Прошлой осенью по Ингушетии покатилась волна протестов против соглашения о пересмотре границ с соседней Чечнёй. Митинги, о которых самиздат рассказывал в прошлом ноябре, были настолько массовыми, что на несколько недель увеличили население республиканской столицы втрое и заняли весь центр города. На фоне народных выступлений Конституционный суд Ингушетии признал соглашение незаконным, но весной власти попытались изменить закон о республиканских границах, и ингуши снова мобилизовались.
После согласованного митинга 26 марта небольшая группа протестующих осталась возле здания национальной телерадиокомпании на ночь, а утром бойцов Росгвардии уже закидывали стульями. Силовой разгон провалился, и протестующие разошлись только благодаря уговорам старейшин, и под обещания согласовать следующий митинг. Через неделю в Ингушетии начались массовые обыски, задержания и запугивание политических активистов. По просьбе самиздата Владимир Севриновский вернулся в Ингушетию и рассказал, что происходит в республике год спустя самых массовых протестов в её истории.
— Муса!
Светловолосая круглолицая женщина стоит перед оплетённой колючей проволокой стеной и кричит, сложив руки рупором. Шесть утра. Над Нальчиком только забрезжил рассвет. В сером здании СИЗО несколько окон приоткрыты, но никто не отвечает.
— Муса Мальсагов!
Молчание.
— Зря орёшь, — беззлобно говорит охранник на вышке. Как и все работники изолятора, он знает, кого зовут. — Там пусто. Они дальше и не слышат тебя.
— Сколько лет здесь работаете? — спрашивает его женщина.
— Десять.
— Десять лет в тюрьме, — сочувственно цокает она языком и отходит к спутнице, стоящей чуть поодаль.
— Врёт он, — тихо говорит она. — Помнишь, нам рассказывали, что их выводят гулять на крышу, но над ними — навес. Так, что нельзя видеть небо. Там как раз такой навес. Они точно здесь. Надо было взять мегафон. Пускай штрафуют, зато бы услышали.
И с удвоенной силой кричит:
— Муса! Магомед! Барах!
Перед началом последнего митинга в Ингушетию привезли росгвардейцев из других республик. Со стороны местных силовых структур в оцеплении стоял батальон ППС, но его сотрудники отказались принимать участие в разгоне 27 марта, в результате чего батальон расформировали, а 17 человек из него были уволены. Но на этом дело не кончилось.
Ровно через неделю в Ингушетии произошло одновременно более сорока обысков в квартирах оппозиционеров и начались задержания. Сейчас в СИЗО и под домашним арестом сидит более тридцати активистов. Задержанных, среди которых были уважаемые старейшины, вывозили из республики в Северную Осетию и Кабардино-Балкарию. Семьи лидеров протеста тоже оказались под угрозой. Тридцатого апреля в Подмосковье арестовали Дауда Мамилова, сына оппозиционного депутата Закри Мамилова. Его обвинили в создании законспирированной ячейки ИГИЛ — «Дмитровского джамаата». По словам адвоката Людмилы Товстоноговой, никаких улик и доказательств экстремизма следствие не предъявило, однако суд оставил Дауда под стражей до 24 декабря.
Изабелла Евлоева, создавшая на волне осенних протестов главный ингушский оппозиционный сайт «Фортанга Org», после начала арестов решила не возвращаться из зарубежной поездки. Двадцать седьмого мая незнакомец связался с ней и предложил пообщаться в защищённом чате Телеграма.
«Он писал, что я умный человек, что женщина и не должна во всё это влезать, — рассказывает Изабелла. — Что он желает добра и моя деятельность опасна. Он был удивительно осведомлён о некоторых непубличных вещах. Я возразила, что мой пол роли не играет и мне нечего бояться. Незнакомец ответил: „Стоило бы подумать о детях“ — и скинул фото моего 12-летнего сына, играющего во дворе. Я сказала, что угрожать ребёнку — самое низкое, что только может быть. Он написал: „Подумай“, вышел из чата и удалил аккаунт».
После этого разговора Изабелла приостановила работу на «Фортанге» и какое-то время публиковалась только в других СМИ под псевдонимом.
Двадцать шестого июня глава Ингушетии Юнус-Бек Евкуров ушёл с должности. Оппозиционеры ликовали — после подписания соглашения о границе на митингах регулярно требовали его отставки. На смену пришёл Махмуд-Али Калиматов, бывший прокурор города Самары. Некоторые участники протестов после этой новости вернулись в республику. Однако аресты продолжились.
