Вся планета сидит на карантине. В Южно-Африканской Республике полицейские разгоняют толпы не желающих изолироваться водой и резиновыми пулями, чёрные трущобы Кейптауна объявлены зоной военных действий, в центре города оранжевым пламенем горит гора, богатые белые под шардоне записывают сториз. Ксения Мардина переехала в ЮАР десять лет назад и в своём письме рассказывает, как коронавирус пришёл в страну, где апокалипсис давно стал привычным делом и наложился на экономический коллапс, безработицу, миллионы ВИЧ-инфицированных и ежедневные перестрелки гангстеров.

— Чёрных вирус не берёт, — сообщила Синтия, она же Ньярай, няня моего двухлетнего сына. Родом из Зимбабве, она, как и тысячи африканских иммигрантов, приехала в ЮАР на заработки и взяла псевдоним, который белым проще выговорить и запомнить. 

Шёл второй официальный день эпидемии коронавируса. Президент ЮАР Сирил Рамафоса уже объявил чрезвычайное положение, закрыл школы и авиасообщение с поражёнными странами. В стране было 60 заболевших, среди которых не нашлось ни одного чернокожего. Мы с Синтией стояли на кухне моего дома.

— Говорят, нужно держаться подальше от белых, — объяснила она, поймав мой удивлённый взгляд. И тут же добавила: — Но я, конечно, этому не верю. Мы все можем заразиться.

Расовый вопрос проявляется в ЮАР с возникновением каждой новой проблемы. Он принимает разные формы и заходит с новых углов, появляясь на повестке дня с постоянством малярийных комаров, которые вылупляются из застойных болот каждый сезон. Расовый вопрос прячется и за пандемией, и за тем, как в стране переживают любые катаклизмы.

Речь президента о введении режима чрезвычайного положения эффектно совпала с горными пожарами прямо в центре Кейптауна. Город обвивает склоны Столовой горы и горы Львиная Голова, на которых весь вечер воскресенья, 15 марта, горели оранжевым пламенем кустарники — в метрах от жилых домов. Коричнево-бурое небо, грохот пожарных вертолётов и ряды снимающих сториз зрителей — пожары разгорелись в богатых, а оттого преимущественно белых районах. Вместо того чтобы паниковать и спасать нажитое, все продолжили попивать воскресное шардоне, развлекая подписчиков весёлыми лайвами. 

Те же самые пожары не раз случались в трущобах — бедных районах городов Южной Африки, где живёт чёрное население. Во время апартеида чёрным, метисам и индусам запрещалось жить в хороших районах города — зелёных, красивых и близких к центру. Для них были построены специальные резервации, зачастую в самых некомфортных климатических условиях. В Кейптауне это — равнины к югу от Столовой горы, где летом печёт солнце, а зимой постоянные потопы из-за сильных дождей. Люди живут в лачугах, сделанных в лучшем случае из тонкого гипсокартона, а в худшем — из фанеры, шифера и пластика. Чаще всего живут целыми семьями с общим доходом в 150–200 долларов в месяц и одним смартфоном на всех. Записывать сториз в моменты пожара не приходит в голову никому, даже местным миллениалам.

На третий день эпидемии Синтия сказала: 
— Чёрных он всё-таки берёт, но не так сильно, как белых.

К тому моменту подтвердился первый случай заражения у чёрного, и теория расового иммунитета к вирусу COVID-19 дала трещину. Синтия по-прежнему приезжала на работу, приняв несколько простых, но важных мер предосторожности: вместо того чтобы ехать к нам на двух маршрутках, она договорилась со знакомым, который подвозил её туда-обратно вместе с ещё двумя соседками. По прибытии она тут же обрабатывала руки санитайзером и переодевалась. И, конечно, посадила дочь и мужа на домашний карантин.

Правда, домашний карантин в условиях жизни в африканской трущобе — это не то же самое, что домашний карантин где-нибудь в Мадриде или Лондоне. Закупиться туалетной бумагой и макаронами на месяц вперёд не получится: нет ни места, чтобы это хранить, ни денег, на которые это покупать. Дом — очень маленькая площадь, обычно одна комната, чаще без канализации. К тому же большинству платят не ежемесячно, а по дням, поэтому две недели пропущенной работы значит наполовину меньше дохода в месяц. Пропускать работу значит голод, коронавирусом уже не испугаешь.

