Эту ту самую историю вам рассказывает директор Отдела Мизантропии и Уныния Влад Моисеев. Не забывайте! Мы собираем ваши самые жуткие и запредельные воспоминания, потому что они у вас, разумеется, есть. Присылайте их нам скорее.
Идеала не существует — это известно всем. На чёрной рясе всегда найдётся предательское белое пятно, в приятной компании — какой-нибудь мудак, в бочке мёда — героически погибший инсект. От этого никуда не деться.
Пару месяцев назад я прилетел в Гонконг делать репортаж про местную революцию. Демократический протест, Гонконг будет свободным, все дела. Демонстранты оккупировали финансовый центр города, построили там огромный лагерь, баррикады, учебные павильоны, даже шестиметровый памятник человеку с жёлтым зонтом — это символ революции. Никто не погиб, почти никто не подрался и не сел в тюрьму, лидеров протеста не обвинили в краже леса — азиаты опять всё сделали лучше всех.
Гонконг — это Нью-Йорк здорового человека, кошерная Москва, обезвоженный Копенгаген будущего. Первые пару дней я, как идиот, с выпученными глазами бродил среди прозрачных небоскрёбов и даже один раз врезался головой в стеклянную стену одного из них. Отовсюду в этом городе торчат кусты и деревья, таксисты говорят по-английски и не обдирают туристов, в воздухе почему-то не пахнет сероводородом. Есть одна пошлая метафора: «Гонконг — это место, где Восток встречается с Западом». Простите, но это правда. За сто пятьдесят лет колониального прошлого это китайское захолустье превратилось в сияющий британский дворец. Тут есть семь миллионов китайцев, но нет цензуры и коммунизма, разрухи и рабского труда. По всем параметрам, это город будущего — через триста лет все города Земли будут выглядеть так, если какой-нибудь пухлый диктатор случайно не сядет мясистым задом на свою ядерную кнопку.
Каждый день я шёл на баррикады, отрабатывал там, а потом отправлялся гулять. Я ходил пешком много часов подряд. В последний день я сел писать текст и почти всё время проторчал в гостинице, как идиот. Забавно, что район, в котором я остановился, остался для меня наименее изученным — целыми днями я шатался в других частях города, и на этот сил не оставалось. Жутко хотелось есть. Я пошёл искать кафе, которое видел, проезжая на такси. Оно было где-то рядом. Прямо, налево, одна маленькая покатая узкая улочка, налево, ещё одна такая же, ещё налево, направо, автомойка (?), назад, ещё раз направо, что? Ну вот и всё. Казалось, я прошёл всего-то пару кварталов, но очутился в каком-то совершенно другом районе без британского лоска и вылизанных улиц. Этот нищебродский пятачок будто случайно затерялся в стеклометаллическом брюхе города-трансформера. Я прошёл мимо покосившегося склада, какой-то мастерской и наконец увидел вывеску, на которой было что-то на китайском и тарелка. В животе заурчало, и я решил рискнуть.
Вы любите фильмы про дикий запад? Это ведь такой классический эпизод: герой-одиночка входит в салун, створки позади него ещё какое-то время по инерции ходят туда-сюда, он поправляет шляпу и осматривается. Шумная шайка выпивающих бандитов мгновенно затыкается — все смотрят на нашего героя, и чёрт знает, что будет дальше. Да что я рассказываю — конечно, вы это помните. Так вот, я вхожу в этот чёртов ресторанчик. Душная шумная забегаловка, пятьдесят плохо одетых и дурно пахнущих китайцев увлечённо чавкают над своими тарелками. На секунду все затыкаются: кажется, туристы сюда не заходят. Эти маленькие потные работяги подозрительно смотрят на меня. Чёрт знает, что сейчас будет. Эта дурацкая секунда тянется целую вечность. Но вот надвигается хозяйка заведения, и отступать уже поздно: в любом случае они сложатся в огромного робота и догонят меня.
Напряжение спадает. Меня сажают за облупленный стол прямо под огромным вентилятором. Он работает из последних сил, раскачиваясь по сторонам — кажется, вот-вот грохнется прямо на голову. Хозяйка широко улыбается, она ни слова не понимает по-английски и зовёт кого-то с кухни. Ко мне подходит точно такая же, только чуть моложе, изнурённая жарой некрасивая китаянка. Она объясняет, что тут можно съесть — меню на английском не нашлось. Из кухни выходит повар — он потягивается и медленно поглаживает свой живот под футболкой, оглядывает зал томным взглядом и уходит обратно на пищевой фронт.
— Это и это, — тыкаю в наименее устрашающие иероглифы я. Конечно же, мне приносят какие-то загадочные промасленные колпачки от фломастеров, отвратительный сыр и эмбрионообразные стручки на одной тарелке, в другой — грёбаный «Доширак», который я мог купить в любой забегаловке в двух шагах от гостиницы. Хозяйка радостно усаживается за стол администратора и мечтательно смотрит на меня. Стараюсь её не разочаровать, изображаю, что очень вкусно, но что-то не выходит. Это невозможно, я не могу понять, что это и почему оно в тарелке. За всё время, проведённое в Гонконге, никаких трудностей с едой у меня не возникало — то, что называлось традиционной местной кухней, было понятно моему европейскому желудку, меня окружали клерки в пиджаках и бестолковые туристы. Но кажется, это был обман, и традиционная кухня — это масленые колпачки от фломастеров и лапша быстрого приготовления, которую я должен съесть под надзором сотни маленьких любопытных глаз. Если не съем — меня убьют, и бежать бесполезно. Кажется, в этой адской забегаловке сосредоточено всё китайское, что есть в этом вестернизированном колониальном мегаполисе. Это чёртов заповедник стереотипов о гастрономической традиции Поднебесной. Это то белое пятнышко на чёрной рясе, тот самый мудак в приятной компании, инсект, героически погибший в бочке мёда. Это тот маленький недостаток, который позволяет понять, что перед тобой идеал.
Я слегка поковырялся в тарелке с колпачками от фломастеров, поел лапши, заплатил какую-то совершенно фантастическую сумму, которую не потратил на еду за всё это время. Хозяйка подошла, осмотрела мои тарелки, укоризненно скривилась и покачала головой — она всем своим видом вопрошала, неужели мне не понравилось. Я поднял большой палец вверх, изобразил самую дружелюбную улыбку и с огромными глазами выскочил на улицу. Погони не было. Жизнь была прекрасна.