Двенадцатого июля задержали Зарифу Саутиеву. Её обвинили по второй части статьи 318 УК РФ — применение насилия, опасного для жизни и здоровья, в отношении представителя власти. Саутиева стала первой женщиной в Ингушетии, арестованной за участие в митинге, но дополнительный резонанс вызвало то, что до этого Зарифа была заместителем директора Мемориального комплекса жертв репрессий — одного из крупнейших в России памятников жертвам сталинского террора. В республике, где депортация до сих пор остаётся одной из самых болезненных национальных травм, задержание Саутиевой породило даже большее возмущение, чем арест старейшин. В защиту активистки высказывались даже чеченцы, негативно относящиеся к ингушским протестам. «Мой пост о необходимости освобождения Зарифы Саутиевой вызвал реакцию — прямо скажу, неоднозначную, — пишет грозненская журналистка Таус Серганова. — Неожиданно и приятно была удивлена, что подавляющее большинство прочитавших пост чеченцев так же, как и я, считают, что девушка должна быть на свободе и что люди не должны оказываться в заключении за политические требования и участие в митингах».
Общество затихло. Раньше многие верили, что перекраивание границ — произвол местных властей, митингующие подчёркивали необходимость разрешить проблему в рамках легального поля и постоянно проговаривали лояльность Конституции, законам РФ и лично Путину. Теперь стало ясно: на центральную власть рассчитывать не стоит.
В СИЗО за пределами Ингушетии сегодня содержатся более тридцати оппозиционеров. В свиданиях с родными им отказывают, те их видят только на судах по продлению ареста. Каждые десять дней группа под названием «Неотложка» привозит в изоляторы посылки.
Аза Халухаева работала парикмахером в Санкт-Петербурге. Новость о мартовском митинге застала её с ножницами в руках. Так и не закончив стрижку, она схватила мобильный, чтобы купить авиабилет в Магас.
— Захожу на сайт, а он не загружается. Я и так, и эдак. Клиент увидел и говорит: «Тут в соседнем доме — авиакасса».
С тех пор она — в Ингушетии, заботится об арестованных и их семьях.
— Муса!
Не докричавшись, Аза первой ставит своё имя на листочке перед воротами СИЗО, куда записываются стоящие в очереди. Для этого пришлось выехать из дому в три часа ночи — до Кабардино-Балкарии путь неблизкий. Вместе с помощниками она переносит к ещё запертым дверям тридцать чёрных пакетов с едой.
— В первый раз охранники пробовали возмущаться количеством передач. А я им: «Вам не нравится, что я одна и так много посылок? Так в следующий раз я газель народу к вам в Нальчик привезу. Отдадите наших пацанов — не буду больше вас беспокоить». Сейчас нас все знают — ингуши приехали!
Двери изолятора открываются. Тёмное бесцветное помещение наполняется жизнью. Женщины — и местные, и приезжие — переливают майонез в пластиковые пакеты, вынимают сигареты из пачек, разворачивают конфеты…
— Зарифа любит сладкое, — Аза показывает на горку розовых карамелек.
— В прошлый раз отправила посылку соседу мужа, а того перевели в другую камеру, — вздыхает Марем, жена арестованного главы республиканского Красного Креста Мусы Мальсагова. — Ну ничего, пусть ребята покушают. К нему двух молодых посадили — как к старшему. Чистоте он их точно научит, а может, и молиться начнут. Мы пока держимся, только внука жалко. Обыск длился пять часов. Он сперва пугался, но мы представили это как игру. Сейчас говорим, что дед в больнице. Полгода уже. Ребёнок терпит, но скучает, конечно. Жалуется: «Что ж он так много в себя микробов понапихал?»
Сотрудница изолятора в форменных штанах защитного цвета и лёгкой белой блузке разрезает ножом курдюк, нюхает масло. Указывает на обжаренные кусочки теста:
— Лакумы нельзя.
— Это у вас лакумы, в Ингушетии их называют хворостом.
— Всё равно нельзя. То, что можно, я всегда пропускаю, вы же знаете.
Крепкая женщина тащит телевизор:
— Мы его дарим СИЗО, а они поставят в камеру к нашим политзаключённым.
— Как же вы проверите?
Она усмехается:
— Информация есть.
Совдат (имя изменено) отсидела за торговлю оружием. О тюрьме она знает всё. Таинственными путями женщина передаёт заключённым советы, как комфортней устроиться на зоне: варить сосиски в чашке, заматывать в тюремную одежду мыло для приятного запаха. А главное — не унывать.