Апокалипсис в Африке — дело привычное. Сотни лет рабства и сорок шесть — апартеида, его более цивилизованной разновидности южноафриканского происхождения. Экономический коллапс, миллионы ВИЧ-инфицированных, перестрелки гангстеров, в которых каждый день погибает кто-нибудь невинный, 30-процентная безработица и электрокризис — электричество уже пять лет регулярно отключают на два-пять часов в день. Как повезёт. Никто не предупреждает заранее. 

Ещё о преступности. Базовые правила жизни в частном доме — ставь электрический забор повыше, решётки на каждое окно и в коридоре внутри дома и молись. Глядишь, пронесёт, но скорее всего нет.

Моя личная встреча с апокалипсисом произошла в Йоханнесбурге 10 лет назад, когда я впервые приехала в центр города. 

До 1994 года Йоханнесбург был самым развитым, красивым и модным местом на всём континенте. Банкиры и владельцы золотых приисков строили высотки, называя их своими фамилиями, архитектура подражала Нью-Йорку, а в магазинах продавались модные наряды для белых дам — чёрным запрещалось такое и носить, и покупать. После отмены апартеида банкиры и дамы бросились вон из центра, подальше в пригороды, где построили большие дома с высокими заборами, обмотанными колючей проволокой, — в надежде, что их не зарежут в собственной кровати те, кто ещё недавно подметал у них полы. 

Центр Йоханнесбурга заполнили люди, которым полвека нельзя было появляться на улицах после шести вечера, — чёрные, метисы и индусы. К ним присоединились тысячи иммигрантов из соседних африканских стран. Они заняли брошенные здания и квартиры. Не в силах найти работу, всё больше народу начали торговать оружием и наркотиками. Йоханнесбург из передового африканского мегаполиса превратился в один из самых опасных городов в мира.

С тех пор прошло двадцать пять лет. Преступность, охватившая все города Южной Африки, не то чтобы спала — скорее, наоборот. Но с ней научились жить. Так же, как и с бедностью, ВИЧ, отключениями электричества, пожарами, наводнениями, засухами, слабой валютой и коррупцией. Со временем те южноафриканцы, которые не эмигрировали в Австралию и не погибли в перестрелках, выработали эффективную философию отношения к миру и себе самим. Она называется «убунту», и это причина, по которой я живу здесь уже почти десять лет. 

Убунту — это слово языка банту, которое дословно значит «я есть, потому что есть мы». Впервые я столкнулась с этим понятием до того, как узнала само слово. Это было в мой самый первый визит в Йоханнесбург. Как-то вечером мы сидели с моим на тот момент бойфрендом, местным южноафриканцем, и его друзьями. Выпивали, жарили мясо — традиционное здесь времяпрепровождение. Тут ему позвонил брат. У брата пробило колесо. Он был немного выпивший. Все — а нас было человек шесть — вдруг поднялись и поехали помогать брату. Мне, двадцать один год прожившей в Москве, это показалось милым безумием. Зачем ехать, если можно вызвать службу? Но нет. Брат в беде, надо помочь — шашлык подождёт.

Вторая история произошла со мной уже позже, после того как я переехала сюда жить. Как-то раз я заказала юбку в онлайн-магазине — и промахнулась с размером. Юбку нужно было сильно ушить. Будучи новичком в городе, я не знала никаких портных и спросила совета у подруги. Она дала мне номер знакомого, и мы с ним договорились о том, что он ушьёт мне юбку за пять баксов. Ушил, заплатила, больше о нём не вспоминала до того момента, пока не попала на южноафриканскую неделю моды. Коллекция этого портного, который оказался самым известным молодым дизайнером, закрывала показ. Он меня узнал и приветливо кивнул, заметив среди зрителей. Я рассказываю эту историю до сих пор, спустя девять лет, хотя подобные поступки с тех пор я видела не раз.

Взаимопомощь существует не только для белых. Все обеспеченные белые семьи помогают семьям своих уборщиц — платят за обучение их детей или курсы повышения квалификации для них самих. Семья моего мужа обучила сына няни программированию, после чего он получил работу в Амстердаме и уехал в Голландию. Своей домработнице я хочу оплатить курсы повышения квалификации, чтобы она стала педагогом, работающим с маленькими детьми. Это даст ей шанс получить более высокооплачиваемую работу. Если, получив новую профессию, она решит остаться с нами, я буду рада — так лучше для наших детей. А если уйдёт, тоже ничего — плюс нам в карму.

