Сегодня ФСБ предъявит обвинение в госизмене журналисту и советнику главы Роскосмоса Ивану Сафронову. Против него возбуждено уголовное дело по статье «Государственная измена» (ст. 275 УК РФ) — по версии ФСБ, Сафронов поставлял секретные данные чешской разведке. Сам он эти обвинения отрицает. В последние годы количество дел по госизмене растёт, и за всё время оправдан по этой статье был только один человек — эколог и бывший военный Александр Никитин. Самиздат связался с ним и рассказывает его историю: Военно-морской флот, российские фьорды и плавучий Чернобыль, поднятый со дна моря.

В 1995 году капитана 1-го ранга в запасе, подводника и эколога Александра Никитина обвинили в измене родине и разглашении государственной тайны во время подготовки экологического доклада об опасности техногенно-ядерной катастрофы, которая может случиться на севере России. Никитин сотрудничал с научными институтами, Администрацией президента, Генеральным штабом, его знали на всех военно-морских флотах страны. В новейшей истории России заведено порядка сотни «шпионских» дел, но точное число не знают даже адвокаты, специализирующиеся на них. С 1997 по 2000 год по ст. 275 УК РФ осуждены 12 человек, за последние 20 лет — 89 человек. Чуть меньше половины этих дел заведены против сотрудников ФСБ, СВР и ГРУ, остальные — против рядовых граждан и учёных. Обвиняют в шпионаже на США, Китай, Грузию и Украину. Все судебные процессы по делам о госизмене идут в закрытом режиме, большая часть документов и доказательств засекречены — и потому общественного контроля у этих процессов нет. 

За всю новейшую историю России Александр Никитин стал единственным оправданным по статье о госизмене. А адвокаты в процессе его защиты добились права допускать независимых защитников к делам о разглашении государственной тайны.

Никитин родился в 1952 году в Ахтырке — маленьком городке на Украине. «Родители к военным никакого отношения не имели», — рассказывает он. Никитин знал, что после войны отец несколько лет служил в армии, на флоте, но связывать свою жизнь с ВМФ не планировал. В школе Никитин увлекался физикой и химией: «Я хотел быть инженером, „технарём“ — как тогда говорили, технократом — как сейчас меня называют мои коллеги-экологи». Никитин часто противопоставляет себя «алармистам» — экологам, которые стараются привлечь внимание к проблеме громкими лозунгами и плакатами, на медийных площадках нередко можно увидеть его дискуссии с Гринписом.

Семья Никитина жила небогато. «По семейным обстоятельствам мне надо было выбрать какой-то вуз после школы, который бы не сильно финансово напрягал моих родителей», — поясняет он. Нужно было заведение, в котором не останешься голодным, возможно, будешь иметь какие-то льготы. Кроме того, роль в выборе училища сыграла романтика: после окончания школы Никитин с друзьями решили съездить в Севастополь, посмотреть на море и военно-морское училище. Впервые в жизни из окна поезда Никитин увидел море, севастопольскую бухту с кораблями, а затем здание своего будущего учебного заведения. Он поступил в военно-морское училище.

«Там была очень хорошая техническая школа, программа политеха, оттуда действительно выходили хорошие инженеры. Система обучения была максимально принудительная», — рассказывает Никитин. Пока его младший брат мог пропускать пары в политехе, за курсантами ВМУ следили очень зорко, многих отчисляли за нарушение военной дисциплины или неуспеваемость, но Никитин скоро привык — помогли терпеливый характер и строгое воспитание. В училище ему особенно нравились предметы, связанные с электроэнергетическими системами и ядерными реакторами, тогда же и появились мысли о том, что с радиоактивным загрязнением нужно что-то делать. «Все, кто изучает ядерную физику и последствия использования атомной энергии, понимают, что есть опасность — радиация. И от этой опасности надо себя беречь, людей, природу, весь мир», — говорит Никитин.

