В штате Нью-Йорк больше заболевших коронавирусом, чем в любой стране мира, — уже более 190 тысяч человек. В Нью-Йорке каждый день роют свежие братские могилы, закрыты все предприятия, дети не ходят в школы, в Центральном парке развернули палаточный госпиталь, церковные службы проводят в интернете. Безработица и нищета растут взрывными темпами, продукты невозможно купить, в переполненные больницы принимают только тяжёлых пациентов, а местные пытаются осознать, что вирус убил людей в два раза больше, чем теракт 11 сентября, и это не конец. Нью-йоркский связной самиздата Светлана Сачкова рассказывает, как главный город Америки пытается не сойти с ума.
— Привет! Как дела? — издалека кричит Шемуэл, завидев меня, — и остаётся на месте. Шемуэл работает уборщиком в нашем многоквартирном доме. Судя по всему, он совершенно одинок, поэтому непрерывно трудится: даже если вернуться домой в два часа ночи, можно увидеть, как он метёт тротуар или моет полы. Так что наш дом в очень небогатом районе идеально чист: ни плевка, ни бумажки. Шемуэл крайне дружелюбен и всегда бросается навстречу, чтобы поболтать. Правда, с некоторых пор я стала его избегать, так как он взялся меня обнимать, целовать куда-нибудь в лоб или в ухо и называть «бейби», а сказать о том, что мне это не нравится, я боялась: вдруг обижу? Скорее всего, он ничего плохого в виду не имел, но мне-то всё равно было некомфортно. И вот, когда пришла пандемия, я вздохнула с облегчением: теперь Шемуэл сам держит дистанцию. Только он уже не такой весёлый, как раньше.
Первый человек, заражённый коронавирусом, прилетел в США из Уханя 15 января и приземлился в штате Вашингтон — там и произошла первая вспышка заболевания. Первый подтверждённый случай в Нью-Йорке был зарегистрирован 1 марта у женщины, прибывшей из Ирана. За очень короткое время Нью-Йорк превратился в эпицентр пандемии, и это закономерно: этот город — крупнейший всемирный хаб, куда едут люди со всех концов света. Тут уже более 100 тысяч заболевших и почти семь тысяч смертей.
Но ещё до того, как это случилось, опустел Чайна-таун. Обычно там всегда была толчея: туристы покупали поддельные брендовые сумки и часы, а местные захаживали поесть лапши и вонтонов в дешёвых забегаловках, купить свежей рыбы, а также сходить на иглоукалывание или массаж. Затем по всему городу обезлюдели маникюрные салоны, которые традиционно держат азиаты; проходя мимо, можно было увидеть зал, где без дела с грустными лицами сидели мастера. Азиаты первыми из жителей города начали надевать маски, но это порой служило триггером для агрессивно настроенных граждан: одну женщину побили на станции метро Grand Street, а мужчину в Квинсе ударили по голове на автобусной остановке, несмотря на то, что он был с ребёнком.
Но вообще-то всё начиналось как везде: большинство людей не верили в то, что коронавирус — это серьёзно. В начале марта на редких прохожих в масках косились, хотя ньюйоркцы гордятся своей способностью ничему не удивляться: по улице можно пройтись в сколь угодно экстравагантном виде или голым, а никто и бровью не поведёт. Затем, как везде, случилась паника: с полок магазинов в считанные часы смели спирт, маски, туалетную бумагу и макароны. А уже 12 марта, меньше чем через две недели после первого зарегистрированного случая, начался шатдаун: Бродвейские театры, филармония и Метрополитен-опера объявили, что закрываются на месяц. Пять дней спустя закрылись школы, кинотеатры и спортзалы. Ресторанам и барам оставили только возможность готовить еду навынос. Чтобы они не разорились, Управление по спиртным напиткам штата Нью-Йорк пошло на беспрецедентные меры, разрешив этим бизнесам также продавать навынос алкоголь.
