Когда экономика страны уходит на мёртвую петлю, бизнес похоронщиков обычно идёт в гору, а умирать становится как-то более привлекательно и заманчиво. Но это обычно. Сегодня на деле смерть оказывается ничуть не безопаснее жизни, никто точно не знает, как правильно хоронить людей и что вообще делать с трупом, всё теряет романтический флёр и гниёт. Пётр Маняхин отправился на выставку «Некрополь-Сибирь 2016» и узнал, что только влюблённые в свою работу энтузиасты смогут спасти российскую сферу ритуальных услуг от смерти.
«Задача похоронной отрасли сегодня — выжить, — говорит основатель Новосибирского крематория, вице-президент Союза похоронных организаций и крематориев Сергей Якушин на открытии выставки «Некрополь-Сибирь 2016». — Похоронка находится в удушающем состоянии. Только пять фирм из нескольких тысяч сообщили о том, что у них есть прогресс. Коллег выкупают крупные игроки, которые никогда не работали в нашей отрасли».
Сергей говорит медленно, делает театральные паузы, окуная белую фарфоровую чашку в седую бороду. На нём тёмно-красные жилет и рубашка, галстук-бабочка, серые брюки и лакированные туфли. Другие похоронные чиновники, сидящие за большим столом, накрытым цветочной скатертью, — в пиджаках. Час назад директор Новосибирского крематория лично встречал посетителей выставки и журналистов, стоя на входе в Дом культуры Чкалова.
— А импортозамещение? — налегала журналистка «8 канала», искавшая на выставке розовые гроб и памятник.
— Цветы мы не умеем производить, не можем даже соревноваться с Китаем, — парировал Сергей. — Ткани — это Китай, Корея, Арабские эмираты, Индия. Камень тоже зарубежный. Россия даёт только дерево для производства гробов, которое красят импортной краской.
Как ни парадоксально, в кризис смерть стала дороже жизни. Из-за отсутствия отечественного сырья цены на похороны выросли вместе с курсом доллара.
— Во времена Ельцина у нас минимальный комплекс услуг стоил 3 000 рублей, и никто не покупал, потому что он слишком дешёвый и примитивный, — и это теперь называют очень бедной страной? — вспоминает Якушин. — Сейчас мы предлагаем худший комплекс, там гроб чуть ли не со щелями, обтянутый какой-то ужасной тканью, за 20 000 рублей. И его берут, учитывая, что 6 000 государство компенсирует. У людей нет денег. Что такое 20 000? У нас в Новосибирске средняя заработная плата 29 000, то есть люди не работают. Приходишь в похоронный дом — сидят пять человек, плачут, приехали из Академгородка, все учёные, а у них нет денег похоронить маму.
По словам Якушина, кризис и санкции вымывают с рынка бутафорную продукцию и стимулируют отечественных производителей активно осваивать похоронную отрасль, но пока это только намечающиеся тенденции. У стенда с картинами русских живописцев XIX века и иконами, вырезанными из дерева, одиноко сидит немолодой мужчина в очках, у него мохнатые седые усы.
— Я пятнадцать лет занимался элитными деревянными лестницами. Когда начался кризис, решил чуть-чуть сменить профиль. Купил станок ЧПУ. И тут Сергей Борисович Якушин предложил мне заниматься похоронными принадлежностями, — говорит Олег и пытается прорекламировать мне импортную краску.
Якушин медленно обходит свои владения. Он осматривает памятники с фотографиями умерших знаменитостей, поднимается на второй этаж и подходит к стенду Музея мировой погребальной культуры. Там девушка в траурном платье XIX века раздаёт фирменные блокноты в форме гроба и рассказывает про модельки катафалков. Якушин идёт к стенду с урнами для праха, берёт одну из них и внимательно рассматривает. С панно на стене, где изображена история человеческих полётов от первых попыток до космического корабля, грустно смотрит Икар, как будто бы хочет сгореть на солнце дотла, чтобы его прах засыпали в одну из урн.
— Все элементы театра присутствуют на похоронах! — говорит директор Новосибирского крематория и начинает скрупулёзно выстраивать мизансцену, как будто бы только он один в этом здании знает, что похоронная комната в царское время называлась лафетой, что крест должен стоять по центру, а портрет покойного — справа, и что венки на церемонии — моветон.