В 1974 году Никитин окончил училище, и его определили в 532-й экипаж атомной подлодки Северного флота. После полутора лет тренировок их привезли к Западной Лице — узкому заливу-фьорду Баренцева моря на мурманском берегу Кольского полуострова. «Полярная ночь. Автобусы, которые везли нас из Мурманска, то и дело застревают в сугробах, и экипаж выталкивает их из снега», — вспоминает Никитин в своей книге «Стратегия победы». 

Там он прослужил 11 лет: напряжённая работа уравновешивалась продвижением по служебной лестнице. Уже через семь лет он стал старшим механиком на корабле — человеком, который «отвечает за всё корабельное железо», его область ответственности простиралась от гальюна (туалета) до ядерного реактора. Одной из задач, которую выполняли подводники, было обеспечение ядерной и радиационной безопасности. «Мы эксплуатировали атомные энергетические установки подводных лодок, поэтому вопрос, как обеспечивать ядерную и радиационную безопасность, стоял передо мной всегда», — рассказывает Никитин.

В 1985 году Никитин стал слушателем кафедры ядерных энергетических установок кораблестроительного факультета Военно-морской академии. И в тот же год женился второй раз — его женой стала дочь вице-адмирала флота, Героя Советского Союза Татьяна Чернова. Ещё несколько лет назад она жила с родителями в Западной Лице, где они и познакомились.

Спустя два года Никитин окончил академию, и его направили работать в Инспекцию ядерной безопасности Министерства обороны в Москву. В 36 лет Никитин получил звание капитана первого ранга. От инспекции Никитина требовалось не допустить ядерных или радиационных аварий или предпосылок к ним, он занялся решением военных задач и вопросов экологической безопасности людей. Работу совмещал с написанием диссертации.

Постепенно наступали «лихие девяностые», на госслужбе «многие стали нищими», решением проблем на флоте заниматься было невозможно. При Советском Союзе, объясняет Никитин, военно-промышленный комплекс имел столько денег, сколько ему требовалось, а после 1991 года средства взять было неоткуда. «Основа для обеспечения ядерной безопасности — экономика. Инструкции не могли заменить денег, которые должны выделяться на ремонт и техобслуживание ядерных установок», — отмечает Никитин. 

Казалось, что теперь всё, чем Никитин занимался в прошлом, «подвисло». «Исчезли определённые ресурсы, которые нужны были для обеспечения радиационной безопасности: система, деньги, люди, задачи, которые они выполняли, — рассказывает он. — Наступил перелом: половину атомных кораблей, которые были раньше, бросили, их просто привязали к пирсам, экипажи оттуда фактически ушли — там оставалось пару человек. И встал вопрос: а что с этим делать? Как дальше? Что делать, чтобы всё это не утонуло, не привело к катастрофе?»

В Минобороны шли сокращения, многие его коллеги «уходили в никуда», и Никитин тоже решил уйти. Он уволился и переехал в Санкт-Петербург, работу по профессии найти не удавалось: в госинститутах, конструкторских бюро и на предприятиях, связанных с ядерными реакторами, шли сокращения, и ему предлагали только место сторожа в Петербургском отделении Госатомнадзора. 

Никитин не выдержал и пошёл работать в фирму по продаже автомобилей. «Я был директором предприятия, у меня зарплата была 100 долларов в день — это немало даже по нынешним временам», — рассказывает он. Однако это дело ему не нравилось: последние пять лет он работал с научными институтами, Администрацией президента, Генеральным штабом, его знали в лицо практически на всех флотах, а здесь пришлось работать с бандитами. «Это совершенно другое чувство, оно меня здорово угнетало, я как будто опустился на другой уровень», — добавляет он. 

Жена предлагала искать работу по профессии за границей, в странах с высоким уровнем развития атомной энергетики — выбор пал на Канаду. В 1993 году Никитин получил загранпаспорт, но ждать решения канадского посольства на выдачу визы для переезда пришлось два года: в то время такие вещи делались дольше, плюс он был бывшим военным.