I
Манхэттен превратился в госпиталь, город опустел
В Центральном парке развёрнут полевой госпиталь: он возведён на деньги гуманитарной христианской организации Samaritan’s Purse и состоит из четырнадцати палаток, в которых помещается 68 коек и десять аппаратов ИВЛ. 28 марта к парку подъехали грузовики с оборудованием, а уже 1 апреля госпиталь при участии волонтёров был построен и принял первых пациентов. Конгресс-центр Джавица в Мидтауне, где обычно проводят комик-кон и автосалон, превращён в больницу с тысячами коек. Военный корабль-госпиталь на тысячу мест с подходящим именем Comfort пришвартован у пирса 90, недалеко от знаменитого авианосца Intrepid. Он огромен и невероятно красив — ярко-белый, с алыми крестами; когда он шёл по Гудзону, приближаясь к месту назначения, на берегу собирались толпы, чтобы заснять его и выложить фото в соцсети. Со всей Америки в Нью-Йорк съехались ухаживать за больными врачи и медсёстры. Тем не менее рук не хватает. 3 апреля всем жителям города пришло оповещение на телефон: всех, кто имеет хоть какой-нибудь медицинский опыт, призывали на помощь. Скорые по улицам проносятся так же часто, как после падения башен-близнецов, — так говорят те, кто живёт в Нью-Йорке давно.
То, что происходит сейчас, часто сравнивают с 11 сентября 2001-го: теракт стал для города колоссальной травмой, которая до сих пор не забыта. В начале апреля в заголовках статей появилась фраза: «Количество смертей от COVID-19 превысило число погибших 11 сентября». Но, возможно, даже большее впечатление на ньюйоркцев произвело не это. Их город, который столько раз до основания разрушали в блокбастерах, вдруг стал совершенно безлюдным в реальности. Фотографии абсолютно пустых, как в постапокалиптическом ужастике, Таймс-сквер, Гринвич-Виллидж и Уолл-стрит заполнили интернет. Раньше мегаполис бурлил круглые сутки и этим заработал официальное прозвище — «Город, который никогда не спит». Ещё совсем недавно здесь каждый испытывал ощущение, что находится в самой гуще событий: для этого стоило только выйти на улицу и увидеть, как все куда-то бегут. Для ньюйоркцев это всегда было частью их идентичности. И вот на этом месте — зияющая дыра.
Писатель Артур Нерсесян, автор культового романа «The Fuck-Up», родился и вырос в Нью-Йорке, как и его отец. «Я чего только не повидал, — говорит Артур. — Бунты, забастовки транспортных рабочих, ураганы. В июле 1977 года произошли знаменитые беспорядки, когда в городе несколько дней не было электричества: мой отец умер, потому что страдал боковым амиотрофическим склерозом и дышал через аппарат ИВЛ, который работал от электросети. Это было очень непростое время, но в каком-то смысле сейчас хуже, потому что тогда всё быстро закончилось, а когда закончится карантин, мы не знаем». Артур говорит, что происходящее напоминает ему многочисленные фильмы о нашествиях зомби на Манхэттен. Только сейчас зомби не очень-то его пугают: в отличие от вируса, их хотя бы видно невооружённым глазом. «В июле у меня выходит роман, действие которого происходит в Нью-Йорке в 1980 году, и среди прочих событий я описываю эпидемию, которую выдумал. Я уже предвижу, как меня будут упрекать в том, что я подсуетился и решил быстренько нажиться на коронавирусе. Но я понятия не имел о том, что эпидемия может случиться в наше время, что это в принципе возможно!»
II
Каково переболеть коронавирусом в Нью-Йорке
О том, каково это — переболеть коронавирусом и побывать в больнице, я знаю из первых рук. У меня есть друг, музыкант Дмитрий Мироненко, который к моменту нашего разговора успел полностью выздороветь. Ему 34 года. Дима рассказывает: «Я заболел 11 марта, когда всё ещё только начиналось. Накануне я, как и большинство людей, занимался своими делами, не думая о том, что мне что-то угрожает: потренировался в спортзале на групповом занятии, сходил в бассейн и сауну. На следующее утро у меня была температура 39». Он говорит, что сбивал её таблетками, но она снова поднималась — и так много дней подряд. Тогда он стал советоваться с друзьями, которые рекомендовали ему народные способы борьбы с лихорадкой, и в один из вечеров начал делать компрессы из уксуса, так как был готов уже на что угодно. «Наутро у меня были ожоги на лбу. Это сейчас смешно, а тогда было не до смеха. После всех этих манипуляций температура у меня подскочила до 40,3, и мне стало так плохо, что я испугался. В одиннадцать вечера 21 марта я сел в такси и поехал в больницу „Линкольн“ в Бронксе. Как я себе это представлял? Думал, что уже через пять минут буду лежать в удобной кровати на мягких простынях».
