Рядовой Ярослав Лихаузов погиб во время учений в марте 2020 года. Следствию понадобилось чуть больше трёх месяцев, чтобы собрать аргументы и подтвердить свою версию произошедшего — самоубийство из-за нездоровой обстановки и долгов в семье — и не открывать уголовное дело. Тогда материалы решила изучить мать Лихаузова Анна Стельмух и обнаружила, что гибель её сына даже не попытались расследовать. Репортёр самиздата Ирина Щербакова пообщалась с семьёй рядового Лихаузова и представителями фонда «Право матери» и рассказывает, как мать ищет виновного в смерти сына, какие вопросы не задал следователь и как в армии получали объяснительные от солдат.

Утром 16 марта 2020 года на тренировочном полигоне в Ногинске воздух гудел от звуков выстрелов. На учениях солдаты в полном боевом обмундировании отрабатывали передвижения в «двойках» и «тройках»: бегали среди деревьев по земле, покрытой скудным белым снежком, прячась от командиров. Сержанты палили в воздух холостыми, изображая нападавших. 

Когда начали строиться по команде «сбор», рядовой Ярослав Лихаузов не пошевелился. Он сидел на коленях, опустив голову. Его автомат Калашникова упирался прикладом в снег. На лице была кровь. 

— Лихаузов! — два раза позвал ефрейтор Макекин, проходивший мимо. Но ответа не последовало.
— Товарищ старший лейтенант! — закричал Макекин. — Лихаузову плохо! 

Поднялась суматоха: вокруг Лихаузова столпились сослуживцы. Младший сержант попытался оказать первую помощь. Старший одёрнул: «Ничего не трогай». На лбу у Лихаузова зиял след от выстрела. Рядовой был мёртв. 

Позже в материалах доследственной проверки следователь напишет, что девятнадцатилетний Ярослав Лихаузов совершил самоубийство. Предположительно, за три дня до случившегося, во время учений, он украл патрон и спрятал среди своих вещей в части, а 16 марта, сидя на земле, застрелился в упор. Звука выстрела никто из сослуживцев не слышал. Проверкой всё и закончилось: возбуждать уголовное дело следователь не стал. Он укажет, что произошедшее никак не связано с происходящим в части, а до суицида парня довели родители-алкоголики, которые даже не навещали сына в армии.

Данные об умерших и погибших в армии засекречены. Минобороны перестало публиковать статистику в 2010 году. По заявлениям ведомства, в 2009 и 2010 годах погибли 470 и 478 человек соответственно. В октябре 2017 года газета «Ведомости» опубликовала данные за 2012–2015 годы. Согласно этим данным, больше всего человек умерло в 2014-м — 790.

Свою статистику по смертям в армии пытается вести фонд «Право матери», который помогает семьям военнослужащих. Но из-за скромного финансирования на собственный статистический отдел у организации не хватает ресурсов: она существует на нерегулярные гранты и пожертвования.

Фонд предполагает, что ежегодно в армии погибают 1500–2000 человек, если Россия не участвует в локальной войне. В 2018 году сотрудники фонда провели анкетирование семей погибших и собрали официальные версии гибели военнослужащих, родители которых обращались в фонд. Подавляющее большинство версий — 44 % — самоубийство или доведение до самоубийства. 

Самоубийства в армии в «Праве матери» делят на три категории. Первый — убийства, выданные за суицид. Второй — реальные самоубийства, до которых солдат довели жестокое обращение, травля или сексуальное насилие. Третий — самоубийства по личным причинам, в том числе медицинским. В таком случае, уточняет пресс-секретарь Анна Каширцева, вопрос стоит задать тем, кто признал призывника годным к военной службе. Но ещё больше вопросов, чаще всего без шансов на ответ, у правозащитников есть к тем, кто расследует гибель солдат в российской армии.

Вечером 16 марта Анне Стельмух позвонил бывший муж Алексей Лихаузов и сообщил, что их общий сын Ярослав застрелился в армии. Она слушала молча, а потом закричала и швырнула телефон о стену. На ор прибежали муж Андрей и двенадцатилетний сын Платон. Уже тогда ребёнок узнал, что случилось. 

Вскоре к Стельмухам в небольшой загородный дом в подмосковной деревне Золотово приехали капитан и лейтенант из части. До этого они уже побывали у Лихаузова-старшего. Военные общались вежливо и говорили, что произошёл несчастный случай. Когда же Стельмухи позвонили командиру части 3500, где служил Ярослав, вдруг услышали: «Ну у вас же кредиты, вы с сыном договорились».

