Жизнь на Луне: пятьдесят четыре дня безумия

Мы заканчиваем публиковать воспоминания россиянина, вернувшегося из США, чтобы отслужить в российской армии. Его историю записал журналист Никита Камитдинов. С самого начала всё пошло не так: осознав, что армия — узаконенное рабство, герой решил комиссоваться через психбольницу, но не подозревал, что там тоже возможен рабский труд. В последней серии он проведёт пятьдесят четыре дня, работая за сигареты, получит предложение о работе от бывшего сотрудника КГБ и осознает, что рабства в психиатрической лечебнице всё равно меньше, чем в армии.

Помимо солдат у меня появились разные приятели в отделении. Со мной лежал бывший начальник КГБ. Он был почти слепой.

Сначала я не верил в то, что он бывший начальник КГБ. Но потом к нему стали приезжать всякие люди из министерства здравоохранения, чиновники на чёрных мерседесах S-класса. Ему привозили огромные передачи, и он раздавал всем сигареты. Ему всегда привозили хорошие вещи, и это было очень убедительно.

Он часто рассказывал истории из своей жизни, например, как в девяностых годах он захватил пост ДПС. Или как он переправлял куда-то миллиард долларов. Они были похожи на истории сумасшедшего человека, но он рассказывал их настолько убедительно, что мне кажется, что он говорил правду. И он действительно был похож на начальника КГБ.

Потом я, кстати, встретился с ним уже на воле — поболтать, попить пивка. И он пришёл на встречу в элитном костюме. Он предлагал мне работу.

Мы сидим в баре на Волжской, и он описывает мне суть работы: «Нужно собирать информацию и торговать ею». Передо мной сидит чувак в чёрном пальто и говорит: «Нужно собирать информацию и продавать её».

А потом он куда-то исчез. Я не знаю, что с ним произошло. До того, как он пропал, он рассказывал мне про какой-то суд. Я пытался его найти, но его номер стал недоступен.

Всего в психушке я провёл пятьдесят четыре дня. Стандартная процедура такова: само обследование идёт тридцать дней, и комиссия выясняет, псих ты или нет. Меня водили на различные тесты, МРТ, письменный экзамен из двухсот вопросов, причём вопросы в экзамене постоянно повторялись. На тридцатый день меня вызвали на комиссию — там сидел психолог, начальник отделения, кто-то ещё. Там меня спрашивали об армии, о том, что я хочу делать после всей этой истории, а потом сказали: «Ну всё, комиссия рассмотрит».

И всех комиссовали. Не было ни одного, кого не комиссовали. Потом нужно было  ждать документы — в теории они идут не более сорока пяти дней. У нас они шли намного дольше — у некоторых ребят они шли по шестьдесят-семьдесят дней. И после сорока пяти дней люди начинают сходить с ума, потому что думают, что навсегда останутся в психушке.

Со мной сидел, то есть лежал один чувак — героиновый наркоман. Мы с ним подружились, заобщались, а потом он начал сходить с ума. К нему пару раз приезжали жена с ребёнком, и он очень радовался их приезду. Жена нормальная, а он наркоман. Он всё время вспоминал своего ребёнка. В итоге он реально начал скатываться. Он стал всё время истерить, и его просто перевели в другую, более жёсткую больницу. Пока он был в Кащенко, он ожидал, что его либо посадят за хранение наркотиков, либо отправят на «принудку» — принудительное лечение.

Было несколько людей, которые жили в этом отделении — по полтора, два года. Один жил три года. Это когда суд решает, что вместо тюрьмы тебе дают принудительное лечение. И вот ты в этом отделении живёшь — у тебя своя комната с телевизором. Был чувак, который принял дофига наркоты, украл сумку, и его тоже на полтора года посадили.

Был один грустный пример. С нами в палате лежал Николай Дмитриевич. Он никогда не снимал свою пижаму и не забирался под одеяло. Он всё время лежал, и одна нога у него всё время была заброшена на другую. Он постоянно разговаривал сам с собой: «А! Я полечу на Луну, и там будет Гагарин. И я его чик-чик-чик, чик-чик-чик. Потом всё будет хорошо. Я его чик-чик-чик».

Он сидел на серьёзных таблетках, таких, как галоперидол. Ходил, как робот, с широко раскрытыми глазами, и еле соображал.

Я помню, как видел его ранним-ранним утром, ещё до того, как он принял дозу, и он был абсолютно нормальным. Я к нему подошёл и говорю: «Здрасьте, Николай Дмитриевич!» Я к нему всё время обращался по имени-отчеству, потому что на вид ему было за пятьдесят. И он мне тогда нормально ответил. А когда он был под таблетками, он всегда отвечал угрюмо так: «Чо те надо?»

Как-то раз мы сидели в туалете, курили, играли на гитаре, и тут дверь открывается, и к нам заходит Николай Дмитриевич. Все ему говорят: «О, Колян! Здорово!» Он подходит к нам, и ребята его спрашивают:
— У вас есть машина?
— Есть машина. «Победа». На даче стоит.
— А ещё чо есть?
— А ещё есть «Восход».
— О, мотоцикл «Восход»?
— Да нет. Спутник «Восход». Я на нём на Луну летаю.