На самом деле после заполнения бумаг его направили в комнату под названием Emergency Room. По словам Димы, она похожа на зал ожидания: огромное помещение, посреди которого стоит что-то вроде кассы — там находятся врачи и медсёстры. Пациентов кладут на неудобные каталки, и они лежат, ожидая госпитализации. «Я провёл в этом помещении 26 часов, — рассказывает он. — Ходил в общий туалет, где страшная антисанитария; меня кормили холодной больничной едой, которая в двести раз хуже самолётной. Зато взяли анализы, сделали рентген — врач подкатился ко мне прямо с аппаратом». Но даже после того как у Димы нашли двустороннюю пневмонию, его пытались отправить домой, утверждая, что это не коронавирус. Он совершенно не в обиде на докторов: прекрасно понимает, как трудно им работать. В ER, кроме пациентов, которым действительно требуется медицинская помощь, приходят люди с психическими отклонениями или без определённого места жительства — чтобы погреться или поесть, и выгнать их нельзя. «Домой меня всё-таки не отправили. Наверное, потому, что из-за обезвоженности у меня сильно упало давление. Мне поставили несколько капельниц с физраствором, а в час ночи следующего дня перевезли, наконец, в палату. Наутро я почувствовал себя лучше, и днём меня выписали, дав антибиотики и указание пить больше воды. Ещё дней десять я лечился дома и приходил в себя. Думаю, что сейчас меня и на порог больницы не пустили бы. Таких, как я, „здоровеньких“, больше не принимают, берут только тех, кто задыхается. Тем не менее у меня есть ощущение, что врачи меня спасли».
III
Но люди продолжают отдыхать в парках
Я уже месяц сижу дома, лишь изредка выхожу за продуктами или на прогулку. Прогулки на воздухе у нас пока не запретили, и, поговорив с Димой (разумеется, по телефону), я направляюсь в парк по соседству. Уже почти лето: цветут деревья, тюльпаны и нарциссы, и в парке полно народу. Если бы часть людей не была в масках, казалось бы, что никакой пандемии и вовсе нет. Громко щебечут птицы — ярко-красные кардиналы, голубые сойки и скворцы; скачут белки — серые, рыжие и чёрные. Большинство из них довольно упитанные, потому что вокруг много дубов, земля усыпана желудями, к тому же белок ещё и подкармливают. Девушка с яркой коробкой в руках отламывает кусок торта с глазурью и бросает рыжей белке. Та застывает в недоумении, а девушка хохочет и обращается к подруге: «Она такая на меня смотрит: „Чё ты мне даёшь, вообще?!“»
Под роскошной розовой сакурой стоит целая толпа и снимает её на телефоны, не соблюдая дистанцию. Большая группа из взрослых и детей разных возрастов (вряд ли все они живут вместе) фотографируется на лужайке со щенком золотистого ретривера. Он как раз размером с девочку, которая лежит на траве с ним в обнимку. Вокруг множество собак и собаководов: ньюйоркцы обожают своих питомцев. Моя знакомая как-то сказала, что они любят их больше, чем многие — своих детей.