После того как военные ушли, Анна отправилась доить коров: включила доильный аппарат и не сдержалась — заплакала. 

Спустя два дня, утром 18 марта, Стельмухи отправились забирать тело Ярослава в морг. К их приезду гроб уже стоял в микроавтобусе. Из автобуса выбрались солдаты, которых отправили помочь с транспортировкой. Один из них спросил:

— Вы что, смотреть будете?
— Да, — сказала Анна. — Буду. 

Она сама открыла крышку гроба: тело сына, в форме, лежало на переливчатой белой подкладке с рюшами, совершенно не отмытое, с тёмно-багровым, запекшимся следом от пули между бровями и пятнами крови на лбу, руки были чёрные. Андрей, увидев тело пасынка, растерянно произнёс: «Ну что же ты наделал?» Тогда Стельмухи поверили словам командования части о том, что Ярослав совершил самоубийство. Его похоронили недалеко от дома, на местном кладбище.

Через три недели после похорон к Стельмухам пришла полиция — инспектор подразделения по делам несовершеннолетних (ПДН) Светлана Орлова в сопровождении участкового, — чтобы проверить, как живёт Платон, младший сын Анны. Такое поручение дал следователь, который проводил проверку после гибели Ярослава. В акте Орлова оценила жилищные условия как неудовлетворительные: «На полу местами нет досок, вещи разбросаны по всему дому, много ненужных (испорченных) вещей свалены кучами, на стенах отсутствуют обои». Анна же «реагировала агрессивно, высказывая своё недовольство работой правоохранительных органов». Тогда в доме Стельмухов ещё не закончился ремонт. 

На Анну составили административный протокол по ч.1 ст. 5.35 КоАП — ненадлежащее исполнение родительских обязанностей. Наказание за такое нарушение — предупреждение или административный штраф от ста до пятисот рублей. По словам Стельмух, после визита полиции Платон начал заикаться.

Доследственная проверка заняла чуть больше трёх месяцев. В конце июня следователь военно-следственного отдела СК по Балашихинскому гарнизону Андрей Голубцов подписал постановление об отказе в возбуждении дела. Он пришёл к выводу, что Лихаузов мог совершить самоубийство.

Среди наиболее вероятных причин следователь назвал нездоровую обстановку в семье. Аргументы в пользу этой версии собраны в двух томах. Капитан, приехавший сообщать новость о смерти, в своих показаниях утверждал, что его поразила разруха, антисанитария и количество пустых бутылок из-под алкоголя в доме Стельмухов. «Вышеуказанные граждане не производят впечатление благополучной семьи. Они даже не расстроились по поводу смерти Лихаузова Я. А., а сразу же спросили по поводу положенной им в связи с гибелью сына денежной компенсации. С виду они производят впечатление алкоголиков. В тот момент, когда отчим Лихаузова Я. А. открыл гроб последнего, чтобы посмотреть на тело, он сказал: „Ну и кому ты этим хотел что-то доказать?“»

Опрошенные во время доследственной проверки солдаты утверждали, что слышали, будто Лихаузов жаловался на родителей (кто именно был источником информации, не уточняли). Один из сослуживцев назвал отца Лихаузова алкоголиком.

Сейчас Анна вспоминает, что, прочитав материалы, усомнилась в выводах следователя и вспомнила фразу начальника части о том, что сын покончил с собой, чтобы помочь родителям выплатить кредит. В этот момент она начинает говорить быстро и с трудом скрывает возмущение.

Пять лет назад Стельмухи действительно брали кредит на строительство дома и регулярно платили, пока Анна не попала в больницу — срочно нужно было сделать операцию. Семья приостановила выплаты на несколько месяцев, но в этом году кредит погасили. «Военные нас вот в это ткнули, когда ребёнок погиб. Хотя на тот момент выплаты по кредиту у меня высчитывали из зарплаты», — говорит Анна.

Версия о том, что Ярослав мог покончить с собой ради компенсации, кажется женщине абсурдной: «Грубо говоря, чтобы её получить, ребёнку нужно было себе ногу прострелить, а не голову. Они там что, детективов перечитали?» Она признаётся, что в первые дни после смерти сына была в шоке и не могла адекватно оценить то, что ей говорили военные.

