на турслёт. Это было безмятежное время, которое нарушали только редкие звоночки из внешней жизни по ту сторону леса.

Тринадцатого августа у нас закончились запасы пресной воды, и, чтобы не раздражать законопослушных егерей своим счастливым и миролюбивым видом возле водопада, мы решили пойти пешком до Малого Утриша и купить воду в магазине. Всю дорогу туда (шесть километров) Андрей взахлёб рассказывал мне, какая это чудесная деревня в несколько домов с милыми жителями, которые продают овощи и фрукты из собственных садов. Но чем ближе мы приближались к посёлку, тем больше мусора лежало на берегу. Мы достали из рюкзака все имеющиеся у нас пакеты, упаковали в них отходы, но чище не стало.

Впереди замаячило железное ограждение — граница заказника. Обогнув уродский забор, мы сразу же услышали разрушительный звук цивилизации — шум генератора. Рядом с ним стоял большой джип, вблизи него, под натянутым тентом, сидели три толстых лысых мужика и одна тучная дама в шляпе. Они вдыхали бензиновый запах, слушали грохот, заглушающий шёпот моря, и самозабвенно сдирали мясо со свиных ребёр, жирными руками подхватывая пластиковые стаканчики с пивом. В двух метрах от их трапезы лежали выброшенные на каменный берег влажные салфетки, пластиковые тарелки и бутылки. Возможно, это был не их мусор, но делать это место лучше после себя они явно не планировали. Мы несли в обеих руках по полному пакету с мусором, и я видела, как Андрей кипит и недоумевает.

«Просто смотри под ноги», — посоветовала я. Но какой-то мужик окликнул нас и помахал рукой. Подойдя поближе, он спросил заговорческим голосом:
— Вы с лагун идёте?
— Да.
— Чё там — правда нудистский пляж есть? — Его довольная физиономия расплылась в глупейшей улыбке.
— А вы с какой целью интересуетесь? — сдерживаясь, уточнил Андрей.
— Да я так, сходить туда хотел, далеко это отсюда? — уклончиво ответил турист.
— Очень далеко. До свидания! — оборвали его мы и двинулись дальше.

Войдя в посёлок, Андрей не узнал место, которое видел всего пять лет назад. Тут процветал туризм с его самой тёмной стороны. Безвкусный глэмпинг, домики с крышами из полиэстера, пансионат «Ольга» с огромной парковкой, помпезными балконами, но без мусорных баков. Пробираясь через улицы под долбящую громкую музыку, мы прошли мимо выгребной ямы. 

Я заметила, как Андрей поник: его напрягали шумные аттракционы для взрослых, никем не убранный мусор, как на берегу, так и на улице, разжиревшие пьяные телеса в надувных кругах в виде глазированного пончика и фламинго и огромные очереди в продуктовые — за едой и алкоголем.

С пляжа мы повернули на улицу, и Андрей обрадовался, увидев знакомый с прошлой поездки дом. На прилавке лежали груши, персики, помидоры, яблоки и виноград. Мы громко поздоровались, чтобы из дома вышла хозяйка. Тут же появилась высокая, энергичная и дружелюбная женщина:
— Можно мы у вас посидим, пока телефон заряжается? — спросили мы.
— Ой, — вздохнула она, — а переночевать-то у вас есть где? Ну что мне с вами делать? Заходите, — улыбнулась она и впустила нас к себе во двор.
— А мы у вас ещё тогда пирогов с картошкой возьмём.
— Хорошо, сейчас сделаю, только свежее тесто замесила.
— А как вас зовут? — спросили мы.
— Галина Минировна.
— А я помню вас, — сказал Андрей. — Я был тут пять лет назад, всё очень изменилось.
— Ещё бы! Всю землю предприниматели скупили — видели, там домики на пляже поставили? Тоже под бизнес, отдали в аренду на сорок девять лет — считай, навсегда. Мы тут с мужем уже больше двадцати лет живём, а землю не получается оформить. Уже как только ни пытались. Говорят, что постройка у вас — не дом, а сарай. А сарай как оформить? Никак. Поэтому все местные жители и продают свои дома, жить тут скоро совсем невозможно станет. Соседи вот уже уехали, на месте их дома будут восьмиэтажку строить. В том году какие-то пьяные туристы в забор к нам въехали на машине. Как туалет не снесли — не знаю. По ночам шумно. Ладно, ребятки, пойду вам пирожки пожарю, сидите пока.