— Мусора здесь нормальные. Свидания от них не зависят. А что в их силах, они делают. Да и мы держимся.
— Как не держаться, — смеётся Аза. — У меня одна подруга — зэчка, другая — абречка. В бегах в другой стране.
Мешки перекочёвывают через решётчатое окно медленно, но верно. Каждый раз передача посылок занимает около пяти часов.
В темноте мелькает разметка трассы «Кавказ» — главной магистрали региона, связывающей Ростов и Баку. Мы едем в дом Зарифы Саутиевой на той самой машине, в которой её задержали.
— Зарифа попросила отвезти её и подружку в Сочи, — рассказывает водитель. — На границе Северной Осетии и Кабардино-Балкарии нас остановили гаишники. Сказали, машина в ориентировке на угон. Проверяют двигатель, проверяют, никак не закончат. Видно, что время тянут. Мы поняли: что-то нечисто. Посадили Зарифу в автобус, тоже стоявший на посту. Полицейские запаниковали и сняли её. Спрашиваю: на каком основании? Они: ничего страшного. Проверим, быстро отпустим. Тут приехали опера из ЦПЭ и нас забрали.
Семейство Саутиевых мы застали в ожидании. Даже дети притихли. В два часа ночи родственники выехали в Ставропольский край, где суд должен был принять решение о продлении ареста. Возвращаются они поздно вечером, ни с чем. Накануне Зарифу перевели из Пятигорска в Нальчик. Судья об этом не знал, и доставить её на процесс не успели. Торопливые объятия, женщины ставят на стол еду.
— Адвокат и родственники зря ездили, — возмущается Хизир, брат Зарифы. — У нас есть свои СИЗО и суд. Все задержанные живут в Ингушетии. Если преступление они совершили здесь, почему их сразу вывезли в другие республики? Ни нам, ни адвокатам непонятно: для чего их гоняют в Нальчик, в Ессентуки, оттуда в Пятигорск, из Пятигорска — опять в Нальчик, из Нальчика — опять в Ессентуки? Иногда мне кажется, что судьям самим стыдно. Читают обвинение как автоматы, глаз не поднимают. Всё, что следствие может предъявить — засекречено. Тысячи фотографий и видеозаписей митинга есть. Видно, кто и кого бил. Как старики просили, умоляли парней не кидать стулья, отойти назад. Зарифу держат уже три месяца. Что за это время сделали следователи — непонятно. Тридцать человек сидят — значит, пара десятков тейпов затронуты. Почти половина Ингушетии. Многие никогда не выходили на митинги, но если их человек в тюрьме... Сейчас новый глава пришёл. Он ставленник Москвы, это все понимают. Но из хорошего рода. Если б он только пригласил старейшин, рассказал, что делается, чтобы вытащить безвинно сидящих. Силовики, арестовав Зарифу, ему же подлянку сделали. Может, проверяли его. Он тогда был врио, его могли легко заменить. А теперь — мы не знаем. Но надеемся.
— Спасибо интернету, сейчас хотя бы новости быстро приходят, ничего не скроешь, — добавляет Асият, сестра Зарифы. — Раньше бы мы ничего не узнали.
Она ненадолго задумывается, потом добавляет:
— И жили бы спокойно.
Изначально Совет тейпов в Ингушетии был создан в 2009 году при главе республики — одобрение старейшин было важно для его публичного имиджа. Через шесть лет одиннадцать участников в знак несогласия с политикой Евкурова вышли из официального совета и основали альтернативный, который быстро показал себя реальной политической силой.
Теперь его руководитель, шестидесятисемилетний Малсаг Ужахов, арестован. На каждое судебное заседание его возят в сопровождении кареты скорой помощи. Во время последней стокилометровой поездки из Нальчика в Ессентуки машину приходилось останавливать четыре раза для оказания Ужахову помощи. Минюст уже дважды пытался закрыть организацию. Но заседания совета продолжаются.
Участников в папахах и фетровых шляпах так много, что они не помещаются за столом в небольшом арендованном помещении на окраине Назрани. В основном обсуждают последние аресты и бесплодные переговоры с руководством Чечни о возвращении земель. Адвокат Магомед Беков рассказал об уголовном деле, где обнаружил показания депутата, который в своё время заявлял, что голосовал против соглашения о границе. Следователю же он сказал, что голосовал за и участвовал в подсчёте голосов.