Самиздат изучил материалы уголовного дела и обнаружил, что показания о неблагополучной семье начали появляться в материалах проверки с 20 марта. В день смерти, 16 марта, двенадцать военнослужащих в своих объяснениях ни разу не упомянули о проблемах в семье Лихаузова и отмечали, что парень был в бодром расположении духа. 

В разных объяснениях, которые военнослужащие давали после 20 марта, минимум по три раза повторяются формулировки «расстраивался из-за неприезда родителей» и «[родители] так ни разу не приехали его навестить». В постановлении об отказе в возбуждении уголовного дела следователь процитировал одну из объяснительных: «Лихаузов часто ходил с угрюмым лицом. Со слов других военнослужащих, имена которых я уже не помню, я знал, что у Лихаузова Я. А. имеются многочисленные проблемы со взаимоотношениями в семье. Он почти ничего не рассказывал другим, но я знаю, что он очень ждал приезда своих родителей в войсковую часть, которые так ни разу не приехали его навестить». 

В материалах проверки следователь уделяет много внимания психоэмоциональному состоянию Лихаузова. В более поздних объяснениях военнослужащие говорят, что Ярослав был расстроен из-за того, что не смог пойти служить по контракту, так как не получил среднее образование. В характеристике при поступлении на службу психолог войсковой части 3500 подмечает «удовлетворительные адаптационные способности», «хорошую нервно-психическую устойчивость», а риск срыва оценивает как низкий. Уже после гибели Лихаузова тот же психолог в объяснительной повторяет данные из характеристики, но уточняет, что ответы Ярослава во время тестирования были «явно террористической направленности». Психолог делает вывод: в армию взял бы «с натяжкой», «не в свою часть».

Пока Ярослав находился в армии, Стельмухи приезжали к нему дважды: у семьи остались фотографии, на которых старший сын даёт присягу и общается с матерью и братом. 

Ярослав в семейном альбоме — мальчик с очень светлой кожей и серьёзным лицом. На одной из фотографий он — в маленьком смокинге, ведущий на празднике в детском саду. На другой обнимает Платона. 

Лихаузов рос тихим ребёнком. По воспоминаниям Анны, взрослел быстро — и к первому классу уже был «не по годам ответственным»: семилетнему Ярославу легко можно было ненадолго доверить младшего брата-младенца.

Андрей Стельмух рассказывает, что главной страстью пасынка были компьютеры: «на улицу не выгонишь», а в драках и авантюрах не участвовал из-за очень тихого характера. Ярослав закончил девять классов и, несмотря на четвёрки и пятёрки в аттестате, по настоянию отца пошёл в колледж железнодорожного транспорта. Отец, мнением которого сын всегда дорожил, считал, что нужно как можно скорее получить профессию. И хотя специальность Лихаузову-младшему была не слишком близка, он не ослушался. 

Друг по колледжу Максим Шушаев познакомился с Ярославом на первом курсе. Он вспоминает, как однажды Ярослав сказал: «Хорошо, что мама никогда не пила, она молодец. Да и я не очень-то хочу». Лихаузов-старший, по словам его соседа Кирилла Моренко, никогда не был алкоголиком и находился со всем домом в хороших отношениях.

После того как Стельмухи получили отказ в возбуждении дела, они связались с фондом «Право матери». «Есть у нас такие семьи, которые очень верят в закон, законопослушные. Вот они до последнего надеялись, что следствие разберётся с гибелью их сына», — говорит пресс-секретарь фонда Анна Каширцева. 

«Знаете, есть такие признаки, по которым видно, что следствие идёт как-то не так, — рассуждает Каширцева. — К примеру, следователь задаёт странные вопросы. В данном случае — и вовсе наслал органы опеки на семью. Но дело-то в том, что обычно люди не знают, что делать, когда в армии погибает ребёнок. Им не с чем сравнить, они начинают думать, что, может быть, так надо, так у всех?» Но по́зднее обращение сильно затрудняет работу правозащитников. Скажем, когда погибший родственник уже похоронен, провести судебно-медицинскую экспертизу невозможно. 

