Российские военные рапортуют об окончательной победе над запрещённой в России группировкой ИГИЛ в Сирии. Гражданская война в этой прежде безопасной и тихой стране по-прежнему идёт, но даже в разгар ожесточённых боёв особенно отчаянные и настойчивые туристы могли в неё попасть. Одним из них несколько лет назад стал украинский тревел-блогер Владислав, принявший безумное решение посмотреть на местные достопримечательности, пока в Сирии шли бои. В итоге он угодил в плен, но не к радикальным исламистам или оппозиционерам, а к российским военным. Автор самиздата записал его рассказ, максимально проверив те факты, которые было возможно.

Всего восемь лет назад Сирия была одной из самых приятных стран Ближнего Востока: низкие цены, несложная виза, исторические памятники, вкусная еда, гостеприимные жители. С началом гражданской войны всё кардинально изменилось. Последние три года Министерство туризма Сирии регулярно выкладывает на свой YouTube-канал видео с местными достопримечательностями. По мере того как правительственные войска возвращали территории под свой контроль, поездки в страну снова становились возможными, хотя и по-прежнему трудоёмкими. Самой сложной проблемой будет не транспорт или безопасность, а сирийская виза. Но массового туризма тут, конечно же, нет. С туристическими целями сюда едут разве что любители постконфликтных регионов и незаурядных направлений.

Киевлянин Владислав относит себя к их числу. Он активно путешествует уже шесть лет и посетил больше сорока стран, среди которых Абхазия, Косово, Ирак. Всё это время крупных проблем в дороге удалось избегать — до поездки в Сирию. Мы встречаемся с Владиславом через несколько дней после его возвращения в Киев. Он делится впечатлениями и показывает ещё не успевшие зажить синяки — следы встречи с российскими военными. Вот его история.

В Сирию я собирался поехать уже несколько лет. Пытался сделать визу в Киеве и даже в Москве, но мне везде отказывали. В конце концов один сириец согласился сделать мне приглашение, если я куплю у него тур. Меня устроил такой вариант. Правда, в маршрут не входили Алеппо и Пальмира: сириец сказал, что это даже не обсуждается.

Я прилетел в Бейрут и на следующий же день отправился в сторону Сирии. Мы постоянно поддерживали контакт с моим проводником, но на границе он меня не встретил. Повезло, что у меня на телефоне было фото приглашения — по нему я получил визу на границе и попал в Сирию. Гид позже всё-таки позвонил мне, но раз я уже попал в страну, то его услуги мне были не нужны. В этом нашёлся даже плюс, ведь теперь я был предоставлен сам себе.

Маршрут я продумал уже давно. Я провёл два дня в Дамаске, переночевав у местных, с которыми познакомился через каучсёрфинг (всемирный клуб гостеприимства, участники которого останавливаются друг у друга дома во время путешествий. — Прим. авт.). На третий день посетил Маалюлю и Сайеднаю — города́ с известными христианскими святынями. После отправился в Латакию, где тоже нашёл ночлег через каучсёрфинг. Я оставил в доме моего знакомого бо́льшую часть вещей и уехал в Алеппо, а затем в Хомс.

От сирийских дорог очень сильно устаёшь: автобусы постоянно останавливают на блокпостах. Там везде стоят местные, которые говорят только по-арабски. Но меня никогда долго не проверяли. Они видели кириллицу в паспорте, спрашивали: «Рус?» — я просто кивал головой в ответ, и меня пропускали. На улицах городов меня тоже часто принимали за российского военного в гражданской одежде. А русских там очень любят. Наверное, даже больше, чем в само́й России.

Ещё была проблема с ориентированием. Те якобы свежие карты, которые есть в открытом доступе в интернете, — полный отстой. На них показано, что всё вокруг Пальмиры в радиусе полусотни километров — это территория правительства, хотя это не так. Это пустыня, в которой ничего нет, и контролировать такую огромную территорию просто невозможно. Поэтому там легко могут возникать какие-то анклавы. На такой территории много уничтоженных деревень, полная разруха, грязь, мусор, подбитая бронетехника — очень мрачно. Особенно когда заезжаешь в пригород Алеппо — там всё всмятку. Да и весь город в целом. Более-менее уцелел только центральный проспект: на зданиях лишь следы от пуль.