После аварии на Чернобыльской АЭС в Норвегии появилась экологическая организация «Беллона». Экологи выступали с акциями против норвежских промышленных компаний, которые наносят вред окружающей среде. Беспокоило активистов и соседство с СССР: атомные испытания на Новой Земле и работа Северного атомного ВМФ. Пока шла холодная война, Норвегия никак не могла на это повлиять, но с наступлением гласности и с распадом СССР экологи смогли начать свой «большой атомный проект».

В 1994 году у «Беллоны» вышел первый доклад, который был посвящён источникам радиоактивного загрязнения в Мурманской и Архангельской областях. Информация вызвала резонанс, и к концу года у организации появился проект «Лепсе» — это название судна-заправщика атомного ледокольного флота России, с 1990 года переведенного в категорию стоечных судов. Судно начали строить в 1934 году, во время Великой Отечественной войны; недостроенное, оно было затоплено, после войны его подняли со дна Чёрного моря и достроили. В 1959 году стало понятно, что атомный ледокол требует специально оборудованного судна сопровождения, куда можно сгружать радиоактивные отходы, и «Лепсе» — из-за его прочного корпуса — выбрали для сопровождения атомного ледокола «Ленин». После 14 успешных операций по перезарядке ядерного топлива «Лепсе» переоборудовали в хранилище отработанного ядерного топлива и радиоактивных отходов. Плюс на судне находились тепловыделяющие стержни с «Ленина», из-за которых уровень гамма-излучения в некоторых частях корабля превышал норму в несколько тысяч раз. Плюс в 1984 году «Лепсе» попал в сильный шторм в Карском море — и радиоактивная вода выплеснулась в хранилище, и её не удалось полностью деактивировать. «Лепсе» поставили на прикол, но уровень радиации во всех помещениях не снижался. Инициатива экологов «Беллоны» была направлена на утилизацию базы. Если бы «Лепсе» случайно затопило, то это вызвало бы масштабное радиоактивное загрязнение. Корабль до сих пор не утилизирован, стоит в судоремонтном заводе «Нерпа» в Снежногорске, в его хранилище содержится 639 отработавших тепловыделяющих сборок (ОТВС). Закончить вывоз отходов с «Лепсе» планируют до конца этого года.

Когда в 1994 году вышел доклад «Беллоны», тесть Никитина, вице-адмирал Евгений Чернов, работал в Судостроительном университете в Санкт-Петербурге и искал возможность поднять атомную подлодку «Комсомолец», которая затонула в Норвежском море после пожара в 1989 году. Обсуждать этот вопрос Чернов поехал в Норвегию — у местных компаний были ресурсы для этого, и Никитин решил к нему присоединиться.

«Норвегия — маленькая страна, все друг друга знают. Когда мы начали встречаться с экспертами, они сказали: а у нас есть организация „Беллона“, которая подготовила доклад на тему загрязнения Мурманской и Архангельской областей. Я заинтересовался», — вспоминает Никитин. Многое из этого доклада он уже знал — «Беллона» пользовалась открытыми источниками, но Никитину понравился их подход, и он решил познакомиться с командой.

«Это была небольшая организация, но очень активная, потому что она выросла из молодёжной природоохранной норвежской организации. Тогда уже не было железного занавеса, и они на своей яхте приходили в Мурманск. По сравнению с СССР, была демократия», — рассказывает Никитин. Он стал сотрудничать с «Беллоной» как эксперт и получать 200 долларов в месяц — гораздо меньше, чем в автомобильном бизнесе. Никитин занялся написанием части доклада «Северный флот. Потенциальный риск радиоактивного загрязнения региона».

К 1996 году Северный флот уже почти 40 лет использовал атомные подводные лодки, на нём находилось 18 % ядерных энергетических установок от числа всех построенных в мире. Пока в СССР шла гонка вооружений, об утилизации радиоактивных отходов никто не задумывался, но после распада СССР этот вопрос встал крайне остро. На Кольском полуострове и в Северодвинске было сконцентрировано самое большое в мире количество кораблей с ядерными энергетическими установками. Из 270 реакторных установок какая-то часть использовалась, а какая-то была выведена в «отстой». «Лепсе», который до сих пор не утилизирован, был лишь одним из сотен кораблей и судов. Атомные подлодки, простаивающие с топливом на борту, плавучие технические базы для перевозки отработанного ядерного топлива, береговые хранилища отработанного ядерного топлива, а также хранилища жидких и твёрдых радиоактивных отходов могли представлять опасность для жизни и здоровью жителей региона.

