Чтобы вылезти из долговой ямы и сохранить комфортный уровень жизни, читатель самиздата вместе с женой пошли на убийство. Почти тридцать ударов ножом в шею и один контрольный в сердце, а еще бдительные соседи, машины оперативников, нары и несколько разбитых жизней. Самиздат публикует Ту самую историю убийцы, который взял всю вину на себя, а теперь сидит в тюрьме и жалеет о том, что попался.

Квартира, машина, маленький ребёнок, счастливые фото на страничках в социальных сетях — со стороны мы многие годы казались идеальной семьёй. Я работал, она сидела дома и занималась ребёнком — чем не иллюстрация благополучия? Так всё и было, а потом мы взяли складные ножи, шокер и сумки, надели перчатки и вместе поехали на убийство.

Я всегда был скрытным: не показывал эмоций, старался не впускать в жизнь посторонних людей, даже родственников, к которым ни я, ни она, не испытывали особой привязанности. Только посещения по праздникам в рамках социального протокола, чтобы потом не выслушивать претензии и иметь возможность обратиться за помощью, если что понадобится.

Какого-то постоянного круга друзей мы тоже не имели: за годы, проведенные  вместе, она перестала общаться почти со всеми, кого знала, а я сохранял только какие-то нужные контакты. Социальные связи возникали и исчезали стремительно и регулярно. Нас всё устраивало: были деньги, досуг, общие интересы.

Я опекал её как мог, а она в ответ потакала мне во всех моих сомнительных авантюрах и всегда верила, что у меня всё получится, какую бы дичь я ни затевал. Меня можно было назвать не особо чистым на руку — я готов был обманывать и манипулировать ради собственной выгоды. Для меня это всегда было нормально. В концепцию совести я до сих пор не верю, а чувство вины мне никогда не было знакомо. Единственным человеком, которому я не лгал, была она. Да в этом и не было смысла: она моментально понимала, что я что-то недоговариваю.

Мы познакомились случайно. До встречи с ней я не умел налаживать долгосрочные контакты с людьми: производил хорошее первое впечатление, но потом всегда выдавал себя. При этом мне всегда нравилась идея серьёзных отношений: любовь, забота, привязанность. Но их не было, и эти эмоции мне компенсировали амфетамины. Они помогали расслабиться и лучше чувствовать людей вокруг, улучшали мою социализацию.

Наши отношения развивались стремительно: она приняла меня таким, какой я есть, а я до такой степени получил то, что искал, что даже завязал с наркотиками. В них не было больше необходимости, депрессии и фрустрации тоже отступили.

Пять лет мы были единым целым, а потом система дала сбой. Нашему сыну было почти три года, когда нас обоих вдруг одновременно начало что-то не устраивать. Мне по каким-то причинам захотелось самоутвердиться, а до неё, видимо, дошло, что она живёт с эмоционально неполноценным человеком, и ей захотелось других эмоций. 

Практически одновременно, с разницей в считанные дни, мы изменили, а потом поймали друг друга на измене. Ни я, ни она не нашли того, что искали, в своём адюльтере, поняли, что не готовы жертвовать семьёй ради такого сомнительного удовольствия. Обменявшись взаимными претензиями, мы решили, что слишком зациклились на быте и друг друге, пока ребёнок был маленьким и его тяжело было с кем-то оставить. Так мы решили, что нужно больше общаться с внешним миром и чаще выбираться куда-то совместно. Оказалось, что моей подруге не хватает эмоций. Я знал отличное средство, которое помогало мне на протяжении всей юности. Чего ни сделаешь, чтобы сохранить брак. Мы решили попробовать совместную социализацию и амфетамин.

Отношения заиграли новыми красками, вместе это оказалось ультравесело. Мы проводили больше времени вдвоём, я стал реже засиживаться на работе. Мы снова любили друг друга и были счастливы. Одна проблема: за всем этим стрессом, потрясениями и весельем я упустил несколько тревожных звоночков. С деньгами всё было уже не так гладко, возник ряд проблем, но в эйфории я пустил всё на самотек: может, наладится.

В таком занятном режиме шли месяцы, мы развлекались как могли, а вот проблема разрасталась в катастрофу. Меня подвели инстинкты: я уже ушёл в долги и кредиты, но так наслаждался совместной жизнью, что пропустил точку, с которой всё можно было исправить. Она наверняка догадывалась, что что-то идёт не так, но старалась переводить тему и не акцентировать внимание на неприятностях. 