Дорога в Алеппо, судя по этим картам, тоже проходит полностью по асадовской территории. Но наш автобус там останавливался на блокпосту, который не принадлежал правительственным силам. Там люди были одеты совсем не как солдаты Асада, и не было никаких опознавательных знаков ни на их одежде, ни на строениях. На всех остальных блокпостах — даже на российских — везде стоит портрет президента, а бетонные блоки раскрашены в цвета государственного флага. Это была одна из группировок оппозиции. Но они заключили договор с Асадом о том, что не будут атаковать гражданский транспорт, поэтому по этой дороге ходят автобусы. На ней же я впервые увидел российскую технику.

Я много фотографировал в дороге. Даже военных — не в открытую, конечно, всего лишь на телефон, но его у меня забрали, так что все снимки остались в памяти. Сохранились только те, что я отправлял своим друзьям.

Перед поездкой в Пальмиру я расспрашивал всех местных, но никто ничего не знал о том, как туда добраться и нужно ли специальное разрешение. Поэтому я решил ехать наобум. Утром на автовокзале Хомса я сел на маршрутку до Тадмора, что в пятистах метрах от древней Пальмиры. Все пассажиры, кроме меня, были сирийскими военными с автоматами. Но меня это не смутило.

Я следил по GPS за дорогой. Мы проехали несколько блокпостов. В принципе, я был готов к тому, что на каком-то из них меня остановят, просто высадят из автобуса и заставят вернуться. Но нас даже не проверяли: водитель говорил, что едут сирийские солдаты и русский, — и автобус пропускали. Примерно за шестьдесят километров до Пальмиры на очередном блокпосту нас остановили, и в этот раз проверили документы у всех, в том числе и у меня. Никто из солдат не знал английского, и я пытался общаться с ними через переводчик на телефоне. Мои данные записали в журнал, потом куда-то позвонили, долго разговаривали и в конце концов передали мне трубку телефона. На том конце мужской голос обратился ко мне по-русски:

— Здравствуйте, вы кто?
— Турист.
— Куда едете?
— В Пальмиру.
— Откуда?
— Из Хомса.
— Передайте обратно трубку.

Я передал трубку, и мне сказали ждать. Автобус с солдатами тоже ждал вместе со мной. Приехали две машины с российскими военными. Меня спросили, зачем я еду в Пальмиру и что собираюсь там делать. Я ответил то же, что и сирийским солдатам. Россияне удивились и сказали, что надо проехать с ними и разобраться. Я самостоятельно сел в машину, и мы двинулись в сторону Пальмиры.

Минут через десять мне сказали, что раз мы едем на военную базу, то мне должны завязать глаза. Пока я сидел в машине, не было никаких подозрений: мы мирно болтали, шутили. Хотя мне показалось, что они пытались проверить, насколько я разбираюсь в исламе: например, спрашивали, знаю ли я про разницу между паранджой и хиджабом.

Как только мы прибыли на базу, в машине резко открылась дверь, меня схватили за шкирку и вышвырнули вон. Закричали, чтобы я поставил руки на стену и раздвинул ноги на ширину плеч. Меня бегло обыскали, потом завязали глаза, опустили голову вниз и повели под руки дальше.

Я ничего не видел, но чувствовал, что мы спустились по небольшой лестнице в полуподвальное помещение. Меня резко затолкали в комнату и приказали лечь.

— Фамилия, имя, отчество!

Я назвался.

— Позывной!

После этого я понял, за кого меня приняли. И ответил:

— Нет позывного.
— Кто твой куратор? Связной?
— Никого нет.
— Нахуй ты нам пиздишь?! Ещё раз спрашиваю. Позывной, сука, назови! Имя куратора и связного!

Вопросы повторяли несколько раз. Я отвечал коротко и по существу: что у меня нет ни позывного, ни куратора, что я турист, путешествовал по Сирии и приехал посмотреть на развалины древней Пальмиры. Меня подняли, посадили на кресло и матом приказали не делать резких движений — иначе отрубят руки. Сказали раздеться до трусов. Проверили всю одежду, постоянно оскорбляя и угрожая.

— Где жучки спрятал, блядь?!
— У меня нет никаких жучков.
— Где прослушка?! Камеры?! Где флешка с телефона? В автобусе скинул, пидарас, да?!
— У меня нету ничего, кроме личных вещей и телефона. Я простой путешественник. Никаких флешек нет.

