Алексей Понедельченко, филолог и автослесарь из Новосибирска, упорно продолжает вести колонку и каждый понедельник рассказывает вам о своей странной жизни. Сегодня в эфире конец девяностых, великая русская коммуналка и три нелепые смерти.
Первые десять лет моей жизни прошли в коммунальной квартире старого двухэтажного дома. Мы делили с соседями кухню, коридор и унитаз. У каждого был свой стульчак. А вот ванную никто и ни с кем не делил, так как её не было. Мыться все ходили либо в общественную баню, либо к родственникам, либо к кому-нибудь в гости. Целый культ мытья был. У одних, например, можно было помыться, но не более того. А у других цветной телевизор есть — у них веселее с мытьём.
В одной квартире с нами жили соседи: дядя Коля, тётя Лариса и две их дочери. Дядя Коля иногда поддавал. Был ещё третий сосед, но он куда-то ушёл и больше не приходил.
Помню такой случай. Соседка что-то готовит на кухне. Дядя Коля сидит в комнате и смотрит телевизор. На сковородке что-то шипит. Тётя Лариса подбрасывает туда чего-то ещё, и шипение становится громче. На кухню прибегает соседская дочка:
— Мама, а папа матерится!
— Ну и ты на него поматерись!
Девочка убегает в комнату и кричит:
— Э-э-эй, блядь!
Во дворе всегда было много ребят из разных семей. Когда я собирался на улицу, мама меня инструктировала:
— С этим не играй — он курит.
Или:
— С тем не играй — у него вши!
Но все всё равно играли друг с другом. Ну и приносили домой вшей.
Иногда ночью я просыпался и шёл на кухню попить воды. Под раковиной на кухне стояло мусорное ведро. Когда я включал свет, ведро падало на пол, а из него выскакивала крыса и скрывалась за соседским кухонным гарнитуром.
Во втором классе я научился ставить мышеловки. У нас их было три. Две ставили в комнате и одну на кухне. Лучшей наживкой для мышей была корка от свиного сала. Мыши обычно не могли её откусить и, дёргая корку в разные стороны, приводили в действие механизм собственной смерти.
На ночь я взводил все три мышеловки. Первой всегда срабатывала кухонная. Оставшиеся две стояли в нашей комнате и срабатывали, когда все уже спали. «Щёлк!» — слышалось сквозь сон, — «щёлк!».
Как-то раз я шёл с мышеловкой (и мышью в ней) на мусорку, а во дворе играли соседские пацаны.
— Мышь! Мышь! Давай Машке скормим!
Машкой звали чью-то кошку, которая хоть и была домашней, но свободно гуляла по улице. Ребята притащили Машку. Я достал из мышеловки мёртвую мышь. Кошка начала её есть. Половина из нас сразу отвернулись.
У меня было трое друзей. Мы ходили друг к другу в гости. Вместе смотрели видик. Вместе подражали киношным героям Ван Дамма и Брюса Ли. Вместе прыгали по гаражам и стреляли из рогаток. Вместе плавили свинец и таскали по подъездам щенков бездомной дворняги.
Когда мне было одиннадцать, нам с мамой дали однокомнатную квартиру в получасе ходьбы. Совсем рядом! А ещё с ванной, со своей кухней, без мышей! Мы больше не ходили ни к кому мыться. Теперь мыться ходили к нам.
Несмотря на смену адреса, гулял я по-прежнему во дворах тех самых бараков.
В нескольких километрах от нашего жилмассива простирались кукурузные поля пригородного совхоза. Кукурузу никто не охранял, а добраться до этих полей можно было на электричке. И в один из последних дней августа пятеро ребят сели в поезд и уехали собирать кукурузу. Они набрали много, но опоздали на обратную электричку. Дожидаться следующей не стали, решив, что быстрее будет дойти пешком. И они пошли.
Трое шли по шпалам. Двое по насыпи. Спереди шёл поезд и трое ребят перешли на соседние пути. Но из-за одного поезда они не услышали второго, который шёл сзади. Нелепейшая смерть.
Двое из трёх погибших были братьями. А все трое были моими друзьями.
Прощание проходило с открытыми гробами. Говорили, что работники морга отказывались сшивать части тел и предлагали родителям хоронить ребят в мешках. Но потом всё же сшили.
Шёл осенний дождь. В бараках шуршали крысы. Под ногами шуршала первая жёлтая листва. Люди лили слёзы и водку. Я шёл домой, чтобы много лет не возвращаться в эти места.
Заканчивались девяностые годы. А вместе с ними заканчивалось моё детство.