При этом собачьи площадки закрыты, спортивные тоже. Штраф за несоблюдение правил социального дистанцирования 7 апреля подняли до тысячи долларов. Несмотря на настойчивые призывы властей не встречаться с теми, кто не живёт с вами в одной квартире, и соблюдать двухметровую дистанцию, многие ньюйоркцы продолжают жить как прежде. «Сейчас не время играть во фрисби с друзьями в парке, — возмущается губернатор штата Эндрю Куомо. — Если вы заразитесь, или заразите кого-то ещё, или поедете в больницу, вы усложните жизнь многих незнакомых вам людей. И, честно говоря, у вас нет права обременять других вашей безответственностью». Всего за пару недель Куомо успел стать настоящим героем благодаря своим ежедневным пресс-брифингам, посвящённым борьбе с вирусом. На фоне Трампа, который продолжает раздавать абсурдные медицинские советы, Куомо показал себя умным и неравнодушным человеком. Теперь ньюйоркцы хотят, чтобы он баллотировался в президенты. Нью-Йорк — либеральный штат, который традиционно голосует за демократов. Здесь уважают права человека и потому не запрещают покидать границы города или штата, надеясь на то, что каждый сам сделает правильный выбор. Куомо даже пригрозил судом губернатору Коннектикута, когда тот заявил, что машины с нью-йоркскими номерами будут останавливать, чтобы допросить водителя и пассажиров.
IV
Продукты немыслимо сложно купить
В районе, где я живу, очень большой процент заражённых COVID-19 — это я вижу на специальной карте, где выделены участки с разными почтовыми индексами. На ней же видно, что 61,6 % населения здесь — non-white, небелые. Та же корреляция прослеживается и в других районах: чем больше процент небелого населения, тем больше заражённых. Разумеется, это замечаю не только я, и в Сети уже давно появились расистские предположения о том, что кое-какие группы с кое-каким цветом кожи не очень-то знакомы с правилами гигиены. Но затем журналистам пришло в голову посмотреть статистику занятости, и выяснилось, что у большей части жителей этих районов просто нет возможности сидеть дома: они работают курьерами, продавцами и грузчиками.
В моём районе много доминиканцев и пуэрториканцев. В обычной жизни они очень общительны: знают всех соседей, в любое время года и дня болтают и слушают музыку на улице, которая для них — как задний двор в собственном доме. Точками притяжения в таких районах, как наш, становятся бодеги и дели. Оба эти названия на нью-йоркском сленге означают примерно одно и то же — «магазинчик на углу», хотя жители города могут до хрипоты спорить о том, чем они отличаются. Бодега или дели по соседству — главное место силы, которое осваивает переезжающий в новый район. Продавец или хозяин быстро начинает узнавать тебя в лицо и запоминает, что ты любишь в сэндвиче побольше маринованных огурцов, искренне интересуется здоровьем твоих родных и делится сплетнями. В бодеге на первом этаже моего дома ещё до недавнего времени ежевечерне включали латиноамериканские песни; посетители сидели часами, пили пиво и подпевали в голос. По утрам меня будил запах жареного мяса со специями, так как с пяти утра там начинали готовить. Уже к полудню выстраивалась очередь за тушёной козлятиной и пюре из плантанов. И вот всего этого нет: бодега ещё открыта, но почти нет посетителей, и еду перестали готовить. Скорее всего, многие из подобных семейных бизнесов не сумеют пережить пандемию.
Дольше всех делал вид, что никакой пандемии нет, сигарный магазин рядом с бодегой. Раньше там, плотно упаковавшись в крошечное помещение, днём и ночью сидели мужчины, пыхали сигарами, громко разговаривали, слушали музыку и смотрели футбол. Даже в первую неделю апреля мужчины с сигарами тем же составом продолжали сидеть среди клубов дыма. Но магазин всё же пришлось закрыть, и сигарные фанаты переместились к лавкам на тротуаре. У некоторых даже появились медицинские маски, надетые на нью-йоркский манер — на подбородок. Однако и оттуда их два дня спустя вежливо прогнала полиция, обратившись к ним через рупор на испанском языке. Сальсы, которая раньше доносилась ко мне в квартиру через окно, больше не слышно.
Тем временем добыча пропитания превратилась в нетривиальную задачу. Заказать продукты на дом у меня лично не вышло ни разу, хотя некоторым из моих знакомых это на первых порах удавалось. Сайты самых крупных сервисов доставки вроде FreshDirect или Instacart регулярно обрушиваются; если они работают, товары в виртуальную корзину сложить можно, но выбрать время доставки уже не получится. В соцсетях люди жалуются, что не спят ночами в надежде найти свободный тайм-слот, но безуспешно. А тем счастливчикам, которым удаётся сделать заказ, часто привозят лишь треть от него, так как продукты заканчиваются.