В комнате кроме меня находилось много людей, которые сидели с разных сторон и задавали мне вопросы. Я сидел с завязанными глазами и не мог никого видеть — различал людей только по голосам. Двое говорили с кавказским акцентом, но один из них сказал, что он узбек. Один был похож на бурята. Остальные, скорее всего, были русскими, и среди них выделялся мужчина, который, судя по голосу, был старше и по возрасту, и по званию. Про себя я назвал его генералом.

«Узбек» стал орать на меня:

— Как это, блядь, ты приехал в Сирию — и у тебя нету флеш-камеры, фотоаппарата?! Что ты нам втираешь?! Чьи контакты успел удалить с телефона, сука?!

Неожиданно он заговорил со мной на неизвестном языке, похожем на арабский. Я, естественно, ничего не понял и в ответ промолчал.

— Хули молчишь? — кричал «узбек». — Ты что, не понял, что я сказал?

От меня требовали назвать своих кураторов из России или Украины и обещали сразу же после этого отпустить. Я опять повторял, что я турист и ничего не знаю. Они заявляли, что не верят мне и сейчас начнут говорить со мной по-другому. Я пытался убедить их, что говорю правду.

В комнату внесли стул, на который меня усадили и привязали:

— У тебя есть последний шанс рассказать то, что мы хотим услышать перед тем, как начнём допрашивать по-другому.

Россияне стали изображать хорошего и плохого копа. Начал «узбек»:

— Брат, ты знаешь, что Башар Асад издал указ об амнистии для всех: и для террористов, и для шпионов? Всех прощают. Тебе ничего не будет. Ты здесь шестёрка. Тебя завербовали, а ты даже сам не понимаешь этого. Под амнистию не попадают только вожаки и полевые командиры, а ты будешь свободен сразу. Не бойся и доверься нам.

Я снова повторил, что я турист и ничего не знаю про связных и кураторов. Меня резко и очень сильно ударили в грудь.

— Тебе пиздец! — сказал «бурят». — Ты уже пропал без вести навсегда.

Кто-то из присутствующих предложил мне отрезать ухо, чтобы я вспомнил имена кураторов и связных. Несколько раз меня ударили по голове. Допрос становился жёстче. Меня постоянно оскорбляли и угрожали, что я никогда не выйду из этой комнаты.

К мизинцам моих ног приклеили что-то похожее на липкую ленту, и внезапно я почувствовал удар током.

— Это лоховской разряд. Всего 110 вольт.

Стали спрашивать, как я получил визу, обсуждали между собой, как я её напечатал, намекая на то, что она фальшивая.

— Это ты с пограничником в связке работаешь, сука! — сказал один из россиян и отправился проверять визу по номеру.

Меня снова били в грудь и пускали ток. Предлагали подписать чистосердечное признание в обмен на прощальный звонок маме — об амнистии уже забыли. Я отказался. Угрозы продолжились. Мне обещали, что сейчас придут люди из «Мухабарата» (название для сирийских спецслужб, которые известны своим жестоким отношением к гражданским. — Прим. авт.), отрубят мне руку или выколют глаз — и я сам придумаю всё, что мне надо сказать.

Спросили, знаю ли я кого-нибудь на территории Сирии. Я ответил, что знаю двух людей в Дамаске и в Латакии. Они начали спрашивать, не они ли мои связные. Я объяснил, что познакомился с ними по интернету, ночевал у них и предложил проверить приложение для каучсёрфинга в телефоне.

Внезапно «генерал» прервал допрос и закричал:

— Да ты заебал уже пиздеть! Веди его на расстрел нахуй!

Меня подняли и вывели на улицу. «Бурят» приставил пистолет к моей голове, предложил помолиться и сказать последние слова. Я ответил, что мне нечего сказать, и замолчал. Раздался щелчок….

— Осечка, пидарас, — сказал «бурят». — Вечером так не фартанёт, скотина.

Меня опять завели в помещение, вернули одежду, усадили на стул в какой-то небольшой кладовке и велели не двигаться. Сначала подошёл «узбек», предложил ещё раз подумать и сдаться:

— Не отнимай наше время зря, а то мы можем очень сильно обидеться.

После надо мной склонился «генерал»:

— Я ухожу на обед. Вернусь через час. И если я найду какую-то зацепку или кривую информацию, то ты не жилец..