Мы жили в таком режиме до тех пор, пока я не осознал, что дыру в бюджете затыкать уже нечем. Банки отказывались выдавать новые кредиты, а без денег наш уютный мирок и весь образ жизни оказались под угрозой. Я начал перебирать все возможные варианты поднять денег в кратчайшие сроки, даже полностью незаконные, от которых раньше воротил нос, но во всех случаях либо того, что осталось, не хватало на старт, либо сроки возврата инвестиций были непозволительно велики.

Она была единственной, кому я мог рассказать о проблемах. Мы уже долго и безрезультатно перебирали варианты вместе, когда я вспомнил про знакомую, у которой могла быть значительная сумма наличной валюты. Окно возможностей не доставляло радости. Я начал думать, как похитить средства, и понял, что для кражи у меня нет необходимых навыков. Оставался единственный вариант, для которого не требовалось особых навыков: убийство.

На самом деле ситуация не была безвыходной: мне просто не хотелось терять привычный уклад и уровень жизни. Я озвучил мысли вслух, подруга спросила, есть ли другие варианты, но согласилась, и мы начали планировать преступление: что использовать в качестве орудия убийства, какие вещи нужны с собой, чтобы, если что, прибраться и переодеться, в котором часу лучше идти на дело и в какой день исполнить задуманное.

У нас возникла ещё одна проблема: не было точного адреса будущей жертвы. Тогда моя жена поехала на место, чтобы я не светился раньше времени, и при помощи милой улыбки и вопросов местным жителям выяснила всё, что нас интересовало. С жертвой мы были знакомы, теперь я знал, где именно она живёт, а найти благовидный предлог для визита без звонка было несложно. Пару дней спустя я был готов действовать. 

На место я отправился, взяв с собой латексные перчатки, скотч, шокер, пару ножей, комплект сменной одежды и моющие средства. Мобильный телефон остался дома, я оделся максимально неприметно и ехал на общественном транспорте. Как и ожидалось, мой визит не вызвал удивления, меня впустили без особых вопросов. Я прошёл в гостинную и присел на диван, но тут произошло неожиданное: именно в этот момент позвонил общий знакомый, и в разговоре жертва упомянула, что я зашёл в гости. Всё. Действовать нельзя: ведь если что-то случится, тут же всплывёт, что я в этот день был рядом. Отработав свой благовидный предлог, я вернулся домой и рассказал о случившемся.

В тот вечер мы поняли, что реализация стала значительно опаснее: общие знакомые знали о нашем контакте, да и соседи жертвы могли запомнить чужое лицо. Но других вариантов у нас не было, поэтому мы решили выждать неделю и повторить визит, только в этот раз подруга сказала, что пойдёт со мной.

Через неделю мы оставили сына у родственников, собрали необходимое и выдвинулись на будущее место преступления. План был прост: вырубить жертву шокером и придушить. Ножи в заднем кармане лежали только на крайний случай. Заливать кровью себя и всё помещение мы не собирались, хотелось сделать всё тихо и чисто.

Для храбрости мы, конечно же, основательно уделались амфетамином и прибыли на место весёлые и доброжелательные. Дверь открылась не сразу, наш визит немного удивил хозяйку, но, если бы вы нас видели, то поняли бы: последнее, что можно было подумать, глядя на нас, — что мы замыслили что-то плохое. Мы отрабатывали наш предлог и мило общались с жертвой, время шло, я тянул и всё никак не мог решиться. Мы значительно задержались, подруга бросала на меня выразительные взгляды, но я всё никак не мог начать действовать. Хозяйка вышла из комнаты. 

— Что-то я не уверен, что смогу это сделать, — тихо сказал я спутнице. 
— Ну ты же понимаешь: у нас нет выбора, — резко ответила она.
— Хочешь сказать, что ты сможешь? 

Она пробормотала что-то непонятное и вышла из комнаты. Я продолжил сидеть и думать: «Могу ли я это сделать, что я почувствую? Правда ли в квартире хранятся деньги?» 

Через несколько секунд раздался треск шокера и истошный вопль. Я услышал шум падения тела и громкий крик: «Помогите!»

Выбежав, я обнаружил свою спутницу в ванной комнате: она нависала над жертвой и пыталась накинуть ей на шею верёвку. От удара током хозяйка не выключилась, но потеряла ориентацию в пространстве, упала прямо в ванную и не могла подняться. 