«В береговом хранилище для отработанного ядерного топлива в губе Андреева размещено 90 активных зон реакторов, не лучше ситуация и с плавучими техническими базами, на борту которых размещено 18 активных зон», — говорилось в докладе «Беллоны». Такое скопление создавало угрозу аварий — «Чернобыль замедленного действия». 

«Беллона» считала одной из наиболее острых проблем отсутствие единого регионального комплекса для хранения и обращения с радиоактивными отходами. Они хранились на временных площадках и в хранилищах на территории баз ВМФ и заводов. Единый комплекс можно было создать либо на Новой Земле, либо на побережье Кольского полуострова. «Отсутствие гражданского контроля над различными комплексами Северного Флота по обращению с ядерными и радиоактивными отходами приводит к нарушению международных обязательств в этой сфере. Дальнейшее планирование и поиск места для регионального хранилища радиоактивных отходов должно быть возложено на гражданские ведомства России», — отмечалось в докладе.

Во время подготовки доклада команда «Беллоны» встречалась с военными, приезжала на объекты, собирала информацию в архивах и газетах. Никитин говорит, что они не пытались скрыть от кого-то процесс работы, и когда его знакомый Вячеслав Перовский, сотрудник режимного института, собиравший информацию для доклада, сказал, что должен отчитаться об этом в органы госбезопасности, Никитин не увидел ничего подозрительного: «Я не ощущал при подготовке доклада никаких сомнений, не чувствовал, что рискую чем-то. Я был уверен, что в той работе, которую мы делали, не было никаких государственных тайн, секретов; во-вторых, мы это делали, открыто общаясь с теми же военными; в-третьих, работа была направлена на то, чтобы ликвидировать проблему, о которой говорили всё те же военные». При этом Никитин и его соавторы знали, что за ними следят и их прослушивают.

4 октября 1995 года Никитину назначили собеседование в канадском посольстве — он все ещё решал вопрос с визой. Доклад был практически готов. Но поздним вечером следующего дня в дверь его петербургской квартиры позвонили, и у Никитина начался обыск. В тот же вечер в аэропорту Осло эколог Томас Нильсен ещё с одним сотрудником «Беллоны» не дождались с рейса своего коллегу из мурманского офиса — Сергея Филиппова. На следующий день стало известно, что его не допустили на посадку: допрашивали по поводу работы в организации. А в мурманском офисе «Беллоны» в это время устроили обыски. Конфисковали большинство документов о ядерной безопасности и экологической ситуации на Северо-Западе России и забрали два компьютера. «Когда они первый раз пришли с обыском, мы ничего не подозревали, у меня не было никаких ощущений, что надвигаются какие-то неприятности, мы абсолютно спокойно себя вели», — вспоминает Никитин.

С осени 1995-го до конца 1999 года работа «Беллоны» в России была приостановлена, международная помощь в ликвидации ядерно-радиационных проблем на Севере перестала поступать. А у Никитина начался судебный процесс, который продлился 4 года 6 месяцев и 12 дней.

До февраля 1996 года Никитин не мог воспользоваться официально услугами адвокатов, поскольку проходил по делу как свидетель. «Они тогда искали материалы на всех, кто работал и был причастен к работе в „Беллоне“, не только на меня», — поясняет он. После обыска его периодически стали вызывать на допросы, после нескольких вызовов Никитину стало понятно: «так легко это не закончится».

«Мы искренне пытались рассказать, что и почему мы делаем. Мы пытались доказать, что делаем благо, что пытаемся предотвратить ядерно-радиационную катастрофу, которая действительно могла произойти, если бы эти лодки с ядерным топливом в реакторах начали тонуть там. У пирса они гроздьями висели, сотня лодок», — говорит Никитин. Спецслужбы отвечали: то, чем вы занимались, никакого отношения к экологии не имеет, и настаивали на своём.