Поэтому я иду в ближайший супермаркет и встаю в длинную очередь снаружи. В магазин теперь запускают по пять-десять человек; в очереди стоят, соблюдая дистанцию в два метра. Наконец, после часового ожидания захожу и я и, честно говоря, даже радуюсь тому, как просторно внутри: больше не нужно лавировать сквозь толпу. В овощной секции я замечаю двух мужчин, пожилого и помоложе, которые толкутся у салатов и что-то эмоционально обсуждают. Подхожу ближе и вижу, что они по фейстайму разговаривают с женщиной и через камеру показывают ей имеющиеся в наличии виды салатов. Видимо, у них не получается найти то, что нужно, и все трое расстраиваются. В конце концов мужчина постарше обращается ко мне:
— Вы не знаете, что из этого — кресс-салат?
Уже после супермаркета я подхожу к уличному лотку с овощами и фруктами, на котором часто можно найти то, чего нет в магазине. Раньше их было много по всему городу, но теперь они остались только в жилых районах, где ещё есть хоть какой-то пешеходный трафик. Грустный зеленщик говорит мне:
— Вот ежевику берите, отдаю две упаковки за четыре доллара.
Затем, философски:
— Кто знает, сколько это будет стоить завтра? И вообще — буду ли тут завтра я сам...
Над коробкой с папайей он прилепил нарисованную от руки табличку: «Папайя — лучшее средство от коронавируса». Подходит высокий седовласый джентльмен, читает табличку и начинает кричать:
— Так нельзя! Вы обманываете людей, которые будут думать, что они защищены от вируса, раз съели папайю!
V
16 000 000 безработных и свечная лавка
Я умею готовить, но того же нельзя сказать о большинстве ньюйоркцев. Они знамениты тем, что питаются в основном готовой едой. В принципе, в городе, где представлены все кухни мира, огромное количество очень вкусной дешёвой еды, доступной 24 часа в сутки, легко прожить, не умея даже пожарить яйцо. Многие, засев в карантине, заказывают доставку из ресторанов, лавочек и фастфудных забегаловок. Хотя в прессе и соцсетях вовсю обсуждают, во-первых, насколько это безопасно (что, если повар чихнул вам в бургер?), а во-вторых, насколько этично. Ведь курьеры рискуют своей жизнью, разъезжая по городу и встречаясь с множеством людей. В итоге намечается консенсус: доставка должна быть бесконтактной, то есть курьер кладёт пакет под дверь и уходит, а на чай нужно оставлять как можно больше.
Чаевые всегда были животрепещущей местной темой. В ресторанах — в ту эпоху, когда в них ещё ходили, — было принято давать на чай не меньше двадцати процентов от счёта. Приезжих это часто шокировало, и приходилось объяснять, что официантам в Нью-Йорке не платят зарплату, у них нет страховки, и работают они только за чаевые. Оставить на чай меньше, чем принято, — поступок, гнуснее которого трудно что-то представить, и ньюйоркцы шеймят тех, кто так делает. Знаменитый ресторатор Дэнни Майер упразднил чаевые в своей империи и гордится этим, так как хорошо платит всем сотрудникам без исключения. Одним из первых, ещё 13 марта, он объявил, что закрывает все девятнадцать ресторанов, чтобы не подвергать опасности персонал и покупателей, — когда узнал, что один из высокопоставленных клиентов, пообедавших в его ресторане The Modern, заболел коронавирусом. Компания Майера собирается ещё какое-то время платить зарплату сотрудникам, а также покроет медицинские издержки тем из них, у кого нет страховки. Но большинство закрывающихся нью-йоркских ресторанов не имеют возможности последовать его примеру и потому просто увольняют персонал.