Во время эпидемии общность — между богатыми и бедными, между белыми и чёрными — чувствуется особенно остро. За несколько дней до начала полного карантина кейптаунцы объединились в группу взаимопомощи Cape Town CAN. Все подписавшиеся жители были распределены по Whatsapp-чатам своих районов. Хорошие, то есть обеспеченные, районы поставили в пары с бедными, так что у белых домохозяек наконец появился шанс притупить своё извечное чувство вины. В каждой группе есть менеджер, который сообщает, чем можно помочь сегодня: купить 10 килограмм мыла, собрать посылки с базовыми вещами вроде риса и туалетной бумаги или просто пожертвовать деньги. История, которая меня особенно впечатлила, произошла за три дня до карантина. В самом большом приюте для собак разобрали всех питомцев — больше ста — за один день.

Возникает логичный вопрос: как же философия убунту сочетается с высокой преступностью? В прошлом году трущобы Кейптауна объявили военной зоной и ввели в них армию, пытаясь хоть как-то контролировать перестрелки и разборки между наркобаронами. Почему, раз все такие дружные и так заботятся друг о друге, именно в ЮАР самая высокая статистика не просто преступлений, а именно жестоких?

Лично я стала жертвой преступников только два раза, и совсем по мелочи. В первый раз в нашу квартиру на первом этаже залезли через оставленное мною открытое окно, пока нас неделю не было дома. Вынесли телевизор, компьютер и зачем-то мои кроссовки. Второй раз у меня украли сумку, висевшую на спинке стула в кафе на улице. Справедливости ради, я её оставила без присмотра минут на пять, пересев за другой столик внутри кафе. Когда спохватилась, было уже поздно. Вместе с сумкой исчезли лежавшие в ней права, которые я до сих пор не восстановила. Это было два года назад. 

Грабят в основном белых: у них есть что грабить. И борьба с преступностью здесь происходит не за счёт полиции, а за счёт общности людей. Это особенно заметно у буров — первых колонизаторов ЮАР, потомков ссыльных голландцев. Буры обычно суровые, краснолицые, обгоревшие на солнце после долгих часов работы в поле. Большинство живут на собственных фермах и очень ловко управляются с оружием. Есть история про то, как к одной старушке — из буров — в дом ворвались грабители. Старушка сидела в кресле с ружьём. И, не вставая из этого кресла, она перестреляла всех грабителей. 

— Бур всегда что-нибудь придумает! — любит повторять моя подруга Хелен. Она типичная, классическая южноафриканка. Её предки приехали в страну из Ирландии и Шотландии, и от них Хелен унаследовала бледную кожу, рыжеватые волосы и старинные фамильные килты. На её свадьбе должны были играть на волынке. Если бы не эпидемия: из-за неё свадьбу перенесли на неизвестный срок.

Хелен гордится своими корнями, но ещё больше любит дух ЮАР: объединяться и не бояться. Будучи девушкой хрупкого телосложения, она всегда носит в сумочке электрошокер — да не простой, а такой, который за секунду из маленькой трубки раскладывается в серьёзную такую дубинку размером с зонт. Как-то за обедом в веганском кафе она уверенно демонстрировала мне принцип работы и советовала, где купить такой же. 

Конечно, никакого отношения к потомкам ссыльных голландцев Хелен не имеет, но любит цитировать их классические выражения, и обязательно на африкаанс, бурском языке. 

Сами буры хвастаться электрошокерами не будут — вообще ничего не скажут, просто вытащат оружие в нужный момент и используют его по назначению, если придётся. Мой бывший парень, из-за которого я и оказалась в ЮАР, бур. Не самый типичный: он интеллигентный режиссёр, выросший в Йоханнесбурге и ничего не знающий о том, как разводить и брить овец. Его предки посмотрели бы на него с осуждением. Но даже у него были заметны канонические отличительные черты буров, или африканеров. Национальная страсть к бренди, регби и мясу передаётся здесь с молоком матери. Так же, как и готовность быстро, немногословно и безжалостно мобилизоваться и защищать себя, свою семью и соседа от недоброжелателей. 

Хелен и мой бывший парень — люди противоположного склада ума и характера, но они согласны друг с другом в одном: объединяться против врага проще, чем за общую идею. Последние 25 лет таким врагом в ЮАР была преступность. Убунту появилась как следствие ситуации, в которой не работает островная ментальность. Тут можно прожить, только зная соседей, не отворачиваясь от тех, кто оказался в беде, и быстро мобилизуясь в экстренных ситуациях. Я благодарна всем проблемам, которые здесь есть, за то, что они научили меня заботиться о других и чувствовать заботу о себе. Мне потребовалось переехать за десять тысяч километров от дома, чтобы увидеть, как это важно на самом деле.