В феврале 1996 года Никитина арестовали — сначала сказали, что вызывают на очередной допрос, а в итоге отправили в СИЗО. Первое время он был без адвоката, отказывался от государственных, а выбранный женой Никитина Юрий Шмидт тем временем пытался через Конституционный суд добиться, чтобы его допустили к подзащитному без допуска к государственной тайне.

Адвокат Ивана Сафронова Иван Павлов из «Команды 29», специализирующейся на делах о госизмене, государственной тайне и шпионаже, в то время был учеником Шмидта и тоже присоединился к защите Никитина. Он объясняет, что тогда не всем адвокатам разрешалось входить в дела по госизмене, и 27 марта 1996 года Конституционный суд принял «революционное» решение, что обвиняемые по таким делам, несмотря на то, что там есть государственная тайна, имеют право по своему выбору приглашать себе защитников. «До этого обвиняемым предоставлялось право только выбирать из специального списка, который предоставлялся следствием, — адвокатов с допуском к гостайне. В деле Александра Никитина удалось эту практику поломать. После этого в таких делах могут участвовать не аффилированные со следствием адвокаты, а независимые защитники», — поясняет он. Позже к защитникам Никитина присоединились адвокат, бывший офицер-подводник Виктор Дроздов и известный адвокат Генри Резник.

Против Никитина возбудили уголовное дело по статье о разглашении государственной тайны, что повлекло тяжкие последствия (часть 2, статья 75 УК РСФСР) и по статье об измене Родине в форме шпионажа (п. «а» ст. 64 УК РСФСР). Основанием для этого стало заявление Вячеслава Перовского, который представил в управление ФСБ проект доклада.

Все действия Никитина в момент сбора доклада — посещение Военно-морской академии, общение с коллегами, работа в архивах — стали трактоваться как целенаправленные действия, связанные с разглашением гостайны. В деле говорилось, что он выписал из совершенно секретных сборников сведения об авариях на атомных подлодках, происходивших с 1965 по 1989 год. Никитину вменяли, что он подготовил текст доклада, внеся в него секретные данные из сборников, и таким образом передал иностранной организации сведения о потерях в мирное время вооружения и военной техники, об использовании, эксплуатации видов вооружения и военной техники, о конструктивных недостатках вооружения и военной техники. По словам Никитина и его защитников, вся эта информация не была секретной и находилась в открытом доступе. 

Адвокат Иван Павлов отмечает, что такие уголовные дела нужны спецслужбам по нескольким причинам: для устрашения общества и для карьерного роста внутри ведомства. «Такие дела дают всем сотрудникам спецслужб повышение в званиях, в должностях», — объясняет он. 

Прокурор Никитина Александр Гуцан с 1995 по 2000 год работал начальником отдела по надзору за исполнением законов о федеральной безопасности прокуратуры Санкт-Петербурга.

«И на все жалобы, которые мы ему писали, он отвечал, что всё в порядке, всё законно. Посмотрите потом на его карьеру: он стал заместителем генпрокурора, а сейчас и вовсе является полномочным представителем президента Российской Федерации в Северо-Западном федеральном округе, — продолжает адвокат. — Такие дела дают эффект устрашения, поэтому это хорошо эксплуатируется властью. Людей запугивают, у некоторых вдруг просыпается какой-то патриотизм — и они начинают говорить: вот негодяи-шпионы, всё из-за них, все беды наши из-за них. Можно выпустить пар народного гнева, используя потенциал таких дел».