Мы с Андреем переглянулись, я видела, что ему тоже обидно. Хотелось быстрее вернуться на лагуны.

Двадцать четвёртого августа мы, как всегда, проснулись около семи и вместо утреннего пляжа пошли собирать опавшие ягоды можжевельника. К этому времени созревших и упавших ягод ещё не так много, но на следующий день мы должны были ехать домой, и хотелось увезти с собой хотя бы две горсточки.

В лагерь мы вернулись к полудню. Умылись и стали мыть овощи, чтобы приготовить обед, как вдруг услышали крик: «Ребята! Пожар! Лес горит! Воду! Несите воду!» 

Парень бежал из своего лагеря сквозь все стоянки, и огромная толпа живущих дальше в лесу вместе с ним бежала в сторону Синего Каната — единственного места, где можно спуститься на берег. Я посмотрела в сторону, откуда бежали люди, и оцепенела: высоко на горе полыхает пламя, и огромный столб едкого жёлто-серого дыма поднимается к небу. 

Когда я опомнилась и бросилась к берегу, Андрей уже убежал и унёс с собой все пустые пятилитровки, которые у нас были. Вниз по Синему Канату спускались люди, кто в одних трусах, кто голый, босые, в сланцах, кто-то на ходу натягивал штаны — все спешили набирать воду. Одновременно с этим во всю ширину берега стала выстраиваться цепочка из людей. Я принялась набирать воду в пустые бутылки и передавать их в следующие руки. Кто-то закричал: «Не хватает народу передавать воду!» Я вижу, что набирающих воду уже достаточно, и бегу встаю в цепочку. Мы передаём баклажки сразу по две, процесс быстрый, воду моментально уносят, но нужно ещё. 

«Все мужчины! Вы нужны тушить пожар наверху, мы тут справимся! Все идите наверх!» — слышу знакомый голос соседки по лагерю. Парни хватают бутылки и бегут наверх. Постоянно слышны крики «Воды!», «Несите, у кого есть, лопаты!» К берегу подплывает лодка, с неё скидывают пустые бутылки для воды, несколько человек выпрыгивают на берег и бросаются на помощь — это люди с соседней лагуны. 

— Кто-нибудь вызвал МЧС? — спрашивает народ.
— Им поступило уже шестьдесят звонков, — отвечает пятидесятилетняя женщина, передавая очередную бутыль. — Надо им было сказать, что есть пострадавшие: может, тогда они поторопятся.

Цепочка без остановки передаёт воду, кто-то прибегает с лагун с вновь пустыми бутылками, бросает их с «балкона» и кричит: «Крышки не закручиваем! Передаём бутылки открытые!» Чьи-то руки подхватывают бутыль, откручивают крышку, набирают воду — пятилитровка по цепочке снова уходит наверх. Настроение у людей бодрое, две девушки в цепочке начинают петь песню. Я чувствую единение. Кажется, что мы уже победили этот пожар, и море, недавно пожелтевшее от дыма и отблеска пламени, вновь стало голубым. Кто-то даже вышел из цепочки и присел на камни отдохнуть. Вдруг вдалеке на горе, в паре километров от первого очага возгорания, там, где мы с Андреем ещё с утра собирали ягоды, вспыхивает пламя — и начинается новый пожар. Слышно, как люди кричат, огонь надвигается на лагуны с яростным и жутким гулом, ветер дует с гор и раздувает огонь ещё сильнее. 

Начинается паника. На «балкон» к берегу прибегает парень и кричит: «Ещё воды! Не останавливайтесь!» Люди вскакивают и снова встают в цепочку, она растягивается, и я незаметно для себя постепенно поднимаюсь всё выше. Теперь, чтобы передать воду следующему человеку, надо пробежать метров двадцать. Чем выше, тем меньше рук, круче склон, тяжелее преодолеть расстояние. Людей здесь не хватает, бегать трудно, но я и другие девушки хватаем сразу по две бутылки в каждую руку и бежим, если позволяют силы.