Сам Сергей практически ничего не двигает. Как только он бросает косой взгляд на чашу для пожертвований, церемониймейстер Константин в чёрной фуражке и с серьгой в левом ухе перетаскивает её, куда нужно. Только директор крематория протягивает руку, и в ней тут же появляется белая фарфоровая чашка, из которой он прихлёбывает, отодвигая микрофон ото рта. Члены жюри следят за действиями своего коллеги с нескрываемым любопытством.
— Вы должны обязательно позаботиться о запахах, — напоминает участницам конкурса профессиональный бальзамировщик Сергей Якушин. — Помните, тлен неистребим, — говорит он, натягивая белые перчатки движением английского аристократа перед конной прогулкой.
Несмотря на доскональное знание сценографии похорон, Сергей почтительно обращается к сидящему в жюри священнику, спрашивая, как должен вести себя церемониймейстер, чтобы не помешать отпеванию, и терпеливо ждёт ответа, пока тот встаёт из-за длинного стола, придерживая висящий на груди крест.
Похоронная комната наконец обставлена. Директор крематория садится за стол и предоставляет слово участницам. Сейчас их задача — прочитать траурную речь собственного сочинения. Наталья хоронит лежащую в лакированном гробу пустоту по имени Николай Степанович. Он родился 1935 году в селе Парфёново в большой крестьянской семье, где был седьмым ребёнком. Окончил ремесленное училище и уехал на комсомольскую стройку, там встретил будущую жену и перебрался в Иркутск, где всю жизнь работал на заводе. Николай был примерным семьянином с одиннадцатью внуками, уважаемым в городе человеком и построил свой дом. Её соперница Вероника провела панихиду по пустоте, которую звали Борис Яковлевич Власов. Талантливый учёный, муж, отец, после смерти которого в квартире не смолкает телефон — это звонят его ученики и выражают слова благодарности и поддержки его семье. У обеих участниц периодически срывается голос, но воду, поданную церемониймейстером Константином, они стоически отвергают до конца выступления.
— Вы вносите в текст очень много оценок, — говорит с интонацией преподавателя журфака бывший корреспондент Западно-Сибирского отделения агентства печати «Новости» и редактор отдела информации Новосибирского комитета по телевидению и радиовещанию Сергей Якушин. — Мы не имеем права говорить, что покойный был хорошим отцом, — это знают только его дети. Ваша задача — сделать так, чтобы они сами сказали.
Театрализованные похороны встречаются всё реже, и дело не только в том, что ни у кого нет денег на смерть. Дореволюционные традиции погребения были потрёпаны советским периодом, и похоронный кодекс современной России — это православный коммунизм: синкретизм дворянских предписаний и советского военного протокола с долей фантазии церемониймейстера.
— Когда хоронили Ельцина, обнаружили, что никто не знает, как хоронить, — говорит Сергей Якушин. — И тогда добавили к светской части, реконструированной по дореволюционному образцу, элементы военного протокола.
— Мы специально готовились к выставке, хотели чем-то удивить народ, — говорит сотрудница фирмы «Автограф». — Пока это единственная модель, но мы уже получили заказ от своих коллег, которые тоже хотят использовать это для привлечения клиентов.
На каменном айфоне — селфи Фаины Раневской и её пожилого кавалера. Как объяснили сотрудники компании, это неспроста — по их мнению, высказывания актрисы очень популярны в интернете, а при помощи селфи человек отражает лучшие моменты своего бытия и фиксирует себя в наиболее привлекательной для него самого позе.
— Сейчас у людей зачастую нет фотографий, кроме селфи, — говорит представитель производителя гранитного айфона. — Если наши бабушки и дедушки специально ходили в салон, готовясь к смерти, то мы в этом плане более легкомысленны.
— Они учат людей не обращать внимания на слёзы родственников, а требовать как можно больше денег. Ну разве так можно?
Как говорят сами педагоги-похоронщики, такое обучение — не просто попытка собрать деньги с коллег, а требование времени. Несмотря на то, что многие участники выставки отмечают кризисное состояние похоронной отрасли, недавно был принят закон, обязывающий всех похоронщиков получать лицензию у контролирующих органов, а это связано с дополнительными тратами.
— Стремление государства вытащить похоронную отрасль из теневого бизнеса — это правильный шаг, — говорит сотрудница Новосибирского учебного центра похоронного дела Галина Колчанова, бледная девушка в чёрном платье и с агатовым перстнем. — Многие наши коллеги связывают спешку с принятием закона со стрельбой на Хованском кладбище.