Я замер, ошарашенно следя за происходящим. 

«Что ты стоишь! Может, поможешь?!» — возмущённо бросила подруга. Оторопь разом прошла. Понимание, что отступать некуда и нужно идти до конца, придало мне решимости. Теперь бросить дело — гарантированно сесть. Нас знали лично. Я тоже попытался накинуть верёвку на шею, но и у меня не получалось. Жертва оклемалась после шокера и догадалась снова заорать:

— Помогите! Убивают!

Слишком громко. Всё шло не по плану. Чисто и по-тихому уже не получилось, нужно было срочно прекратить эти крики. Я достал складной нож из кармана и несколько раз ударил в шею. Трахея была повреждена, орать стало невозможно — только тихо хрипеть. Спутница тоже вытащила нож и стала бить им жертву вместе со мной. 

После я внимательно читал экспертизы и теперь могу сказать, что нанёс где-то 12 ударов, а моя подруга — ещё 15. Помню, что меня очень впечатлило её лицо: она была в абсолютном восторге от происходящего.

Выбор ножей оказался не самым удачным для убийства: жертва умирала, как нам казалось, недостаточно быстро. Плача от боли, она хрипела угрозы и проклятия, обещала, что мы обязательно сядем, потому что её сосед прокурор, а в следующую секунду молила не убивать её, предлагала забрать всё и обещала, что никому ничего не скажет. В какой-то момент подруга побежала на кухню и принесла мне большой поварской нож, которым я и добил жертву, ударив в сердце. Глаза потухли за секунду, всё затихло. 

Как только тело перестало дёргаться, мы судорожно кинулись обыскивать помещения в поиске денег. Внезапно зазвонил телефон. Я понимал, что всё получилось несколько более шумно, но искренне рассчитывал на извечное русское безразличие к чужой судьбе. Ожидания оказались неверны: в следующую минуту начали стучать в дверь. Тут мы поняли, что нам пиздец.

В дверь продолжали стучать, меня накрыло осознание теперь уже более чем реальной перспективы сесть на длительный срок. В голове моментально пронеслись сотни образов: наручники, защёлкивающиеся за спиной у нас обоих, шок для всех родственников и друзей от того, что мы наворотили. Позор, бесконечный позор. Стереотипные представления о тюрьме, лагерях, бараках, беззубых расписных зеках, лесоповале, надзирателях и прочем аде, о котором я только что-то там слышал и уж точно не интересовался: ведь «смерть — это то, что бывает с другими». Я был вполне знаком с Уголовным кодексом и довольно чётко представлял, сколько нам сидеть, если мы попадёмся. Если срочно не придумать какой-то вариант для бегства, сын вырастет без нас. 

Мы переглянулись — она, вероятно, думала о том же. Все эти мысли промелькнули за считанные секунды. Я помнил, что ближайший пост ППС расположен буквально в пяти минутах ходьбы. Раз стучат в дверь, значит, и полицию уже вызвали почти наверняка. Соответственно, во времени мы были крайне ограничены. Ну, точнее, я так предполагал. Если бы я знал чуть лучше, каким образом полиция реагирует на вызовы… 

Понятное дело, основная цель в тот момент отошла далеко на задний план: никакие деньги не стоят свободы, вот вообще никакие, думал я тогда. Сесть в тюрьму в моей системе координат было почти всё равно что умереть. Сейчас вот, правда, сижу и уже считаю, что за какие-то деньги, в принципе, и посидеть можно. Главное — это соотношение риска и вознаграждения.

На первый план вышла задача не попасться. Я сказал подруге забить на поиски и в темпе подчищать следы нашего пребывания: протереть все поверхности, которые мы могли трогать, и прочее, ну и попутно всё-таки попытаться что-то найти. В дверь уже перестали стучать, я тихо посмотрел в глазок: на лестнице никого не было. «Может, этот внезапный приступ соседского интереса рассосётся?» — промелькнуло в голове, но рассчитывать на это было нельзя. Мы приступили к зачистке и поиску, но я периодически подходил к окнам и, стараясь не светиться, смотрел, не происходит ли чего на улице. Было тихо. Тут в моей голове всплыло воспоминание.