Цепочка растягивается, вода скапливается там, где начинается подъём в гору, я оказываюсь в месте, где была с утра с Андреем. Не знаю, куда идти, просто поднимаюсь наверх, крича: «Куда воду?» Сразу же из трёх мест мне кричат: «Ко мне! Сюда!» Я лезу ещё выше и вижу выгоревшую и тлеющую часть лагун, справа ещё одну, и ещё. Ко мне подбегает парень: «Носи воду сюда, я буду забирать!»

Киваю. Снова бегу вниз, молодая девушка карабкается мне навстречу. Чтобы не терять время, перехватываю у неё воду и снова взбираюсь наверх. Дышать тяжело, хочется разом впустить в себя весь лесной воздух. По всем тропкам ещё бегают люди и носят воду. Наверх — вниз, наверх — вниз. Опять спускаюсь, но никто не бежит мне навстречу, и я просто иду, пока не увижу воду. Нахожу целых десять пятилитровых баклажек, стоящих на тропинке, беру сразу четыре и наугад иду в сторону пожара. Куда бы ты ни пошёл — неважно. Везде нужна вода.

Я поднимаюсь и вижу Андрея, он стоит на тлеющем поле в своих кроксах и как можно экономнее льёт на языки пламени, возникающие в траве. Слева от него какой-то парень взобрался на дерево и, чтобы его спасти, раскачиваясь, пытается всем своим весом отломить ветку дуба, которая уже горит. 

Вот и Андрей уже тоже залазит на горящее изнутри дерево и заливает воду внутрь. Меня переполняет чувство гордости за мужчин, это придаёт мне сил, я оставляю им воду, будучи уверена, что её израсходуют грамотно. Убегаю за новой партией, но с каждым разом чувствую, что скоро не смогу таскать на такие большие дистанции. Хочется совсем спуститься, сесть на берегу, перевести дух, но, видя очередную полную бутылку, я не могу пройти мимо и вновь и вновь иду наверх. 

Внезапно я слышу гул, совсем не похожий на ветер. Мне страшно, я слышу треск сухих деревьев и почти физически чувствую, как всемогущий огонь аппетитно пожирает ветки деревьев в том месте, где пламени не было ещё совсем недавно. Неужели ветер принёс огонь со склона так низко в лагуны? 

Мне страшно от вида огня. Бегу к берегу, где набирают воду, и вижу, что люди здесь расслабились, они не представляют, что происходит наверху. Горло дерёт от бега. Кричу с берега: «Наверх нужна вода! Пожар не закончился!», спускаюсь и начинаю помогать наполнять ёмкости. Кто-то понимает, что нужна смена, и взбирается наверх, другие, как и я, уже изрядно набегались. Хочется отдохнуть, но как присесть, когда позади тебя горит лес. 

Я вспоминаю про вещи и бегу наверх забрать их со стоянки. Беру только самое необходимое, оставляю палатку, одежду и кухонную утварь. Спускаюсь со своим скарбом вниз, какой-то парень помогает мне. Я кидаю вещи на камни и сажусь рядом с ними. В этот момент у одной девушки не выдерживает психика, и она начинает яростно орать на всех, кто безучастно сидит на берегу: «Суки! Предатели! Оторвите свои жопы от земли и сделайте хоть что-то! Для кого мы набираем воду? Нужны люди, а вы, твари, просто сидите и смотрите, как горят деревья!» Никто не реагирует на её агрессивное обращение. Через минуту на берег выходит парень и кричит: «Ребятки! Родненькие! Мы всё ещё можем помочь лесу, нам удаётся удержать огонь, но воды не хватает, давайте, у кого ещё есть силы, пожалуйста, не сдавайтесь!» Некоторые встают и без лишних слов идут наверх.

Немного отдышавшись, и я вновь пошла туда. Там бушевала стихия. Пожар тушили всем чем возможно: парни окапывали землю, кто руками, кто маленькими сапёрными лопатками, кто просто камнем. 