Дело Ярослава Лихаузова — не единственный случай, когда сотрудники фонда с недоверием отнеслись к версии следователя. С похожими делами, где есть множество нестыковок, «Право матери» работает регулярно. Например, в 2016 году в части под Переславлем-Залесским погиб солдат Артём Тетерин: он не вернулся после того, как сослуживцы отправили его в магазин. Тело обнаружили пять месяцев спустя, в 500 метрах от КПП части, на границе лесопосадки и поля, где регулярно проходили люди. Тетерин висел в петле, закреплённой на маленьком сучке дерева. Одежда и документы были чистыми, не испорченными осадками и плесенью. Реальные обстоятельства смерти Тетерина до сих пор не выяснили. Сослуживца Усуба Аджояна, неоднократно избивавшего солдата, приговорили к трём годам колонии поселения по 116-й и 110-й статьям УК (побои и доведение до самоубийства).

Обстоятельства смерти Лихаузова также до конца не ясны. Например, на фотографиях трупа, которые получили родители, Ярослав сидит на коленях с автоматом Калашникова, массой минимум семь килограмм, будто надетым на шею, приклад упирается в снег, дуло лежит на плече. Следователь и военные предполагают, что именно в таком положении Ярослав застрелился в упор, находясь в одиннадцати шагах от сослуживца. Никто из военных, дававших следователю объяснения, не слышал звука выстрела. 

Во время стрельбы 16 марта патроны, исключительно холостые, выдавали только сержантам. Боевые патроны Лихаузов вместе с остальными солдатами получал за три дня до гибели. В объяснениях, собранных после 20 марта, почти все военнослужащие утверждают, что именно тогда Лихаузов мог выкрасть и спрятать патрон. После учений, как объясняют сами военнослужащие, солдат обязательно обыскивают: заставляют вывернуть карманы и подсумок, проверяют, разряжено ли оружие.

Офицеры, отвечавшие за проведение учений, в объяснениях утверждали, что за три дня до гибели Лихаузов отстрелял все выданные ему тринадцать патронов. Но они же и уточняли, что Ярославу «ничего не мешало» выкрасть патрон в любой другой день или подменить холостой снаряд на боевой. Старший сержант, выдававший патроны, утверждает, что после учений Лихаузов сдал 13 гильз под роспись, но проверить, новые ли это гильзы, «просто невозможно, [так как] боеприпасы одного года и одного завода выдаются на всю дивизию». 

Информацию о том, что 16 марта Лихаузов действительно получил патроны, подтвердил раздатчик. Подпись Ярослава стоит в ведомости учёта боеприпасов. Почерковедческую экспертизу следствие не проводило. Помимо Лихаузова, в тот же день боевые патроны получили ещё как минимум 12 человек — их следователь не опросил.

Но в материалах дела есть версия трёх сослуживцев Лихаузова, которые предполагают, как Ярослав мог выкрасть боевые патроны. Их объяснения совпадают вплоть до орфографических и пунктуационных ошибок: «Проверка патронов после стрельб конечно проводиться, однако военнослужащему легко в общем шуме стрельбы не произвести свой выстрел и при проверке на разряженность или заряженность спрятать один из патронов в один из предметов своего гардероба». Как в таком случае Лихаузов мог прятать патрон несколько дней, никто из опрошенных не знает.

После осмотра места гибели Ярослава гильзу обнаружили на спиленном дереве рядом с трупом. Пулю не нашли. А в кармане Лихаузова следователь обнаружил тетрадный лист...

В тетрадке, которую Лихаузов вёл во время службы, много рисунков на полях. Эскизы чередуются с отрывками фантастического романа — Ярослав начал писать его в армии. Листок, который он вырвал из этой тетрадки, стал одним из ключевых аргументов в пользу версии следствия о самоубийстве.

На бумаге нарисована схема из четырёх клеточек и сформулирован вопрос: «Комиссоваться [увольняться в запас] или нет». Две клеточки были отведены под плюсы, две под минусы. Остаться в армии для Ярослава значило «ад», но при этом и «уважение отца». На оборотной стороне был набросок — маленькая пуля синей ручкой. Именно эта пуля, по словам Анны, и привлекла внимание следователя. Хотя Ярослав, как вспоминают Стельмухи, рисовал с детства всё что видел, без разбора. 

Помимо пули и записок следователя заинтересовал статус Лихаузова во «ВКонтакте»: «Когда }{YE|30, то охота сдохнуть, но бросать дела на полпути не собираюсь, а настроение само наладится со временем». 