Довольно давно, когда мои родственники уехали в отпуск, их квартиру обнёс домушник. Жильё было на втором этаже, вор залез по газовой трубе ночью, отжал монтировкой стеклопакет, влез в квартиру, но тоже привлек внимание бдительных соседей, которые также постучали в дверь и вызвали тогда ещё милицию. Но малый был опытный, не растерялся. Квартира была на втором этаже, и окна выходили на обе стороны дома. Он, судя по всему, выждал, пока менты при полной иллюминации не въехали во двор, а потом просто выпрыгнул со второго этажа на улицу и скрылся в ночи с награбленным. Родственникам менты потом объясняли, что это довольно стандартный план отхода. Вора, естественно, так и не поймали. 

Так вот, место, где мы очутились в, казалось бы, безвыходной ситуации, было практически идентичным. Двор, окна, арка. Шанс есть! Надо прыгать на сторону улицы и бежать. Нас никто не видел и, скорее всего, не увидит, мы вроде подчистили за собой, попасть по каким-то другим причинам в разработку мы вряд ли сможем, главное — свалить. Хрен с ним, со всем остальным. Только бы не тюрьма.

Я озвучил подруге план действий и сразу подумал, что, раз это стандартный ход домушников, менты в ходе расследования буду исходить из версии, что это просто квартирная кража, в которой вор не ожидал застать хозяйку дома. В эту версию спонтанного убийства неплохо вписывался и нож с кухни, которым я добил жертву. Поэтому я решил не забирать его с собой, а, предварительно протерев, бросить на месте. Вся остальная доказательная база лежала в сумках, с которыми мы пришли. Всё уже не так плохо. 

И вот мы стоим на балконе, я смотрю вниз и в сторону, откуда потенциально могут появиться полицейские машины. Прислушиваюсь к ночной тишине — нет ли сирен вдалеке. Пока тихо. Надо прыгать. Время работает против нас — ну, точнее, я так считаю. Смотрю вниз — блин, высоковато… Колеблюсь. Решаюсь. Выкидываю сумки с будущей доказухой перед собой и прыгаю.

Я не помню боли в момент контакта с землёй. Конечно: ведь адреналин у меня в крови просто зашкаливал. Я попытался встать — и тут же снова осел на землю. Что-то сломал. Приехали. Рядом приземляется она. Подбегает ко мне. Говорит, точнее, кричит: «Вставай! Ты что!» Она жутко напугана. Я говорю ей: «Беги, дура! Со мной всё, я не встану». Она схватила сумки и убежала, а я смотрел, как она скрывается из виду, и пытался думать о том, что ждёт дальше. В целом её бегство в любом случае улучшало ситуацию. 

Я перевернулся на спину. Увидел, как снежинки кружатся в свете фонаря, и засмеялся. Всё. Я умер. Скоро меня поймают, всё лишено смысла, всё было зря, абсолютно всё. Некоторое время я так и лежал, упиваясь и в каком-то смысле наслаждаясь осознанием тщетности собственного бытия и иронией момента, — мгновенная карма.

Громкий топот, короткие выкрики. Ко мне подбежали три человека, окружили меня и начали орать: 

— Лежи! Не рыпайся! Только дёрнись — тебе пизда!

 Я продолжал смеяться:

— Во-первых, я, собственно, и не могу рыпаться, мог бы — не лежал. Во-вторых, я и так абсолютно уверен, что мне пизда и утруждаться совершенно ни к чему.

Моя реакция их несколько обескуражила. Кто-то из них сказал: «Кажется, их было двое!» И побежал в направлении, в котором скрылась моя возлюбленная. Это было неприятно. Думаете, это были менты? А вот и нет: те самые неравнодушные соседи. Второй тоже куда-то ушёл, третий остался сторожить меня. Я всё так же смотрел на снег, который усиливался, и периодически повторял как мантру: «ЗачемвсёэтоЗачемвсёэтоЗачемвсёэто» Чувак смотрел на меня в недоумении.

Я думал, что меня подвёл амфетамин: если бы не он, то вряд ли бы я так распсиховался и не затормозил там, наверху. Подруге не пришлось бы брать инициативу, мы бы всё сделали чётко по плану и ушли через дверь, без шума, не привлекая внимания соседей. Тогда никто бы нас никогда не нашёл.

Вскоре один из соседей вернулся в компании двух пэпээсников, они подошли ко мне, спросили, что случилось, и потребовали, чтобы я поднялся и последовал за ними. Тут уж я заржал в голос. Они опешили от такой реакции, взяли меня под руки и поволокли на пост, который был практически за углом. Меня дотащили, нерадиво обыскали, забрали кошелёк, пачку сигарет, зажигалку и паспорт. При этом никто не заметил и не забрал нож из заднего кармана джинсов. 