«Мы — за правду. За крепкую Россию! — гремит заместитель председателя Совета тейпов Ахмед-Башир Аушев, потрясая ветхим томиком „Истории СССР“. — Я — гражданин Российской Федерации, и я её не продам. Они же её к развалу ведут — что Кадыров, что Евкуров, что Путин. А воевать завтра придётся нашим детям. Мы — не радикалы, мы молодёжь воспитываем.
Я вчера, уставший, ехал домой — и вдруг узнаю: парень украл невесту. Не лёг спать, пока не вернул её домой. Девушка согласна, родители не согласны. Отец прав. Говорит: „Ей недавно операцию сделали на глаза. Она замуж выйдет, ребёнка родит, а врачи сказали — надо три года себя беречь, тяжёлое не поднимать. Я бы согласился, но она инвалидом станет — и муж откажется от неё“. Сегодня бы уголовное дело было. А так — лишь поругал пацана как следует. Хотел даже палкой его хорошенько отодрать. Как глава тейпа имею право».
«Наш председатель останавливал молодёжь, — говорит седой Мурад Даскиев, временный руководитель Совета тейпов. — Такие последствия могли быть, если бы старших на митинге не оказалось! Наш Совет — не оппозиция, а инструмент между народом и чиновниками. Мы даже не были против Евкурова. Воруй сколько хочешь. Но людей не обижай. Малсаг был самым активным членом Совета. На нём вся документация была. Прошлый съезд ингушского народа он за неделю сделал. А я с предстоящим мучаюсь уже месяц. Гнетут, гнетут, хотят нас продавить. Зачем? Кому нужны рабы? Не знаю»
И снова дорога. На сей раз — в колледж, где преподавал до ареста активист Рашид Аушев.
«У каждого ингушского тейпа две группы в WhatsApp, — объясняет мой спутник, врач Ахмед. — Обычно они под завязку заполнены, но активных участников — около сотни. Одна — для серьёзных тем, вторая — для всякой всячины. Кто-то — обычно из молодых — закидывает новость или предложение. Они обсуждаются в „серьёзной“ группе со стариками и деловыми людьми. Раньше ещё мнение спортсменов высоко ценилось, но теперь в них многие разочаровались — после того, как почти все они промолчали, не вступились за народ. На ближайшее мероприятие — обычно это свадьбы или похороны — люди уже с готовым решением приходят. По очень серьёзным причинам — например, во время протестов — собираются специальные сходы в мечетях в районе компактного проживания тейпа.
Недавно один парень попросил стартовый капитал на проект. У каждого тейпа есть касса — на карту ответственного человека перечисляют деньги. На случай автокатастроф, болезней и других серьёзных проблем. Многие сказали, что кассу трогать нельзя, поскольку причина несущественная. Но рядовые участники скинулись кто сколько может, быстро собрали сумму — и у парня бизнес пошёл. А на «Неотложку» все тейпы скидываются. Нельзя своих бросать в беде.
Машина останавливается у просторного здания колледжа. Мы проходим в открытые ворота, я успеваю достать фотоаппарат — и на нас тут же набрасывается охранник.
— Снимать запрещено! — кричит он и тычками выпихивает меня прочь, не слушая объяснений.
К нему присоединяется директор колледжа. Я показываю журналистское удостоверение и объясняю, что хочу просто сфотографировать место работы арестованного.
— Ребята, я с вами, — говорит он, предварительно запретив аудиозапись. — Я в мечети поклялся, что голосовал против соглашения. Но если пущу вас, мне здесь не работать. Вернётся Рашид — помолимся, и пусть трудится дальше. А пока… Идите в министерство образования. Разрешат — я вас с удовольствием пущу. Но без них — никак.
Ворота захлопываются. Во двор после окончания пары выходят студенты. За чёрными решётками блестит приветственная надпись на ингушском — «Маьрша доагIалда!» Что дословно означает — «Проходи свободно».
Родственники будущего мужа увидели Зулейхан во время похорон, когда она накрывала на стол. «Приехали, поговорили с отцом, сосватали, — тихо рассказывает она. — Тогда мы впервые увиделись». Муж, Магомед Хамхоев, работал в мечети, а отец, Ахмед Барахоев, стал одним из лидеров протеста. Именно он на осеннем митинге призвал остановить вражду между приверженцами разных течений ислама во имя общей благой цели. Будучи суфийским старейшиной, Ахмед извинился перед молодыми салафитами за резкие высказывания в прошлом. Этот жест вызвал огромный резонанс: застарелый конфликт между религиозными течениями унёс немало жизней и многим до того момента казался непреодолимым.
Третьего апреля примерно в полседьмого утра в дом, где жили Зулейхан, её муж и пятеро детей, ворвались силовики в масках.