Почему Лихаузов считал «адом» продолжение службы, неизвестно. Но в материалах дела есть деталь, которая может косвенно указывать на причину. Рядовой Алексей Орлов (здесь и далее имена военнослужащих, которые давали объяснительные, изменены) в объяснениях уточняет, что «воспитывал» Ярослава на правах «старослужащего». Со слов другого рядового, Владимира Макарова, Лихаузов жаловался, что его «заставляют выполнять физические упражнения» в качестве наказания за мелкие проступки и оскорбляют. Конкретных фамилий Лихаузов, со слов Макарова, не называл. В возбуждении уголовного дела в отношении Орлова по ч.1 ст. 335 УК (нарушение уставных правил взаимоотношений) было отказано. 

Справа от расчерченных клеточек на листке был номер мобильного телефона. Позвонив по нему, Анна вышла на сослуживца сына — Данилы Васильева. Ярослав часто звонил матери с разных номеров, которые, судя по всему, принадлежали сослуживцам. Он объяснял это тем, что телефон сломался. Анна показывает скриншоты переписки: в сообщениях время от времени Ярослав просит срочно перевести небольшие суммы денег на чьи-то карты. С номера Васильева Ярослав ей тоже писал.

Прочитав материалы дела, Анна поняла, что Васильев был одним из тех, кто заявил, что Ярослава в армии ни разу не навещали родители.

В октябре 2020 года Анна Стельмух написала Даниле сообщение во «ВКонтакте», не особо надеясь, что ей ответят:

«Я понимаю, что сына уже не вернуть», — писала Анна, добавляя, что семью оклеветали и от этого пострадал младший брат Ярослава. 

«Ну а я-то тут при чём? Прошло уже полгода, — ответил ей Васильев. — Я с трудом это всё вспоминаю. Я забыл про это уже». 

На этом переписка закончилась.

По словам Каширцевой из «Права матери», родители погибших регулярно сталкиваются с непониманием и агрессивной реакцией со стороны военного командования. Матерей часто убеждают в том, что они всё придумали. Анна вспоминает дело жительницы Нижнего Новгорода Любови Тумаевой, о котором писала российская пресса в девяностые. Её сын, рядовой Сергей Тумаев, погиб в 1995 году при штурме Грозного. Но его тело по ошибке отдали семье другого погибшего военного — Евгения Венцеля из Алтайского края. Сначала Тумаева безуспешно пыталась объяснить это семье Венцеля, а после отправилась в приёмную Главной военной прокуратуры в Москву. О произошедшем Любовь рассказала журналистам, после чего военные чиновники начали говорить о её сумасшествии. Сотрудники «Права матери», куда обратилась, помогли пройти ей независимую психиатрическую экспертизу, которая подтвердила вменяемость Тумаевой. В 1998 году она добилась встречи с генпрокурором России Юрием Скуратовым. В 2001 году матери удалось получить настоящее тело и похоронить сына в Нижнем Новгороде. 

В ноябре Анна решила повторить попытку и уже спросила Васильева прямо, зачем он соврал в своих объяснениях, и предложила рассказать, что же произошло на самом деле. Васильев отправил много коротких ответов: «Я к этому делу не причастен», «Если начнётся, то я это докажу», «Вы впустую мне пишете», «Да делать мне нечего», «Всё, пока». Сразу после этого он заблокировал Анну. 

День Анны начинается в половине восьмого утра: нужно покормить маленькую живность, дав им соски, положить козам и коровам сено, птице корм, прибрать у животных, натаскать им несколько вёдер воды. После этого начинается дойка. Занимает это всё суммарно пару часов. После этого молоко нужно процедить и переработать по заказу клиентов в сливки или творог. Анна постоянно носит с собой телефон: ей могут позвонить, чтобы заказать молоко. Параллельно нужно контролировать младшего сына Платона, который сейчас на домашнем обучении. Приготовить обед. Мелкие дела — вынести бельё, повесить, снять  — делаются бегом. А когда у неё ночные смены, в пять — половине шестого вечера она уже собирается на работу.

«Может быть, я неспокойная, но такая вот. Сидеть, лежать на одном месте я не люблю. У меня в одном месте шило. Меня просто раздирает, когда мне нечем заняться. На работе может вскочить: „Ну дайте мне что-нибудь сделать, я уже больше не могу“, погонять кого-то, скинуть энергию», — рассказывает она. Чтобы занять голову, пару недель назад она начала учить испанский.