— Что случилось, рассказывай, — начал мент.
— Ссылаюсь на 51-ю статью Конституции, — несколько раз повторил я в ответ. 

Это поставило их в тупик, и один спросил другого: «Это он ваще чё?» Более осведомлённый товарищ ответил: «Ну, базарить, мол, не будет, да хуй бы с ним — опера приедут, пусть и разбираются». 

В это время я в голове перебирал варианты. Признаваться нужно было обязательно, но какую версию событий лучше всего выдать? Доказательства неспонтанного и обусловленного корыстными мотивами характера убийства упёрла с собой она, что неплохо. Можно выдать версию, что я обдолбался феном, тем более анализы покажут космическое количество амфетамина в крови. Припёрся в гости, потерял самоконтроль и порезал жертву, находясь в состоянии амфетаминового психоза. Этот вариант в плане потенциального срока лишения свободы не так печален: от 6 до 15 лет. Корыстные мотивы — это уже от 8 до 20 лет…

Хотелось курить, я не выдержал и попросил вернуть мне сигареты. Никто не отозвался. Я ждал оперов, считал в уме сроки и разглядывал трещинки на столе, периодически напоминая ментам про 51-ю статью Конституции. И тут произошло ужасное: на пост привели мою боевую подругу. Сказать, что ситуация ухудшилась, — это просто ничего не сказать. Это катастрофа. При ней нет сумок, но их, конечно же, тоже принесут. Эти идиоты сажают её рядом со мной. Я тихонько говорю ей, что сидеть не буду: покончу с собой. Она говорит мне, что сделает то же самое.

— Не бойся, — шепчу в ответ. — Всё сделал я, ты ничего не знала. Ты не сядешь.

Тогда же я напомнил ей избавиться от 20 грамм амфетамина, которые лежали у нас в морозилке. Я почему-то был твёрдо уверен, что есть значительные шансы оставить её на свободе.

Прибывшие оперативники увезли меня в травмпункт. Ох, как я вам не советую травмироваться при задержании… Даже самая пустяковая травма может обернуться серьёзными последствиями, ведь как только на вас защёлкнули наручники, вы сразу перешли из категории людей в категорию недочеловеков. И отношение везде будет соответствующее. 

Всё то время, что меня везли в травмпункт, делали рентген и накладывали гипс, я размышлял о том, какую версию мне выбрать, исходя из новых вводных. Я твёрдо решил, что буду её покрывать, и боялся только, что она ляпнет лишнего с испуга. Я был вполне осведомлён, как дорого может обойтись одно неосторожно сказанное ментам слово. На все вопросы опера я отвечал 51-й статьёй, чем неимоверно его вымораживал. В какой-то момент ему надоело и он объявил: «Ну, хуй с тобой. В отделе у меня запоёшь». Кстати, я до сих пор не чувствовал боли.

Первое, что я спросил у опера, когда меня наконец привезли в отдел, — «Где она?» Он ответил, что меня это волновать не должно, и посоветовал рассказать всё по-хорошему, иначе мне пизда. В целом ни смысла, ни причин молчать у меня не было, проблема заключалась в том, что в уравнении теперь появилось слишком много неизвестных: долбаные сумки были у них, а я даже толком не знал, взяли ли мы что-то ценное. Поэтому начал долго и пространно рассказывать предысторию преступления. Получился гибрид из убийства на фоне амфетаминового психоза и убийства с целью наживы. Честно изложив мотивы, я сказал, что не помню ничего, что было на месте. Знаю, что зарезал человека, но как и каким образом — полный блэкаут. Да и вообще нахер я вам нужен: у вас есть свидетель, который был на месте преступления, намекнул я менту. 

Я выносил ему мозги несколько часов. В итоге ему это надоело, и он объявил, что моя подруга уже один хер всё рассказала. «Ну и отлично! — ответил я. — Покажи мне её, чтобы я знал, что с ней всё в порядке, — тогда всё подпишу». Когда её привели, она заплакала и сказала: «Прости меня». Я ответил, что всё в порядке, и уточнил, не били ли её. Мусора таким вопросом жутко оскорбились: 

— Ты кем нас считаешь, мы что тебе — звери, что ли?
— Да хер его знает, что от вас можно ожидать.