Чувак на полном серьёзе рассказывал, как он летает на луну. С дачи. И автомобиль «Победа» берёт с собой.

В изолированных обществах во многих ситуациях очень не хватает каких-то базовых вещей. Не хватает нормальной музыки. Можно послушать плеер, но у меня плеера с собой не было. Иногда я брал послушать плеер у друга. И ещё один момент: радио. Если удавалось взять у кого то плеер с радио, это было вау.

Не хватает секса. Не хватает личного пространства. При этом в психушке было в сто раз лучше, чем в армии. Потому что здесь я прочитал книг десять, играл на гитаре, познакомился с интересными людьми. Хотя некоторые из них были не очень адекватны, мне понравился этот опыт. Я не могу сказать почти ничего плохого об этих людях.

Только об одном чуваке могу сказать, что он реально гондон. Этот чувак попал в психушку из армии. Они с ещё одним парнем украли у Николая Дмитриевича таблетки, съели их, отчего их перекосило, и они не смогли двигаться. Приехала скорая. Врачи пообещали, что им пиздец: «Мы вам сейчас такое напишем, белый билет вам точно не светит».

На воле чувак привязывал свою девушку, которая приходила домой бухой, к стулу и стрелял в неё из пневматики. Хотя сам чувак был такой маленький, что, казалось, если его легонько толкнуть, он упадёт. Но почему-то я верил в эту историю.

И потом был сложный момент. Этому чуваку привезли еды. Принято же делиться ею. Я прохожу мимо его места, смотрю, лежит сало, и его никто не ест. И я это сало сожрал. Хотя я считал этого чувака полным гондоном, я съел его сало. Мне было похрен, я съел его сало. Я спросил его перед этим и съел. Нормальное было сало.

Когда меня комиссовали, я снова увидел игрока в покер. Он просидел в другом отделении всё это время и не изменился. За нами приехал офицер, мы заехали по его делам в министерство, после чего отправились в родную часть. Мы с игроком в покер остановились в медпункте и переночевали там одну ночь.

В медпункте я чуть не подрался с каким-то сержантом. Он забрал у меня гитару. Там была женская рота, и я понравился какой-то чувихе, потому что я ей хорошие песни пел. Этот чувак тоже хотел привлечь её и для этого взял у меня гитару. Мне было как-то пофигу: я не хотел никому нравиться, я хотел домой. Тем более, у меня девушка была на тот момент, мне она была интересна.

Потом мы покурили в туалете, а тогда запретили курение на территории всей части из-за какого-то происшествия. Нас заставили мыть весь туалет, хотя я уже был практически комиссован.

На следующий день один нормальный лейтенант — румын, не любивший армию, — отвёз меня на гражданку. Мы приехали в военкомат, а тамошний начальник-хач говорит мне: «Комиссован, бля? По какой статье?» Я сообщаю ему номер статьи, а он в ответ: «Ооо, так ты дезертир. Мы тебя посадим. Посадим, понял?»

Я, естественно, охуел, потому что мне сказали, что меня теперь посадят. То я в психушке на кортах, то меня посадят теперь… Через несколько дней я должен был приехать в военкомат, чтобы оформить документы.

Я вышел из военкомата в военной форме и с гитарой, в своём бушлате и держась за ремень, как дембель. Возле военкомата курили двое школьников. Я, крутой чувак, смотрю на них и говорю:
— Ну чо, в армию собрались?
— Да.
— Ха, удачи.

И я ушёл. Я решил понтануться, хотя сам плакал и свалил из армии. Я воспользовался этим случаем. Такая у меня натура, наверное.

Приехав домой, я выбросил свою форму. Мой дядя сказал, что она воняет, и мы её выбросили. Я вообще не жалею, что выбросил форму.

Через несколько дней я поехал в военкомат, опасаясь, что меня посадят. Но вместо койки в тюремной камере мне оформили страховую выплату в 50 000 рублей на фоне того, что я якобы получил травму в армии. Я получил эти деньги месяца через полтора, и на часть из них мы с друзьями купили рома и сигарилл. Ещё несколько месяцев мне приходила солдатская зарплата — 2 000 рублей в месяц.

Мне выдали военный билет, в котором написано, что я комиссован. Белого билета мне не выдали. Военный билет у меня такой же, как у всех. Информация о том, что я был комиссован, указана лишь на одной странице — тринадцатой — при желании я могу переписать её или вырвать.

Однажды я устраивался на работу, и при приёме на неё нужно было заполнить огромный опрос. Хотя работа была херовая — это музыкальный магазин, павильончик на станции метро «Южная», платили там тысяч 20. В опросе был следующий вопрос: «Если вы были в армии, то были ли вы комиссованы, и если да, то по какой статье?» Я не понял тогда, на хера им это знать.

Очень трудно ответить себе на вопрос, почему я думал, что мне понравится в армии. Мне кажется, потому что я немного туповат. Я не то чтобы неопытен, просто как будто я всегда хочу верить в более романтическую версию событий. Всегда. И даже если мне все факторы указывают на то, что армия — это тупое говно, я попробую лучше верить в более литературную версию.