В типичном деревенском доме Стельмухов антисанитарии, которую обнаружил инспектор ПДН, не наблюдается. На входе ждут десять ухоженных и чистых кошек самого разного возраста, большинство из них чёрные. Есть Пух Большой, Пух Средний и Пух Маленький. Кошки забегают следом за нами в дом и сразу лезут на колени. Анна шутит, что на входную дверь можно повесить табличку «Контактный зоопарк». Помимо кошек, у Стельмухов на мини-ферме живут собаки, козы, две свиньи, две дойные коровы и куры. Иногда приходят подъедать кошачий корм ежи, но их никто не трогает, даже коты уже привыкли. 

На кухне убрано. На столе стоит вазочка с печеньем. Андрей Стельмух долго рассказывает про чаи, которые предлагает: он держит дома много разных видов, цветочные и с кусочками шоколада. Бутылка вина, напротив, как рассказывают Андрей и Анна, у них в семье появилась только один раз. Андрей, который не пьёт двадцать лет, с Анной познакомился так: работали на местном предприятии, где собирали швейные наборы и наборы для творчества. Он долго не решался к ней подойти: из-за её строгого и прямого характера и уверенности в себе боялся получить отказ. Потом, наконец, начали общаться. На первое свидание Андрей принёс бутылку вина, решив, что так принято. Но Анна, оказалось, тоже не пьёт. С тех пор бутылка хранилась неоткрытой, пока Анна не прочитала, что из вина можно делать домашние маски для волос. 

Несколько дней в неделю Анна и Андрей работают в московском метро в ночную смену, она — дежурным станционного поста централизации, он — машинистом эскалаторов. По трудовым книжкам, если не учитывать заработки от фермы, с продажи молока и мяса, доход на семью составляет сто тысяч рублей. Это они предъявили следствию, когда прочитали, что Ярослав рос в малоимущей семье. У Стельмухов три машины, одна из которых, выкупленная у отца Анны, дожидалась Ярослава. 

Младший сын Платон — бойкий двенадцатилетний мальчик, который умеет печь пироги, а однажды сам без ведома родителей перекрутил розетку на кухне и починил калитку после того, как её сломали свиньи, — заходит на кухню. Поздоровавшись, первым делом деловито предлагает взять к себе котёнка: «Вам не нужен?» Но стоит ему выйти из комнаты, как Анна и Андрей начинают тихо переговариваться: обсуждают, на каких словах его заикание заметно, а на каких — не слишком. 

Стельмухи выглядят спокойными: излагают всё, что знают и помнят, не плача, пьют чай. Но пару недель назад Анна поймала себя на том, что считает дни до дембеля Ярослава. Она продолжает работать: в одни дни — в метро в ночную смену, в другие — у себя на ферме. 

Оставшись наедине с корреспондентом, Анна говорит:

— Если бы я села дома и замкнулась, было бы хуже. Я не знаю, откуда во мне берутся эти силы. Натура сама по себе такая. Иной раз сидишь — и всё, руки опускаются. Сама себя не узнаёшь. С другой стороны, вскочил — побежал. Я работаю день и ночь: и дома, и потом ещё вожусь со скотиной. У меня всегда спрашивают, как я всё успеваю. Отвечаю, что у меня в сутках не двадцать четыре часа, а сорок восемь. 

Анна вспоминает, что однажды старший сын сказал ей: «Мам, тебя жизнь бьёт-бьёт, а ты встаёшь и идёшь дальше». Несмотря на работу и быт, она сама пытается разобраться, что всё-таки случилось с Ярославом: пишет в группы для родителей призывников, ищет сослуживцев сына и пытается с ними поговорить.

Несколько месяцев Анна под руководством сотрудников «Права матери» собирала все материалы по делу: результаты проверок, характеристику психолога, заключение по итогам судебно-медицинской экспертизы и многое другое. 

В августе она приехала к следователю на встречу — и сразу бросилась задавать вопросы. 

— Я прямо пальцем тычу в показания: пьющие? маленький доход? Спрашиваю: «Вы запрос делали в налоговую службу?» Он молчит. Я говорю: «Если бы вы сделали запрос в налоговую, вы бы видели, что отчисления идут». Можно было бы на работе характеристики взять. Первое, что я сделала, когда от начальницы вышла, спросила: кто-нибудь звонил? Она ответила, что нет. Сделал ли следователь запрос в психоневрологический диспансер? Нет? Пыталась следователю объяснить, что он выслушал только одну сторону, да и то не проверил.