Через час допрос продолжился. Мне развязали руки, усадили уже на кресло, а не на стул, предложили сигарету и чай. Прошлись по всем вопросам по второму кругу: фамилия-имя-отчество, цель визита в Сирию, контакты в Сирии, как я попал сюда... Снова обещали амнистию. Листали фотографии и контакты. Читали сообщения в мессенджерах. Иногда пытались брать на понт:

— Зачем ездил в Ливию?
— Я не был в Ливии.
— Ну вот же — штампы Ливии.
— Покажите мне их в моём паспорте.
— Ладно, идём дальше

Допрос уже вели спокойным тоном, без мата и оскорблений.

— Так ты что — реально турист? — спросил генерал.
— Ну да. Я же вам это и говорю.
— Нихуя себе! И не страшно?
— Пока вас не встретил, страшно не было, — мы вместе засмеялись.

Меня покормили. Постепенно допрос стал превращаться в разговоры о жизни и политике. Меня спрашивали о моих связях в Украине:

— А в СБУ у тебя есть знакомые? А в Нацгвардии? А в Администрации президента? А на выборах за кого голосовал? А к Донбассу как относишься?

Иногда резко меняли тему разговора — и снова задавали вопрос о моей поездке в Сирию, наверняка пытались поймать меня на лжи.

Листая фотографии в телефоне, «генерал» обнаружил там снимки из Алеппо:

— Блядь! Ты ещё и в Алеппо был?! Как тебя там не замочили?
— Не знаю, — ответил я. — Мне он показался мирным городом, правда, очень разрушенным
— Может, ты наркотики употребляешь? — «Генерал» обратился к другим военным: — Проверьте его вены.

Меня взяли за руки, осмотрели вены, на которых, естественно, ничего не нашли.

— Ну, ты, пацан, вообще отбитый! — подытожил «генерал». — Такой молодой, а уже и в Сирии побывал. Лучше б ты баб трахал, а не ездил по таким местам.

Внезапно генерал нашёл в моём телефоне фотографии российской военной техники:

— А какого хуя ты фотографировал Военную полицию России?
— Ну, я ехал на автобусе и всё фотографировал; она мне случайно попалась по пути.

Я услышал, как он стал звонить кому-то:

— Представляешь, укроп, пидарас, сфотографировал нашу военную машину. И ещё успел это выложить в интернет.

«Генералу» что-то ответили по телефону, и он ушёл.

Всё это время я остался с «узбеком». Я попробовал завести разговор и начал спрашивать об Узбекистане. Но он отвечал что-то невнятное, поэтому мне показалось, что он соврал о своей национальности.

Вернулся «генерал». Тон его разговора резко сменился:

— Ну ты шпион, сука. Фотографировал блокпосты, уёбок. Ты знаешь, что за такое полагается в военное время? Расстрел! Если бы эти фотки увидел «Мухабарат», с тобой сделали бы то же, что с игиловцами.

Он рассказал мне, что недавно к ним привозили семнадцатилетнего игиловца. Его избили, изуродовали, отрезали палец, а потом расстреляли. «Генерал» рассказывал мне, что по всей территории Сирии сейчас проходят внесудебные казни, которые выполняет «Мухабарат». Могут убить по малейшему подозрению в связях с оппозицией или ИГИЛ, предварительно жестоко избив и изуродовав. Россияне, по его словам, никого не казнят, но иногда ловят, допрашивают, а после передают «Мухабарату». А если сирийцы задерживают кого-то русскоговорящего, то передают его россиянам. И если он оказывается гражданином России, его могут отправить на родину, где он предстанет перед судом. Но это только если у него нет с собой оружия, иначе расстреливают на месте. Много людей пропадает без вести, и никому до них нет дела. Пальмира сейчас, по его словам, — абсолютно мёртвый город, а руины почти полностью уничтожены.

— Так по телевизору показывают, что тут всё контролируется правительством и разминировано, — сказал я.
— Больше верь телевизору. Тут только мы, военные. Или шпионы и террористы — поэтому мы тебя и приняли за одного из них.

То, что меня задержали россияне, — это большое везение. Если бы я попал в «Мухабарат», меня бы там запытали до смерти. А доберись я до Пальмиры — либо подорвался бы на мине, либо меня бы застрелил российский или игиловский снайпер, приняв за противника. Мог бы попасть в ИГИЛ — и меня бы убили на видеокамеру. Примечательно, что вариант с попаданием в тюрьму не озвучивал никто.