— Бальзамировщики — очень востребованная специальность. Как бы хорошо ни работал менеджер, если труп будет некрасиво выглядеть и плохо пахнуть, клиент не захочет приводить в похоронный салон своих друзей, — говорит Неля Рыжкова.
Из зала, где проходит семинар, выскакивает мужчина в светлой рубашке с коротким рукавом и с кожаной барсеткой и догоняет прогуливающегося по выставке священника.
— Батюшка, как сделать так, чтобы родственники всех умерших прихожан приходили ко мне в фирму? — спешит бизнесмен применить только что полученные знания.
— Ну, я не знаю, — недоумевает священник, оторванный от своих размышлений, — может, какой-то договор с епархией надо заключить.
Однако некоторые представители отрасли против того, чтобы похоронная деятельность воспринималась исключительно как бизнес. По их мнению, они работают с человеческим горем и буквально спасают людей от призраков прошлого, отправляя в последний путь их близких.
— Если кто-то хочет ободрать людей до липки и заниматься бизнесом, пожалуйста! — возмущается президент Союза похоронных организаций и крематориев Павел Кодыш, вытирая пальцами опущенные вниз уголки рта. — Родственники умершего отдадут вам всё до копейки, лишь бы достойно проводить покойника. Но надо всё-таки понимать, что мы нечто большее, чем просто предприниматели.
В холле, отделённом от остальной выставки деревянными дверями, находится стенд компании «КриоРус», директор которой Данила Медведев заморозил мозг своей бабушки. Вокруг толпятся журналисты: операторы следят за руками Алексея Хозяйкина, представителя компании крионщиков, рассказывающего о работе «КриоРус», корреспонденты с испуганными лицами тихо перешёптываются, приходя к выводу, что заморозка после смерти — это аморально, ведь против выступают большинство религий.
Он резко отличается ото всех на этой выставке — как будто бы Алексей ехал в Технопарк на очередной форум молодых стартаперов в сфере информационных технологий, но ошибся адресом. Он не биолог и не врач, у Алексея юридическое и рекламное образование, пиджак, белая рубашка и поставленная речь. Мужчина настроен оптимистичнее, чем его коллеги с первого этажа, ратующие за традиционные способы погребения:
— В Америке такая услуга стоит в несколько раз дороже, поэтому у нас есть клиенты из многих стран. В России крионика находится на начальном этапе развития, но мы наблюдаем рост.
Сохранение головного мозга, который в будущем должны будут пересадить в новое тело или воссоздать ваше собственное из его клеток, стоит 12 000 долларов, сохранение всего трупа — 36 000 долларов. Чтобы кого-то заморозить, необходима юридическая констатация смерти. Дальше перкузионист или патологоанатом заменяют кровь на криопротектор, который не образует кристаллов льда и не разрывает кожу. После этой процедуры тело или головной мозг охлаждается сухим льдом и в контейнере отравляется в Москву. Там его помещают в большие резервуары, где криоклиент сохраняется при температуре жидкого азота –196 градусов.
По словам крионщиков, даже за миллион лет в белковой структуре тела ничего не изменится, а дальше нанороботы, которые пока ещё не изобретены, должны подлатать тело и таким образом оживить человека. Если сохранён только головной мозг, специалисты надеются воссоздать тело при помощи технологий печати органов. После цикла оживления человек должен пройти период адаптации, и только потом отправиться в общество. При этом сомнений в адекватности крионавта у специалистов не возникает:
— Если мы обладаем технологиями, которые могут вернуть человека к жизни, — говорит Алексей, — думаю, работать с отдельными нейронами, которые отвечают за его нормальность, будет более простой задачей.
— Во-первых, нет ничего этичного в том, чтобы, обладая интеллектом, позволять человеку умирать, — говорит представитель компании «КриоРус» Алексей Хозяйкин. — Во-вторых, бессмертие — это не обязанность, а возможность. У вас появится выбор — жить десять лет, двадцать лет, миллион лет или жить вместе со Вселенной. По поводу перенаселённости тоже ответ очень простой — достаточно поднять голову вверх и посмотреть, что место, в котором мы живем, бесконечно.
Журналисты расходятся, Алексей остаётся один и спускается вниз за кофе:
— В случае с крио мы не знаем, кто оживёт и будет ли он нужен тому обществу, сможет ли он жить в новой культуре, — говорит директор Новосибирского крематория. — Для кого мы это сохраняем? Это тщеславие, это вульгарное понимание памяти, это противоречит всем эзотерическим законам. Человек пришёл в этот мир — он должен умереть.