60 процентов людей, потерявших работу в марте, — как раз из ресторанного сектора. Работать официантами чаще всего устраиваются те, кто приезжает в Нью-Йорк без денег и пытается как-то закрепиться, а также люди, у которых нет постоянного заработка, — актёры, танцоры, художники. Несмотря на то, что после 17 марта многие рестораны переориентировались на приготовление еды навынос, им пришлось сократить количество сотрудников до трёх-четырёх человек. Но даже они сейчас работают без прибыли, и эксперты вроде шефа Тома Коликио предполагают, что, когда пандемия окончится, 40–50 процентов ресторанов уже не смогут открыться.
За последние три недели за пособием по безработице в США обратились больше 16 миллионов человек. Эти цифры учитывают только тех, кому удалось это сделать, ведь ситуация с подачей заявлений такая же, как с сервисами по доставке продуктов. Люди часами дозваниваются на горячую линию, дозвонившись, часами ожидают ответа оператора, а затем их частенько сбрасывают. Сайты постоянно обваливаются, не справляясь с потоком посетителей. А ведь в Нью-Йорке огромное количество нелегальных иммигрантов, которые работают за наличные и в принципе не могут обратиться за поддержкой к государству. Но для тех, кто работал официально и потерял работу в текущий кризис, федеральное правительство установило щедрую надбавку — 600 долларов в неделю в течение трёх месяцев. Это надбавка к основному пособию, которое в штате Нью-Йорк может достигать 504 долларов в неделю.
Моя подруга, писатель и журналист Таня Замировская, до пандемии работала в парфюмерном бутике в Сохо, где торгуют свечами за 200 долларов и селективными ароматами. «Я ещё в феврале озаботилась тем, чтобы закупить для магазина санитайзеры, обеззараживающие салфетки, маски и перчатки. — говорит она. — Коллега считал меня параноиком и посмеивался, но, возможно, благодаря этим моим усилиям мы с ним проработали добрую половину марта». Таня рассказывает, что ещё 13 марта её бутик работал на полную мощность, 14-го начальство решило сократить ей и её коллеге часы, а уже 16-го оказалось, что все магазины на их улице закрылись, и было решено закрыться тоже. Таню отправили в бессрочный отпуск: «Я по-прежнему официально трудоустроена, за мной даже сохранилась страховка (тьфу-тьфу-тьфу), но я не получаю зарплату — такие дела. С другой стороны, не надо забывать, что многим сейчас ещё хуже. Посмотрите на статистику: белые умирают в Нью-Йорке в два раза реже, чем чёрные и латины! Это связано не с расой, а с бедностью и доступностью определённых благ».
VI
Рост домашнего насилия, нищеты и слухов
Доктор Аарон Миллер подтверждает: наиболее уязвимые группы людей в такие трудные времена, как сейчас, становятся ещё более уязвимыми. Он работает помощником вице-президента в штаб-квартире самой большой государственной больничной системы в США, куда входят одиннадцать госпиталей и семьдесят амбулаторных клиник. Именно он и его коллеги организовали горячую линию, на которую звонят ньюйоркцы со всеми вопросами по коронавирусу. Вместе с другими 800 докторами и медсёстрами доктор Миллер посменно отвечает на звонки, но основной его профиль — работа с подвергшимися насилию детьми. «К сожалению, за последний месяц резко возросло количество случаев домашнего насилия, — говорит он. — Это происходит во время любого катаклизма, как, например, в финансовый кризис 2008 года. Чем больше безработица, тем больше бьют детей. Причём зависимость такая: на каждый процент повышения количества безработных приходится целых пять процентов новых случаев жестокости по отношению к детям».
Финансовый стресс для многих оказывается невыносимым. Подавляющее большинство ньюйоркцев живут в съёмных квартирах, и мало у кого имеются деньги, чтобы оплатить хотя бы аренду за месяц. В городе набирает силу движение Rent Strike, призывающее не платить квартирным хозяевам. Выселения за неуплату на время карантина запрещены, а суды закрыты, поэтому чисто теоретически арендодатель ничего не сумеет сделать. Бруклинский домовладелец Марио Салерно, которому принадлежит 18 многоквартирных домов, простил всем своим съёмщикам квартплату за апрель — и, став героем, появился на страницах The New York Times. Из-за дороговизны жилья многие ньюйоркцы снимают лишь комнату и живут с руммейтами, благодаря чему возникают чисто нью-йоркские коллизии. В соцсетях и мессенджерах люди жалуются на соседей по квартире, которые не верят в коронавирус, водят к себе гостей и подвергают опасности не только себя, но и всех, кто живёт с ними в одном помещении. Другие же раньше практически не встречались с руммейтами из-за разницы в рабочих графиках, а теперь, когда все сидят дома, вдруг обнаружили, что им категорически не нравятся соседи, потому что те слушают отстойную музыку и вообще ведут себя как идиоты — этому посвящено множество тредов на Reddit.