Тут я заметила нашего старого друга — инспектора. Защитник лесов вместе со своими волонтёрами не выпускал из рук планшет для бумаг и недорогую ручку, пока мимо него проносились миниатюрные девушки с двадцатью литрами. Время от времени он выхватывал из потока одну из них и задавал вопрос: «Во сколько началось задымление?» Получив мимоходом ответ «Иди-ка на хер!», инспектор не сдавался и продолжал опрос пострадавших — наверное, чтобы отчитаться перед начальством. 

Но ещё более дикая для меня картина развернулась на берегу, где в безопасности от огня и угарного газа развалились на солнышке два облачённых в специальные перчатки и ботинки сотрудника МЧС. Рядом с ними лежали рюкзаки со шлангами — судя по всему, предназначенными для тушения пожаров, а на их ногах заметно сияли ботинки, о которых мечтали парни, бегающие по пепелищу в сандалиях и сланцах. 

Поначалу я решила, что этим двум стало плохо и даже проявила к ним сочувствие, но потом я заметила, как мимо них идёт девушка с водой: «Молодые люди, может, вы поможете нам воду носить хотя бы?!», на что они прятали свои лица и, потупясь, отвечали: «Приказа тушить не было».

Через пять часов после начала пожара я спустилась на берег, чтобы попить воды, и услышала крики: «Вертолёт! Ура!» В тот момент я, конечно, обрадовалась, что помощь наконец пришла, но было страшно за Андрея. Когда же вертолёт раскрыл над лесом свою водяную капсулу, вода пшикнула и растворилась, даже не долетев до земли. Сделав ещё несколько заходов, вертолёт улетел, а лес продолжал гореть. 

Шесть вечера. Люди обессилены, инспектор зафиксировал пожар и уехал. Те двое эмчеэсников наконец получили приказ и теперь пытались отремонтировать свои сломанные шланги, воду для них всё так же носили «утришане».

Мы сидели на берегу, кто-то играл со спасённым котёнком, кто-то собирался поесть впервые за день. Некоторые до сих пор оставались наверху. Андрей, как и многие мужчины, ни разу не спустился на берег, все они до самой темноты сдерживали огонь — не давали ему распространиться на лагуны и не пустили к лагерю. Стоянки уцелели. Когда стало совсем темно, они вернулись, и мы пошли и собрали остатки своих вещей. Кто-то из наиболее оптимистичных подумал, что лес потушили, и заново расставлял свои палатки. 

Ветра больше не было, вдалеке продолжал гореть огонь. 

Через какое-то время на берег вышел Рома Старый. Удивительно талантливый музыкант, известный многим местным. 

«Ребята, огонь ещё горит, но его можно удерживать, нам нужна помощь, — начал он. — Если вам дорого это место, все, у кого ещё есть силы, пожалуйста, принесите воды наверх». Взяв воду, он ушёл наверх. Андрей сделал пару глотков из баклажки и последовал за ним. Их не было около двух часов. Было тихо и темно, казалось, огонь был полностью побеждён. Но Андрей вернулся и рассказал, как дела обстоят на самом деле:
— Здесь мы огонь удержали, но за горой не можем тушить, и огонь пошёл дальше. 
— И никого до сих пор нет, — продолжила я, — и последняя лодка уплыла. Что будем делать? Остаёмся здесь?
— Да, остаёмся, будем спать на берегу — у моря меньше угарного. Отдохнём, а как рассветёт, будем продолжать тушить. Ночью там в лесу опасно.
— Давай чай пить.

Мы достали горелку и вскипятили воду. Люди вокруг раскладывали пенки и ложились спать. К нам подошёл какой-то парень:
— Мы вот дискутируем, хотим узнать и ваше мнение: как думаете, можно остаться здесь до утра или лучше сваливать? Не хотелось бы угореть.
— Вот мы тоже думали — и решили остаться.

Вдалеке загорелся чей-то фонарь, он приближался стремительно и вскоре сравнялся с нами. Мы узнали форму МЧС, они делали объявление: «Внимание! Объявлена чрезвычайная ситуация, всех будут срочно вывозить! Просьба подходить с вещами организованно».

— Вот и ответ на ваш вопрос, — сказали мы парню.