Дело ещё в том, что одна секунда в армии даёт полное представление о том, что я говорю, и это в сто раз больше, чем то, что я описал. Если бы вы оказались на пару минут в этом месте, вы бы сразу всё поняли, и не надо было бы ничего рассказывать.

Что я скажу сыну? Я не знаю. Ничего, наверное, не скажу. Если его отец был таким тупым, что не смог заработать пять-шесть штук баксов, чтобы отмазаться от армии, и сидел на кортах, курил сигареты «Тройка» и таскал дрова, то какой после этого пример я могу дать вообще кому-либо? Что за бред вообще? Я скажу ему: не будь таким тупым, как твой отец. Но есть большая вероятность, что он будет такой же, как я, потому что это будет мой сын.

Я считаю, что несмотря на то, что нормальным людям идти в армию не надо, всё-таки некоторым людям стоит туда пойти, потому что если они не пойдут в армию, то станут какими-нибудь гопниками или наркоманами. И для них может быть лучше пойти, это может быть некий карьерный рост. После армии они могут пойти в какое-нибудь училище или снова в армию по контракту, устроить себе хоть какую-нибудь нормальную жизнь. Для некоторых армия — это возможность, и я не осуждаю этих людей.

Армия по призыву — это ненормально. Но есть одна серьёзная причина, по которой армия по призыву существует: очень много офицеров потеряло бы работу, если бы армия по призыву не существовала. Очень много офицеров командуют только срочниками. И если сейчас взять и отменить призыв, то все эти люди останутся безработными.

Армия — это рабство. Это большее рабство, чем работать в психушке за сигареты. Потому что в психушке всё было добровольно — можно было и не работать. В психушке было лучше, потому что отношение было другое. Там скорее просили о помощи и давали что-то взамен, а не командовали тобой.

Если честно, несмотря на то, что психушка — это стрёмный вариант, я бы туда вернулся на пару недель. Потому что там не было интернета. Телефон там был доступен только два часа в день, и всё остальное время я либо читал, либо играл на гитаре, либо общался, либо работал физически. И это реально успокаивает, в том числе работа. Возможность пойти что-то сделать там была для меня счастьем. Это называется трудотерапия. Дауншифтинг. Можно, кстати, в деревню поехать и тем же самым заняться. Без психушки.

В армии ты выполняешь указания: подтянись столько раз, брось гранату, почисти пол. На тебя орут матом, и ты не хочешь ничего делать из-за того, что на тебя орут. У тебя нет никакого свободного времени, ты всегда выполняешь какие-то приказы. Каждый вечер есть час отдыха, да. Но что такое час отдыха?

Нас сажают на табуретки и говорят: сейчас будем смотреть сериал «Бригада». Берут пиратский диск, на котором с двух сторон записан контент (такие на Горбушке продаются), ставят его, и дальше лейтенант не может понять, почему что-то не работает. И поэтому мы каждый раз начинаем смотреть с первой серии. Каждый вечер мы смотрим первую серию! Мало того, мы смотрим не всю первую серию, а только первые минут пятнадцать — двадцать. Потому что потом оказывается, что всем нужно подшивать китель. Лейтенанту помогали разобраться, но что-то у него всё равно тормозило. Он хватал диск за поверхности и сильно ляпал их. Бывало, он даже бросал этот диск.

Очень забавно то, что когда я вернулся из психушки, я почему-то долгое время представлял, как будто я вернулся из армии. Я слушал армейские дембельские песни, стремился показаться всем таким. Я не знаю, почему я так себя вёл — видимо, я люблю попиздеть.

Одного моего русского друга сейчас призывают в армию, и я стараюсь ему объяснить, что ему туда не надо. Он понимает это и не хочет туда идти. Но только на словах. Просто очень сложно объяснить это человеку. Нужно там оказаться.

Человеческая психология так работает, что если у тебя есть свобода, ты её не ценишь, а если у тебя нет свободы, ты очень её ценишь. Проблема в том, что здесь нужно не только понимать, но и действовать. До того, как я там оказался, я не искал особых путей откосить. Я даже сам туда пошёл, потому что мне показалось, что легче туда пойти, чем пытаться как-то заработать денег, кому-то платить.

То же самое у друга. Он думает: ну ладно, схожу, и всё. Я его прекрасно понимаю, потому что я думал то же самое, но в итоге получается, что когда там оказываешься, то понимаешь, что надо было что-то сделать, чтобы там не оказаться. В большинстве случаев человек — сам источник всех своих проблем, потому что он мог самостоятельно сделать так, чтобы не оказаться в неприятной ситуации.

У меня был дедушка, царствие ему небесное, он закончил несколько классов школы и работал грузчиком. У него был самогонный аппарат, но при этом он увлекался спортом и был до самого конца очень примерным чуваком. Когда его спрашивали, что лучше, в армию или в тюрьму, он отвечал: «Лучше — в тюрьму». Не знаю — почему. Он служил в армии четыре года, но говорил, что в тюрьму лучше, чем в армию. А в тюрьме он не был. Не знаю, может быть, если бы… Не знаю.