Разумеется, местные жители подвержены в том числе и иррациональным страхам. Я слышала уже несколько городских легенд о том, будто больной повар специально кашлял на еду, чтобы заразить как можно больше клиентов, а также о работнике почты, который с той же целью плевал на посылки. Этот феномен фольклористы называют «нарративом о намеренном инфицировании»: появление подобных мифов во времена эпидемий упоминается в документах ещё с XVII века, и в США они были особенно распространены в эпоху СПИДа, в 80–90-х годах. В действительности тактику «плюнуть и заразить» используют не больные, а вовсе даже здоровые — выясняю я, заглянув в гугл. Скажем, житель Бруклина Барух Фелдхайм во время ареста за подпольную торговлю медицинскими масками кашлял на агентов ФБР, утверждая, что у него коронавирус. А федеральных агентов к нему прислали, потому что медицинскому персоналу в Нью-Йорке не хватает средств защиты, в связи с чем Эндрю Куомо и мэр города Билл Де Блазио призывают обычных людей не покупать маски, а шить из подручных средств.
VII
Никто не знает, что нужно делать
Знаменитый поэт Бахыт Кенжеев живёт в Нью-Йорке одиннадцать лет. В связи с возрастом — ему 69 — он входит в группу риска и потому старается совсем не выходить из дома. «Я уже почти на ушах от скуки, — говорит он. — Ничего не пишу, потому что не пишется. Знаете это изречение — «когда говорят пушки, музы молчат»? Но абсолютного пессимизма я не испытываю, так как надеюсь, что когда-нибудь это всё закончится. Ведь в Китае же победили вирус». Бахыт удивляется тому, что в фейсбуке многие призывают не разводить панику: мол, ничего страшного не происходит. Как будто тысячи умерших — это не страшно. Мы обсуждаем тот факт, что до некоторых реальность происходящего доходит только в тот момент, когда ужасное случается с ними или с их близкими: «В 37-м году многие тоже очень хорошо и весело жили: ходили в кино, покупали колбасу». Потом Бахыт рассказывает, что слышал байку, которая повышает ему настроение, — о том, что старая прививка от туберкулёза, которую делали всем детям в СССР, защищает от коронавируса. Но это оказывается не совсем байкой: The New York Times на днях опубликовала статью, где говорится, что БЦЖ и правда каким-то образом влияет на иммунную систему так, что позволяет ей бороться с множеством инфекций.
Таня Замировская говорит, что ей тоже не очень-то пишется. «Раньше я переживала, что из-за дневной занятости у меня мало времени для работы над романом. Зато теперь у меня появилась куча времени, но оказалось, что в ситуации травмы заниматься творчеством очень трудно. Я прокрастинирую: вывешиваю котиков в инстаграм (я нашла на обочине в Бушвике бумажный фотоальбом с котиками), слушаю пластинки и звоню друзьям. Но за это время я стала лучшего мнения о людях. Все ужасно хорошие, все друг другу помогают и стараются быть сочувствующими и заботливыми. Мне кажется, это хорошее человечество, и оно в целом выживет. Наше нью-йоркское человечество мне ужасно жалко, у меня за город просто сердце разрывается, как за близкого друга».
