Сегодня вторник — день Защиты. В своей новой колонке Владислав Моисеев рассказывает о несуществующей частной собственности и о том, как мы остались всего лишь пользователями собственной страны, но не её хозяевами.

Наверняка многие помнят грустную историю Марвина Химейера из Грэнби, Колорадо. Инженер и владелец маленькой автомастерской долгие годы воевал с цементным заводом, который перекрыл кислород его бизнесу. После того как все возможные инстанции отказались помогать Химейеру и его мастерская была уничтожена, он обшил бронёй бульдозер и уничтожил тринадцать зданий. Там, по мнению Химейера, жили и работали люди, причастные к разрушению его дела. После этого он покончил с собой, больше жертв не было.

Химейер стал настоящей легендой, многие называют его героем, хотя достаточно и аргументов в пользу того, что он был просто доведённым до отчаяния психом, которому повезло никого не убить во время своей вендетты. Исследовательская позиция не предполагает вынесения каких-либо приговоров и этических оценок. В истории Химейера интересно, прежде всего, то, на какой почве разразился конфликт. И тут всё более-менее понятно — это проблема частной собственности и личной ответственности за то, что принадлежит тебе.

Философ Виталий Куренной, анализируя российскую кладбищенскую культуру, высказал предположение, что пёстрая и местами диковатая эстетика современных надгробий с бесконечными автомобилями, туристическими палатками, мотоциклами и футбольными мячами — это признак рождения частного человека с его частными интересами. Это интересный тезис, и довольно символично, что признаки возникновения такого индивида неплохо обнаруживаются именно после его смерти.

Потому что при жизни говорить о чём-то частном в России проблематично. На практике оказывается, что между ларьком, нефтяной компанией, медиахолдингом или аэропортом не такая уж большая разница. С точки зрения тех, кто хочет разрушить или присвоить себе эти объекты, они все — «типичный самострой», и «прикрываться бумажкой о собственности» — бессмысленно. Так можно сказать о любом бизнесе в России. А если сделать шаг в сторону вольных обобщений, то и сам по себе человек — это такой самострой, он всю жизнь делает маленький бизнес по продвижению себя. С такими самостроями дела тоже обстоят не очень, и на них быстро находится свой бульдозер.

Андрей Звягинцев говорил, что на создание «Левиафана» его вдохновила история Химейера. Только вот заканчивается там всё без огромного бульдозера и стрельбы. Многие пеняли на то, что режиссёр лишает зрителя надежды на пробуждение в маленьком русском человеке гордого и самоотверженного мстителя. Но этим и прекрасен «Левиафан». Он рассказывает совершенно правдивую историю о том, что у нас нет никакой традиции владения, хозяйствования, ответственности за частную собственность. Просто мы слишком долго были пользователями своей страны. Но это не то же самое, что хозяева. И речь идёт не только о последних тридцати годах.

Когда приезжает бульдозер и уничтожает ларёк, каким бы уродским он ни казался, декларируется очень простое заявление: вы тут просто юзеры. Это как иметь профайл на Фейсбуке, но не иметь самого Фейсбука. И даже если каким-то чудом у вас появился Фейсбук, это не значит, что он у вас на самом деле есть. Потому что в любой момент может возникнуть интересный человек, который предъявит право собственности. И как бы ни менялось юзабилити (велодорожки, крафтовое всё на свете и даже петанк), логика остаётся прежней.

С точки зрения Постапокалипсиса, это вполне естественное состояние мира, когда частная собственность становится условностью, хаотично перемещающиеся по островкам ещё не выжженной почвы люди воюют за ресурсы и обладание хоть какими-то признаками ушедшей цивилизации — старыми журналами, вкладышами от жвачки, ржавыми велосипедами.

Недавно я стал понимать викингов и прочих архаичных деятелей истории, которые забирали на тот свет наложниц, транспорт, золото и всё, что смогли нажить. Уверен, российская похоронная культура вот-вот столкнётся с таким трендом, потому что только в могиле человек спокойно может почувствовать себя частным.