— А ты был в АТО? — генерал пытался найти какую-то зацепку в Украине.
— Не был.
— А хотел бы? Хотел бы, да?! Пострелять русских на шару, потом медальку получить. Я знаю, вы все, блядь, такие. Вот видишь, мы тебя накормили, напоили и особо не пиздили — так, немного попугали. И вообще мы к тебе лояльно относимся, потому что мы все — большие русские братья и не обижаем слабых! А теперь представь, что было бы, если бы я попал к «Айдару» в плен: меня бы там утюгом запиздили и бутылку бы в жопу засунули!

Больше меня не допрашивали, и мы просто общались о проходивших в Сирии боях. «Генерал» называл эту войну большим бизнесом по торговле нефтью, которую ИГИЛ перепродаёт соседям, а на вырученные деньги покупает оружие в США и даже в России: советского оружия в ИГИЛ полно. Россияне, воюющие на стороне Асада, продолжал он меня просвещать, делятся на два типа. Первые — это сотрудники частных военных компаний. Вторые — военные. При этом для многих из них Сирия — первая заграничная поездка в их жизни.

Зарплатой они довольны: тут платят от ста тысяч рублей. Но больше всего им не нравится то, что по закону запрещено сообщать о военных потерях в мирное время, а в новостях говорят, что за всё время военной операции погибло всего несколько десятков человек. Но погибших явно больше. Когда я был в Сайеднае, местная священница рассказала мне, что недавно русские приносили ей список из сорока имён и просили отпеть.

При этом за ИГИЛ, как он сказал, воюет много и россиян, и украинцев, и даже европейцев. Не только мусульман — многие едут туда лишь ради денег. А там не обращают внимания на твою религию, если ты воюешь за них. Но если немусульманина игиловцы берут в качестве пленника, то его либо казнят на камеру, либо требуют выкуп.

В конце «генерал» сказал:

— Те святые места, что ты посетил, наверное, тебя спасли. За тебя, видимо, кто-то очень сильно молится. Потому что те, кто попадают в эту комнату, либо выходят отсюда вперёд ногами, либо едут в «Мухабарат», что, по сути, одно и то же. Так что ты единственный за три года, кто уедет отсюда обратно на большую землю.

В этот момент я вздохнул с облегчением.

Меня опять покормили, и до самой ночи мы просто общались о моих путешествиях и на другие отвлечённые темы. Ночью перемещения запрещены, поэтому меня оставили ночевать на базе. Место для сна мне обустроили на двухъярусной кровати. Я спал внизу, а со второго этажа спустили одеяла, чтобы я не видел комнаты. Мне велели даже не пытаться подсматривать и напоследок ещё раз обыскали — сказали, что беспокоятся, чтобы я ни на чём не повесился. Ночью в комнате не выключался свет, и всю ночь меня сторожили два человека — судя по голосу, очень молодых. Им приказали не называть друг друга при мне по именам и позывным, следить за мной всю ночь, но не бить и общаться только на отвлечённые темы. Было примерно восемь вечера, но я был настолько морально и физически истощён, что сразу же отрубился. Последнее, что я увидел в тот день, — нацарапанную на стене у кровати надпись «вежливые люди».

Проснулся я примерно в шесть утра. Меня угостили сигаретами, дали попить, снова натянули мне на глаза повязку. Где-то через час в комнату вошёл незнакомый мне военный. Судя по голосу — тоже старше сорока лет. Этот был явно антиукраински настроен.

— Ну что, укроп, выспался? — спросил он у меня.
— Да, — отвечаю.
— Не придумал за ночь ничего, чтобы нам рассказать?
— Нет.
— Ну смотри. Военное командование решило тебя приговорить к расстрелу за шпионаж в пользу Украины. У тебя есть пять минут, пока едет расстрельная команда, чтобы рассказать нам то, что ты не сообщил вчера.

Я ответил, что мне нечего добавить, и меня повели на улицу. Пока мы шли, он продолжал угрожать мне и оскорблять Украину и украинцев. Потом неожиданно предложил мне остаться тут:

— Слушай, малой, а ты поработать не хочешь здесь? Ты умный, здесь такие нужны, а то присылают в основном дегенератов. Нахуя тебе эта Украина, эти бандеровцы ёбаные? Здесь поступишь на службу — и через полгода получишь российский паспорт. И оклад тут хороший.