«Нам с детьми приказали зайти в одну комнату. И мы полдня там просидели, — рассказывает молодая женщина. — Я спрашивала, где муж. Cказали, что его увезли. Когда закончился обыск, родственники пришли нас поддержать. Деверь говорит: знаешь, Зулейхан, у тебя и папу арестовали. Так же, как у вас, были гости и у них. А куда забрали? Неизвестно. Только на вторые сутки узнали, что они в Нальчике. Сперва сказали — 10 суток, потом добавили два месяца. Недавно до 25 декабря продлили. Я была на судах. Видела, как папа вышел из автозака и на него надели наручники. Как опасного преступника держат его. Даже подойти нельзя».
Зулейхан выглядит уставшей, но долго отказывается сесть в присутствии мужчины. Мы выходим из большого пустого дома в пристроенную кухню, где Зулейхан кормит семью нехитрым ужином — молочным супом с макаронами. Мать выглядит по-детски уязвимой, старшие дети — серьёзными как маленькие взрослые.
— Мои дедушка и папа — герои, — гордо произносит младшеклассник Абдурахман. — Все в школе знают.
— После ареста дети нарисовали картинки, посвящённые деду и отцу, — говорит мать. — Я отдала их журналистам. Перед этим сфотографировала, но во время второго обыска телефон со снимками забрали.
— Мама говорит, ещё придут, — эхом отзывается Абдурахман. — Люди рассказывают, что у них подряд по многу раз ищут.
— Обычно митинг — это как пожар. А тут было совсем другое, — вспоминает Зулейхан, и лицо её светлеет. — Хорошо бы чаще так собираться, чтобы старики рассказывали истории, а молодёжь слушала. Столько теплоты в этом. Как люди угощали. Как к старшим относились. Все же это видели. Я не очень образованная. Только школу закончила, десять классов. Может, чего-то не понимаю. За что их держат? За это единство? Папа нас с детства учил: надо быть правильным, честным — и всё будет хорошо. Больно мне. Увидеть стариков за решёткой. Там и старше папы были. Каждый суд я надеюсь, что хоть одного выпустят, наступит справедливость. Но почему-то нет её.
— У нас все дети арестованных крепко сдружились, — говорит Абдурахман. — Держимся вместе. На речку ходим. Чаще в пятницу, когда меньше уроков. Там есть большой холм. Мы на него взбираемся и сидим. Разговариваем.
В октябре детей Изабеллы Евлоевой вывезли за границу, к матери. Она сразу же снова возглавила редакцию сайта «Фортанга Org».
«Изначально мы протестовали из-за земель, затем — против власти. Сейчас это борьба за освобождение политзаключённых, как и в Москве. — объясняет Изабелла. — Различия в том, что наши полицейские не стали разгонять митингующих, а московские ни в чём себе не отказывали. Но у Кремля к Ингушетии колониальный подход. В столице под давлением общественности иногда освобождают активистов, здесь же о послаблении или переговорах и речи нет. О московских протестах говорят известные оппозиционеры, о нас слышат единицы».
«Неотложка» всё так же возит посылки арестованным, в группе состоит уже около 600 человек.
Недавно следствие по делу о митинге 26 марта завершило работу в отношении одиннадцати активистов. Предъявленные им обвинения переквалифицировали со ст. 318 УК РФ ч. 2 (применение опасного для жизни и здоровья насилия к представителю власти) на более мягкую ч. 1 той же статьи (применение насилия, не опасного для жизни и здоровья, к представителю власти). Максимальный срок, который можно получить по этой статье, меньше — пять, а не десять лет заключения. Ещё десять подследственных получили аналогичную переквалификацию, но их дела всё ещё у следователей.
Малсаг Ужахов и Ахмед Барахоев находятся в СИЗО Владикавказа, отдельно от остальных. Им по-прежнему инкриминируют тяжёлую ч. 2 ст. 318, а также обвиняют в организации преступного сообщества (ч. 3 ст. 33 УК РФ) и противоправных деяний.
Остальных узников «ингушского болотного» свезли в СИЗО Нальчика. Обвинение им не смягчили. Пятерым, в том числе Зарифе Саутиевой, инкриминируют организацию нападения на представителей сил охраны правопорядка, за что им грозит до десяти лет тюрьмы.
Пятнадцатого октября в Мемориальном комплексе жертвам репрессий, где работала активистка, открылась выставка «Летопись истории рода Кокурхоевых». Она посвящена тейпу нынешнего главы республики.