Изучив материалы дела, сотрудники «Права матери» составили жалобу военному прокурору 51-й военной прокуратуры гарнизона. Там указано, что, выбрав одну версию произошедшего и проверяя только её, следователь нарушил требования п.1 ч.1 ст. 6 УПК, в соответствии с которым цель уголовного судопроизводства — защита прав и законных интересов лиц, потерпевших от преступлений. В жалобе также говорилось о нарушении требования ст. 9 УПК — уважение чести и достоинства личности. Юристы фонда также подробно перечислили проверки, которые не были проведены, и информацию, которую следователь не выяснил. Ответ надеются получить уже в следующем году. По прогнозу основательницы «Права матери» Вероника Марченко, уголовное дело, скорее всего, возбудят. 

Судебные процессы, связанные с гибелью военнослужащих, нередко длятся годами. Например, разбирательства по делу другой подопечной фонда — Светланы Путинцевой, сына которой застрелил часовой при попытке бегства из карцера, — длились десять лет. Но она была единственной, кому удалось добиться решения в свою пользу в ЕСПЧ. Другие подопечные фонда, Елена и Евгений Шерер, потратили шесть с половиной лет на то, чтобы вернуть и похоронить сердце погибшего в армии сына, которое следователь признал вещдоком. Сколько точно займёт расследование смерти Ярослава, если оно вообще и будет, неизвестно.

В декабре Анне Стельмух удалось встретиться и поговорить с одним из солдат, дававших следователю объяснения. Тот согласился быть свидетелем, если начнётся следствие. Сослуживец Ярослава рассказал, что он не подписывал объяснительную: ему просто вручили белый лист бумаги и попросили расписаться. Он письменно признал, что его слова переданы неверно. В частности, он не говорил, что Ярослав жил в неблагополучной семье.

Под запись сослуживец рядового Лихаузова сообщил, что в части якобы нашли виновного в гибели Ярослава сержанта: во время учений он выстрелил в сторону Лихаузова, находясь всего в трёх-четырёх метрах от него. «Услышал то что данный сержант на стрельбах лежал рядом с ним [Лихаузовым] и увидев то что он [Лихаузов] вертиться на наблюдательном посту решил его проучить забрав у него его штатное вооружение. Данный сержант решил вставить в автомат магазин и нарушив технику безопасности не посмотрев стоит ли на предохранителе или нет сделал выстрел на расстоянии 3-4 м. От испуга сержант убежал в сторону проходящих занятий, дальнейших действий в тот день не знаю, и не кто больше не говорил» (орфография и пунктуация автора объяснительной сохранены). 

Общаться с самиздатом молодой человек отказался.

В начале декабря Стельмух сообщила, что проблемы с опекой удалось решить. Ещё весной, после визита инспектора ПДН, Анне написали сотрудники Управления опеки и попечительства по городскому округу Воскресенск. Её попросили прислать фотографии жилья, после чего сотрудник службы опеки через WhatsApp сообщил, что у ведомства больше нет вопросов, а начальник управления Ольга Гусева в телефонном разговоре пообещала при необходимости подготовить бумагу об отсутствии нарушений.

«Так или иначе, семья, которая хочет доказать правду о гибели сына и явно заявляет об этом намерении, подвергается давлению. Либо мягкому, либо жёсткому. Человека могут уговаривать: зачем же вы так, всё будет хорошо, сейчас вы получите страховые выплаты, мы вам всё беспрепятственно дадим. Ну зачем же вы так желаете нас в чём-то обвинить?» — объясняет Каширцева. Но, по её словам, обычно давление заканчивается упрёками в плохом воспитании. За тридцать лет работы сотрудники фонда «Право матери» ни разу не сталкивались с тем, чтобы следователь привлекал органы опеки. 

Поведению следователя в случае с делом Лихаузова, как считает Каширцева, есть простое объяснение: у военных существует своя замкнутая следственная система, в которой создаются условия для круговой поруки. «”Мы прикроем вас — вы прикроете нас” – такой у них подход, — говорит представитель „Права матери“. — У нас были дела, в ходе которых выяснилось, что следователь или прокурор постоянно отдыхали на базе воинской части или командир постоянно накрывал поляну следователям и сотрудникам военной прокуратуры — на тот случай, что если у него в части что-то случится». 

Обратиться в гражданские инстанции с делом о гибели военнослужащего в армии невозможно. На запрос, в котором автора самиздата перечислил нестыковки в деле рядового Лихаузова, в Главном военном следственном управлении ответили, что по делу Лихаузова проводится доследственная проверка.