Тесть Никитина, вице-адмирал Евгений Чернов, верил, что следствию просто нужен консилиум военных. «У него была позиция в этом деле: мне могут помочь не юристы и адвокаты, а только военные», — поясняет Никитин. Чернов сомневался в том, что адвокаты могут помочь Никитину. «И на этой почве мы с ним сильно разошлись, он буквально вскипел, бросил это всё. Но я был прав, потому что на самом деле команда юристов вместе со Шмидтом, Резником процессуально сделала очень многие вещи. Чернов не мог повлиять. Он мог собрать пресс-конференцию, мог с журналистами по этому поводу разговаривать, но процесс — это очень сложно», — говорит Никитин. 14 декабря 1996 года, после 11 месяцев в СИЗО, Никитин вышел на свободу под подписку о невыезде. А в 1997 году стал лауреатом международной премии Голдмана — главной экологической премии мира за публикацию данных о ядерных загрязнениях северных морей.

Никитин вышел на свободу, но точка в его деле ещё не была поставлена. «Начался футбол: бумаги туда-сюда», — говорит он. Жена, убедившись в том, что супруга освободили, устала бороться, подала на развод и уехала с дочерью в Канаду. В 2000 году Никитина оправдал Верховный суд России, он решил не эмигрировать, а «Беллона» возобновила свою деятельность в России. 

ВМФ передал береговые техбазы Минатому, это облегчило «Беллоне» сотрудничество. Экологи занялись наиболее ядерно- и радиационно опасными объектами арктического региона: техбазой в губе Андреева, в Гремихе, базой кораблей, простаивавших в губе Сайда, и рядом объектов на атомном флоте. Аварии продолжали происходить: в августе 2000 года утонул «Курск», через три года — подлодка К-159. «Курск» вытащили в 2002 году, а остальные затонувшие и затопленные объекты до сих пор находятся на дне арктических морей. С 2000 года Россия получила около 2,5 миллиарда долларов международной помощи на проекты по ликвидации ядерных и радиационных угроз в Арктическом регионе.

В 2005 году Росатом возглавил Сергей Кириенко, и у «Беллоны» и Никитина лично изменились отношения с ведомством. «До этого отношения с Росатомом были очень напряжённые, потому что его возглавлял Евгений Адамов, который меня по-всякому обзывал. А когда пришёл Кириенко — он же демократ, — то меня позвали в Общественный совет решать экологические вопросы», — говорит Никитин. Сейчас он возглавляет комиссию по экологии Общественного совета Росатома. По его словам, это «общественная работа, которая позволяет иметь достаточно много контактов и возможностей для того, чтобы решать очень серьёзные вопросы».

В 2020 году «Беллона» по-прежнему решает старые задачи, а также направляет усилия на устранение «объектов накопленного экологического вреда»: городская свалка в центре Челябинска, полигон «Красный Бор» в Санкт-Петербурге. Никитин очень неохотно вспоминает о прошлом и свой процесс и признаётся, что не любит туда возвращаться: «До сих пор бывают отголоски того дела, но многие люди, в такой организации, как скажем, Росатом, люди, которые сейчас там, они уже давно мне сказали: „Вы сделали отличную работу тогда“. Если посмотреть, какой путь мы прошли от того, что было, и до того, что есть сейчас, — это огромнейший путь, огромная работа, которую мы проделали».

В первую неделю июля 2020 года Никитин презентовал доклад по проблеме «урановых хвостов». «Я специалист и технарь, я не алармист, не активист, который „активист по жизни“. Я технократ, я если что-то делаю, то с точки зрения своего образования, знаний и того, что надо делать. Когда ты делаешь это с такой позиции, тогда те, кто заинтересован в решении вопроса, находят в тебе партнёра, а не какого-то врага или противника. Они находят партнёра, с которым можно договариваться и обсуждать, как лучше сделать, — считает Никитин. — Если я сейчас что-то делаю, то делаю это с результатом. И все видят: мне нужен результат, а не аларм».

Александр Никитин — первый в новейшей истории России обвинённый по статье «Государственная измена» и до сих пор единственный, который был оправдан по этой статье. «Мне повезло, — говорит он. — Это во многом была чистая случайность. 25 лет назад была немножко другая страна, другая ситуация, другие люди, которые решали судьбы, поэтому так всё получилось». Ему часто задают вопрос: если бы его обвинили в госизмене сейчас, был бы такой же результат? На что он всегда отвечает: вряд ли.