Жизнь в огне за последние десять, двадцать, двадцать пять лет тут стала более-менее привычной. Выключают электричество — мы зажжём свечи и включим запасной генератор. От преступности можно защититься электрическим забором, сигнализацией и соблюдением правил безопасности: не ходить по улицам ночью в одиночку, не оставлять окна открытыми, уходя из дома. Риски экономической нестабильности можно минимизировать умным финансовым планированием и диверсификацией источников дохода. От депрессии есть таблеточки, винишко, медитации. 

Но внезапно общим врагом стал вирус, который словно поместил все вышеописанные проблемы на стероиды и в теплицу. Что делать, если всё это за неделю умножается на десять, а через две — экспоненциально — на сто, пока не ясно.

Десять лет жизни в другой стране — это уже настоящая эмиграция. Когда-то выражение о «жизни в эмиграции» звучало пафосно, драматично, не про меня. Лет пять назад это изменилось. Тогда я начала чувствовать, что всё вдруг стало серьёзно. Я чуть менее смешно шучу по-русски. Иногда забываю нужное слово. Русский менталитет я, конечно, прекрасно понимаю, но с каждым годом он становится всё более неудобным, как часть собственного тела, которая работает уже не так хорошо и гладко, как в 20 лет. Но не выкинешь и не заменишь же собственную ногу?

Накладываясь на африканскую философию убунту, русская ментальность даёт интересные результаты, словно в лаборатории алхимика. Получается такая двойная закалка, тройной «Шипр». 

Умение выживать в любых условиях, которое, кажется, передаётся каждому русскому человеку генетически, в Африке оказывается особенно полезно. Нет, не то чтобы мне приходилось выживать по-настоящему, как это делают жители трущоб, — я всё-таки привилегированная девочка из хорошей московской семьи. Но если нужно открыть бизнес, и даже два, найти инвестиции в городе, где я знала трёх человек, выиграть для этого несколько бизнес-соревнований, не имея никаких знаний о бизнесе, — пожалуйста. Русский напор в африканских условиях — это ракета. Лететь на ней страшно, но весело, и можно пролететь через пламя: горящие горы, трущобы в огне, закрытые границы, пустые супермаркеты. Дух захватывает, в глазах слёзы, но ракета ровно летит куда-то вперёд.

На пятый день чрезвычайного положения друзья начали присылать моему мужу ссылки на пневматические пистолеты — на случай социальных беспорядков после трёх-четырёх недель без еды и работы. Муж бронирует трейлер, чтобы, если что, сорваться и поехать в пустыню, пересидеть зомби-апокалипсис. Няня пришла на работу — это был её последний день. С понедельника — только мы и тоддлер, один на один. Мы думали: полетим на нашей русско-африканской ракете и будем надеяться, что вирус не возьмёт и мы все куда-нибудь обязательно прилетим. 

Уже через неделю оказалось, что летим мы к чертям. Конечно, это было очевидно уже давно, но то ли оптимизм на грани слабоумия, то ли чересчур философский взгляд на мир шептал, что это может быть не так. 

Когда объявили полный карантин, запретили выходить из дому в ближайшие три недели и выпустили армию на улицы трущоб, чтобы разгонять толпы водой и резиновыми пулями, шёпот стих. Осталось неумолимое осознание, что черти уже совсем близко.

В Кейптауне закрыто всё, кроме продуктовых магазинов, аптек и банков. За первые три дня карантина полицейские успели поразгонять толпы людей водой и резиновыми пулями, арестовать полтысячи человек за неповиновение новому закону, полагающему сидеть дома. В столкновениях с армией случайно убили уже трёх человек. Местная валюта упала на 17 %. И даже интернет-кабель, который соединяет ЮАР с миром, сломался в глубинах океана где-то в районе Кении. 

Мы же тем временем сидим в прекрасном доме, который находится в прекрасном районе. Весь карантин — в том, что в десять вечера жители домов выходят на балконы аплодировать врачам. Мы печём булочки, едим мороженое каждый день, уже один раз ходили на незаконную пробежку по району, за которую нынче можно и загреметь за решётку, и ведём длинные дискуссии о-том-о-чём-нельзя-не-говорить. 

Оказывается, лучшее, что можно сделать на благо общества в 2020-м, — это не делать ровным счётом ничего. Как тебе такое, Нельсон Мандела?