Получив признание, менты отвезли нас на наркологическую экспертизу, потом ещё в какую-то больницу, где взяли кровь на анализ, а потом в следственный комитет. Там должны были дооформить показания, забрать нашу одежду на экспертизу и провести очную ставку. Всё это время нас катали вместе в одной машине по причине нехватки транспорта. Каждый мент считал своим долгом пошутить, что мы прям как Бонни и Клайд, их это жутко развлекало.

Когда пришло время забирать вещи на экспертизу, подругу вместе с самым никчёмным молодым опером отправили к нам домой, чтобы она привезла другую одежду. Пэпээсники, надо сказать, обыскали её примерно так же, как меня, — да, у неё тоже в заднем кармане джинсов всё это время был нож, который опера так и не нашли. Как я узнал значительно позже, когда она ездила домой за вещами, она этот нож, собственно, дома и скинула, пока опер на что-то залипал. Ещё она умудрилась забрать амфетамин из морозилки и незаметно выкинуть зиплок в урну, покупая для меня сигареты в ларьке около дома.

Нож обнаружился, только когда я отдавал вещи на экспертизу в СК. Следаки от такой находки здорово охренели. На этом этапе у нас появились адвокаты, которые наконец-то уведомили родственников о нашем задержании, — ведь мы пропали с радаров уже больше чем на сутки.

Я написал явку с повинной, в ходе очной ставки подтвердил всё, что она говорила. Для меня было важно, чтобы то, что она говорит, было ключевым. На месте преступления нас было двое. При отсутствии вещественных доказательств против неё всё уголовное дело строилось бы на моём признании и её показаниях, уточняющих и подтверждающих его. Так устроено следствие в России: им не нужно устанавливать истину, им нужна раскрываемость, галочка и премия на отдел. И я им всё это обеспечил. А значит, она была им не нужна и, если экспертизы не подведут, она останется свидетелем. В отсутствии её отпечатков на орудии убийства я был уверен. 

Что меня беспокоило и могло осложнить ситуацию и ухудшить её положение: она в своих показаниях не озвучивала, что употребляла наркотики, — соответственно, положительный тест на них мог вызвать ненужные вопросы; я ещё не знал, что она избавилась от своего ножа, и придумал версию, что мне их нужно было два — на случай, если один сломается; если на её одежде обнаружат кровь жертвы, это тоже может крайне осложнить ситуацию, но тут можно было бы утверждать, что она испачкалась об меня. 

Но пока результатом я был доволен. Первичные показания — чаще всего основа всего дела. И то, что её не взяли под стражу и провели как свидетеля, уже давало хорошие шансы. Из СК я поехал в изолятор, а она — домой, к сыну. На следующий день, после того как завершились все формальности, меня отвезли в суд, назначили мне меру пресечения, и я отправился в СИЗО — ждать результатов экспертиз и завершения следствия, чтобы окончательно за неё успокоиться. Себя на тот момент я уже похоронил. Мне было абсолютно наплевать, что будет. Казалось, что жизнь кончена.

В СИЗО ко мне регулярно приходил адвокат и предавал милые письма с новостями и поддержкой от неё. Я писал ей в ответ. Больше от адвоката толку не было: я полностью признал вину, да у меня и пространства для манёвра не оставалось — любая попытка защитить себя могла навредить ей. 

Потом пришли экспертизы, и всё для неё сложилось как нельзя лучше: отпечатков пальцев не нашли нигде и ни на чём. Генетическая экспертиза обнаружила кровь жертвы только на моих вещах, а с наркологической экспертизы я долго смеялся. По её итогам выяснилось, что тест на амфетамин не проводился: только на алкоголь, опиаты, ТГК, бензодиазепины и прочую ерунду. Таким образом, чисто технически и я получился совершенно трезвым.

Теперь она была в полной безопасности. Суды прошли быстро и гладко, я был со всем согласен. Меня приговорили к 18 годам лишения свободы в колонии строгого режима. Всё время, что я был в СИЗО, она писала мне письма с любовью и поддержкой и плакала во время приговора.

Суды закончились. Нам дали разрешение на свидание в СИЗО. Мы разговаривали впервые за полгода, и в тот момент я понял, что всё кончено. Во мне для неё больше не было смысла. Она меня похоронила и оплакала — вот что за слёзы я видел на приговоре. На свидание она пришла вместе с сыном. Это был последний раз, когда я их видел. 