Я отказался.

— О! А чего это ты на фотографиях зигуешь? — пока мы шли, он листал снимки в моём телефоне. — Фашист что ли?
— Я передавал привет людям. Башар Асад тоже в такой позе фотографируется. Он тоже фашист, получается?
— Пидор ты, малой, и все вы хохлы такие. Телефон твой конфискуется, потому что ты, хуесос, снимал нашу военную технику, а возможно, ещё на нём установлены шпионские программы, которые всё записывали.

Меня положили в кузов пикапа, привязали одну ногу к краю пикапа и связали руки спереди.

— Сейчас отвезём тебя к другим людям, — он, видимо, намекал на «Мухабарат». — И они уже с тобой разберутся. Сядь ближе к колесу, а то жопу застудишь. — Военный громко засмеялся над собственной шуткой.

Перед тем как мы отъехали, ко мне подошёл «узбек»:

– Ты, брат, извини за такое гостеприимство — работа такая. Но больше сюда не попадай. Лучше езди в Европу, смотри мирные страны, заведи семью... Но то, что ты везучий, — мы все тут просто в ахуе с тебя, потому что отсюда ещё никто не уезжал.

Когда он сказал это, я уже понял, что меня не везут ни в «Мухабарат», ни на расстрел, а сейчас где-то оставят и отпустят. «Узбек» был единственным, кто извинился за то, что произошло.

Когда пикап тронулся, я осмелился приподнять повязку. Солнце вставало над пустыней и освещало безлюдный разрушенный город, вдоль дороги стояли указатели с пулевыми отверстиями, а в стороне от трассы находились руины Пальмиры. Те самые, ради которых я и приехал сюда.

Машина катила очень быстро, и в кузове пикапа было действительно холодно. Мы проезжали через блокпосты, но ни на одном не останавливались — только притормаживали. По дороге мы ненадолго заехали на другую российскую базу. Там ко мне подходили незнакомые солдаты, интересовались самочувствием, тоже говорили, что мне очень повезло, что я попал к ним, а не в Пальмиру, и желали удачи. Иногда я приподнимал повязку и смотрел, где мы едем. Вдоль дороги было много разбитой техники. Вскоре я начал узнавать места, которые проезжал на автобусе вчера. По бокам от трассы началась лесопосадка, машина съехала с дороги. Меня развязали, велели считать до пятисот и только потом снять повязку. Вернули всё, кроме телефона, но деньги и все остальные вещи были на месте.

До Хомса оставалось километров тридцать-сорок. Я вышел на пустую трассу и попытался воспользоваться автостопом. В первой машине, которая остановилась, сидел... «Мухабарат». И самое плохое было то, что с ними сидел переводчик, который идеально говорил по-русски. Он начал расспрашивать меня, где я служу и как здесь оказался. Я соврал, что новобранец и приехал осмотреться на пару недель. Объяснил, что мы ехали на базу в Латакию, но моим сослуживцам пришлось срочно вернуться, а я двинул дальше. Я заметил, что он смотрит на меня с каким-то подозрением. После этого я сам начал его расспрашивать о его неплохом русском и об учёбе в России, все полчаса нашей дороги стараясь не дать ему опомниться, чтобы он меня больше ни о чём не спросил и не попросил показать документы.

Меня высадили на окраине Хомса. Оттуда на такси я добрался до города и направился в Латакию, чтобы забрать вещи у каучсёрфера. Сириец признался, что уже прощался с жизнью. Раз я не вернулся из Пальмиры, то либо я ушёл воевать за одну из группировок, либо меня задержали, либо я мёртв. При любом из этих раскладов на него могли выйти после проверки моего телефона. А если бы к нему приехал «Мухабарат», то допрос был бы куда жёстче, потому что он местный. Я извинился за доставленные неудобства, собрал вещи — и сразу же поехал в Ливан. На следующий день я узнал, что меня объявили в розыск и парню из Латакии даже звонили полицейские, чтобы узнать обо мне. Но, скорее всего, когда я выезжал из Сирии, этой информации ещё не было у пограничников. Поэтому я благополучно добрался до Ливана, а ещё через пару дней улетел домой.