Мы спокойно допили чай, взяли вещи и пошли к месту эвакуации. В горах продолжали вспыхивать один за другим большие деревья, огонь распространялся. Люди видели это и плакали. Это были слезы бессилия, беспомощности, жалости, отчаяния и, конечно, грусти и несправедливости, что никто до сих пор так и не пришёл на помощь.

Катера не было уже час; у людей, вынужденных сложа руки смотреть на горящий лес в ночи, сдавали нервы. 

На берегу вновь появился Рома, он призывал людей вернуться и не сдаваться:
— Мы не спасём весь лес, но мы ещё можем спасти лагуны. У кого остались силы, пожалуйста, пойдёмте с нами! Товарищи эмчеэсники, если вы не желаете идти тушить пожар, то хотя бы дайте нам ваши жилетки со шлангами — они нас очень выручат!

В этот момент один из эвакуируемых не выдержал, резко вскочил с места и набросился на Рому:
— Ты чё, мразь, загубить нас тут решил? Зовёшь всех тушить пожар, самый умный, а если кто-то подохнет там — ты будешь отвечать?
— Остудись в море, парень, — ответил Рома и ушёл обратно.

Один из сотрудников МЧС подумал вслух:
— Обдолбанный какой-то.
— Рома не обдолбанный: он делает то, что должны делать вы, — ответила я.

Ещё через полчаса ожидания — и за нами приплыл катер. Мужчин отправили на Большой Утриш пешком, а вещи, женщин и детей погрузили на катер, якобы организованный сотрудниками МЧС. Как журналисты выяснили позже, это был всего лишь жест доброй воли капитана судна, который согласился спасти людей из горящего леса среди ночи. Никакой связи с МЧС он не имел. 

Катер причалил к посёлку Большой Утриш в два часа ночи. На берегу громкими объявлениями нас встретили люди в форме: «Господа, для вас организован палаточный городок, где вы можете переночевать, там есть кофе, чай, вода и сухой паёк». На его речи кто-то из старых «утришан» громко ответил: «Я лучше на улице буду спать, чем в вашей мусорской палатке!» 

Ради любопытства мы с Андреем всё-таки дошли посмотреть, что это за палаточный городок, организованный для нас эмчеэсниками. На фоне полыхающих гор на автостоянке по периметру стояло около сорока машин из самых разных служб: скорая, полиция, спасатели. Важные мужики в халатах и при погонах стояли здесь в то время, пока совсем неподалёку сильнейший за долгие годы пожар практически голыми руками тушили несколько рискующих собой энтузиастов.

От напряжения, скопившегося за день, и от всего, что я увидела, мои нервы не выдержали, и я закричала во весь голос: «Какого хрена вы тут все стоите? Вы разве не видите, что лес горит? Кому нужны ваши машины тут, ваше сраное освещение? Кому вы вообще нужны здесь? Лес горит уже четырнадцать часов, а вы стоите тут и смотрите на всё это! Как это всё мерзко! Вы — марионетки, рабы! Ничтожества! Не было у них разрешения! Приказа не было! Конченые вы все бюрократы, а не люди!» 

Я немного прихожу в себя и вижу, что никому нет дела до моих криков. Меня слушает только Андрей, который понимает, как мне важно высказаться. А всем им важно, наверное, только не получить втык за самодеятельность от начальства. 

Когда мы все — в саже, грязные и уставшие — шли с пенками на место ночлега, поближе к посёлку кто-то из местных жителей бросил нам в спину: «Грязные хиппи, город нам не спалите!» Продолжается вялая словесная перебранка, но я иду на автомате, никого не слушаю. Я думаю, что уж лучше быть грязным хиппи и маргиналом, чем жить по приказу, как инспектор, сотрудник спасательной службы или полицейский.

На следующей день губернатор Краснодарского края назовёт тех, кто тушил пожар, «дикарями» и предположит, что именно они сами и сожгли лес. Огонь удастся победить только к середине сентября. К тому времени сгорит уже сто тридцать гектаров. 

Ребята, тушившие пожары, остаются в Утрише и сегодня, месяц спустя. Они объединяются и организовывают дежурства, чтобы следить за лесом и защищать деревья от вырубки. Многие из местных уверены, что администрация региона попытается закрыть территорию или, как планировалось в начале года, построить в этом районе десятки отелей и аттракционов.