Первым человеком, которому я позвонил, добравшись до мобильной связи в колонии, была она. Я попросил приехать, она начала рассказывать мне какую-то ерунду про то, что это далеко, тяжело и практически невозможно из-за её проблем со здоровьем. Колония была в ста километрах от нашего города, но я почти поверил. А потом я добрался до интернета и увидел в соцсетях фотографии с моря. Меня жутко огорчило её враньё. Когда в следующий раз я решил ей позвонить, телефон был недоступен. Я связывался со своими родственникам, они холодно ответили, что с ней не общаются и не горят желанием. На мои возражения о том, что у нас общий ребёнок, их внук, родители ответили «смирись». Думаю, мало кто из тех, кто меня знал, поверил в её непричастность.

Со временем я обжился в колонии, завёл себе средства связи и снова нашёл её в соцсетях. Я писал с разной периодичностью в течении пяти лет, слал грубости и проклятия, предлагал поговорить, признавался в любви, просил прислать фотографии сына. Я пытался объяснить, что никуда не денусь, что я относительно молод, а в местах лишения свободы нынче совсем не ГУЛАГ, что игнорировать меня по меньшей мере глупо. Но она читала сообщения и никогда не отвечала. При этом не закидывала в чёрный список, что вообще жутко выводило из себя. 

Я и номер телефона её, конечно, раздобыл, узнал, где работает и многое другое. Это было несложно, хотя она и перестала общаться со всеми, кто меня знал. Но не звонил. Во-первых, со стороны это выглядит жалко. А я не хочу выглядеть жалким. Во-вторых, бывшие жёны иногда жалуются на нежелательные звонки с нелегальной мобильной связи, и тогда у доставучих зеков начинаются проблемы в колонии, а мне они совершенно не нужны.

И я бы всё понял, если бы то, что написано в моём приговоре, было правдой, — это бы выглядело вполне логичным поведением. Но вся её жизнь стоит на вранье и моём молчании. Она достойный член общества, мать, жена, а я маргинал с клеймом на лбу на всю жизнь. 

Я считаю её предательницей. Дело не в том, что она не со мной, — дело в подходе. И это не изменить. И, к сожалению, я склонен жутко зацикливаться на негативных эмоциях, поэтому вряд ли когда-нибудь смирюсь: я просто не умею. Желание в один прекрасный день встретиться с ней лично больше всего мотивирует меня досидеть.

Два месяца назад что-то вдруг произошло, и она ответила. Теперь мы периодически созваниваемся, но легче мне не стало. Мне просто очень интересно, каким растёт мой сын, поэтому я старательно себя сдерживаю и не высказываю претензий. Однажды я не выдержал и спросил её, почему она столько лет молчала. Она ответила, что просто была не готова разговаривать. 

За годы в колонии я окончательно уяснил: никогда не стоит идти на жертвы ради кого-то — никогда не будешь доволен результатом. Как бы это ни звучало цинично, но лучшая стратегия — действовать исключительно в своих интересах. Пусть уж тебя будут ненавидеть, чем ты будешь страдать от того, что мир и люди не отвечают твоим ожиданиям. Но этот урок обошёлся мне слишком дорого. 

Из наблюдений и обсуждения вопроса с другими убийцами, которых вокруг меня достаточно, я понял, что муки совести, сны раскаяния и другие проблемы, которые нам, убийцам, обещает поп-культура, — просто романтизированная ерунда. Реально я бешусь от того, что оказался в тюрьме, а содеянное меня совершенно не парит. Нет, я не маньяк, я не получил никакого удовольствия, это было не более чем средством, а уж никак не самоцелью. Я не горжусь тем, что сделал, но и не испытываю чувства вины. При иных обстоятельствах и вводных я ничего подобного не сделал бы. И теперь я жутко подавлен тем, что в итоге это всё зря. А останься я на свободе, жил бы, как и раньше. 

Я пришёл к выводу, что такие вещи стигматизируют тебя только в глазах тех, у кого нет подобного опыта. Ну, или я эталонный психопат.

А ещё я искренне считаю, что в РФ очень мягкие наказания за преступления, связанные с насилием, учитывая абсолютную бессмысленность лишения свободы в моём, да и в куче других случаев. Это во мне практически ничего ключевым образом не изменит. Очень многие — это просто отложенная проблема для общества. И, если абстрагироваться от собственной ситуации, мы на свободе, по сути, вообще не нужны. Лучше смертная казнь.