Я ужинаю дома. Ровно в семь на улице раздаются аплодисменты, свист и улюлюканье — это по всему городу аплодируют врачам, спасающим жизни. Я тоже хлопаю, хотя меня наверняка никто не слышит. Днём мы говорили с моим другом, писателем Александром Стесиным, который работает онкологом-радиотерапевтом в одной из крупнейших больниц Нью-Йорка. Саша рассказал, что большую часть их госпиталя переоборудовали под приём больных коронавирусом и, помимо них, лечат только нуждающихся в срочной медицинской помощи. Разумеется, рак — это тоже вопрос жизни и смерти, и Саша принимает своих пациентов, облачившись в защитное обмундирование и стараясь ни к чему не прикасаться. «Мне это немного напоминает мой опыт работы в Африке, — говорит он. — Когда приходилось следить, чтобы ни капли сырой воды не попало в рот. Закрывать его, принимая душ, пить только кипяченую воду из чистой посуды и так далее». С теми пациентами, которых можно консультировать удалённо, Саша общается через Microsoft Teams. «Огромную часть времени я сейчас провожу на совещаниях. Возникает много сложных вопросов, которые приходится решать сообща. Например, часто у раковых больных подавленный иммунитет. Что с ними делать? Лечить их и, следовательно, подвергать риску заразиться коронавирусом, когда они приходят в больницу?» Кроме того, указания из Центра по контролю и профилактике заболеваний США меняются, по его словам, по десять раз на дню: «То нужно носить маски, то не нужно. То нельзя их использовать больше одного раза, то можно. Я пользуюсь пластиковым щитом для лица, который кто-то распечатал на 3D-принтере и прислал нам. Сейчас мы довольно сильно зависим от таких частных пожертвований».
Вечером у меня встреча с друзьями по скайпу. На время карантина все переехали в скайп или зум: устраивают там вечеринки с караоке, семейные обеды, даже играют в шарады большими компаниями. Многие говорят, что стали гораздо чаще, чем раньше, общаться с друзьями и родственниками. Мы выпиваем, чокаясь через экран. Катя Остин работала дизайнером на съёмках сериала «Succession», а её бойфренд Стив Браун — в арт-департаменте проекта Raising Kanan. В середине марта их тоже отправили в неоплачиваемый отпуск: все продакшены в Нью-Йорке заморожены на неопределённое время. Ходят слухи, что съёмки, возможно, возобновятся в июле. В киноиндустрии, говорят Катя и Стив, дистанцироваться невозможно, все очень тесно взаимодействуют друг с другом, поэтому на работу их вызовут, скорее всего, когда опасность точно минует.
Тем временем становится ясно, что карантинные меры дают результат. Смертей по-прежнему много, и властям Нью-Йорка из-за нехватки места в моргах пришлось устроить массовое захоронение на острове Харт, недалеко от Бронкса. Однако количество новых госпитализаций сократилось, и доктор Аарон Миллер говорит, что он и его коллеги испытывают «сдержанный оптимизм». На днях Университет Вашингтона опубликовал новую компьютерную модель развития пандемии в США, включив в неё последние данные. Согласно ей, пик заболеваемости в Нью-Йорке придётся на 16 апреля, а общее число жертв окажется значительно меньше, чем предсказывали раньше.
На следующий день я совершаю вылазку в парк поздним вечером, чтобы не создавать толпу; кроме редких собаководов с питомцами, там никого нет. На берегу заводи копошится нутрия и громко что-то грызёт. Также я встречаю двух енотов, один из которых тащит из помойки пакет с едой. На земле у бейсбольной площадки вижу импровизированный мемориал: фотографии двух мальчишек в окружении цветов и свечей. 13 марта, когда власти уже просили людей не собираться группами, пятеро подростков веселились на берегу Гудзона. Двое из них решили искупаться, проигнорировав знаки, предупреждающие о сильном течении и опасных водоворотах. Ловлю себя на мысли, что в какой-то степени могу их понять: река совсем не выглядит опасной — всё то ужасное, что она таит, скрыто от человеческих глаз. Как и вирус, которого многие не боятся, потому что не могут его увидеть. Тела двух пропавших подростков не найдены до сих пор; под их снимками на листке написано маркером: «Пожалуйста, вернитесь! Мы ждём и верим». Подходя к подъезду, я вижу Шемуэла, который метёт улицу. Он приподнимает руку в знак приветствия.
