27 сентября Нагорный Карабах вновь стал горячей точкой номер один на всём постсоветском пространстве. В регионе разворачиваются самые ожесточённые бои после 1994 года. Азербайджан пообещал раскрыть данные о погибших военных после того, как активная фаза боевых действий завершится. Число жертв среди мирного населения приближается к сотне. Осенней войне в Карабахе предшествовали двухнедельные столкновения на армяно-азербайджанской границе в трёхстах километрах от Нагорного Карабаха. Самиздат решил дать слово двум сторонам, которые больше тридцати лет не могут договориться, и публикует письма из Баку и Еревана. В этом тексте — письма из Азербайджана. Первое написано по следам летнего обострения конфликта, до сентябрьских событий, второе — после начала масштабной войны в Карабахе.

Автор самиздата Ника Мусави вспоминает, как впервые узнала о конфликте, почему, в отличие от большинства, выросла без образа врага, как за двадцать шесть лет между войнами Карабах превратился в любимую мозоль Азербайджана и что случилось со страной после летнего противостояния на границе

— Слышала, что у вас там творится? Враги сожгли родную хату. 

В мамином голосе звучит тревожная ирония. «У вас там» — это в Товузе, горном регионе Азербайджана на границе с Грузией и Арменией. Оттуда родом мой отец, поэтому мама считает Товуз моей исторической родиной, хотя я родилась в Баку, а тот регион толком даже и не видела никогда. 

— Слышала, конечно. Не переживай. Всё уляжется. 

Хотя кто его знает, уляжется или нет. 14 июля 2020 года. В Товузе уже третий день идут бои. Проще говоря, армянские и азербайджанские пограничники стреляют друг в друга из чего придётся, и уже есть погибшие. 

Над Тбилиси, который я на дореволюционный манер называю Тифлисом, светло-серое в синих разводах предвечернее небо. Уличные торговцы картинами и бижутерией уже начинают нехотя собирать свой товар — в отсутствие туристов спрос на него не так велик, как обычно. Терраса сетевой кофейни — идеальный наблюдательный пункт для любителей разглядывать род человеческий во всём его разнообразии. Мимо по проспекту Руставели проходят девушки с зелёными волосами или роскошными рыжими кудрями, степенные священники в рясе и с ноутбуком через плечо, молодые кришнаиты с барабанами, городская сумасшедшая, которую я прозвала про себя цветочницей за то, что она всегда носит с собой букеты засохших цветов. Проезжают в обнимку парочки на новомодных электросамокатах. Мать семейства с комплектом разновозрастных детей. Пожилой господин в белом костюме, ведущий на поводке белую собачку. 

Товуз всего в двух часах езды отсюда.

Спор за Нагорный Карабах (НК) — регион в Закавказье площадью менее 4,5 тысячи кв. км, в основном населённый армянами, — начался ещё в конце XIX века. В 1922 году Карабах стал частью Азербайджанской ССР. В 1988 году Совет депутатов НК попросил Москву передать регион в состав Армении. После этого в Карабахе начались вооружённые столкновения, в Армении и Азербайджане произошли погромы.

В 1991 году Азербайджан и Армения объявили о независимости от СССР, позже армянская община НК провозгласила независимую Нагорно-Карабахскую Республику — Арцах. Ни одна страна в мире её не признала. Азербайджан заявил об оккупации своей территории армянской армией. В регионе началась война.

С 1992-го по 1994-й Баку потерял контроль над всей территорией бывшей НК, а также семь приграничных районов, в том числе рядом с Арменией. В 1994 году, при содействии, в частности, России, Франции, Турции и США, войну удалось остановить. Единых данных о количестве погибших нет. В 2004 году Армения заявила о шести тысячах погибших. Баку озвучивал разные цифры: от 11,5 тысяч до 21 тысячи погибших. Международные эксперты оценивали потери обеих сторон в 25–55 тысяч человек, а количество беженцев — от сотен тысяч до миллиона. 

В 2007 году Минская группа ОБСЕ сформулировала Мадридские принципы: Азербайджану обязали вернуть территории «Пояса безопасности» — семь районов вокруг, присвоить Карабаху промежуточный статус, провести демилитаризацию, вернуть беженцев. ООН признал НК частью Азербайджана.

В разгар войны Азербайджан пережил политический кризис и попытку военного переворота, после которого к власти пришёл Гейдар Алиев, руководивший республикой в советские годы. В 2003 году его преемником стал сын Ильхам Алиев. Он возглавляет страну до сих пор. Власть Азербайджана неоднократно обвиняли в фальсификации результатов выборов и в коррупции. В 2009 году президент страны получил право переизбираться неограниченное количество раз.

Я переехала в Тбилиси в ноябре 2019 года. Об эмигрантских настроениях, царящих в Азербайджане, можно написать ироничный, грустный, злой и ностальгический очерк. «Смотрю групповые фото десятилетней давности. И понимаю, что никто из этих людей сейчас уже не живёт в Азербайджане. Все разъехались. Здесь осталась только я», — говорит моя знакомая. Азербайджанцы уезжают, в основном, в Европу и США — в так называемый «первый мир», «в цивилизацию». Если так далеко не получается, рядом есть Турция. Россию, как правило, выбирают трудовые мигранты. Но те, о ком сейчас идёт речь, едут не за длинным евро, а за той самой пресловутой «лучшей жизнью» — без коррупции, нескончаемых бытовых проблем и страха перед властью. Год назад мне срочно нужны были перемены. В первую очередь географические. Тбилиси оказался самым простым и бюджетным вариантом. 

Порой мне кажется, что за минувшие сто лет на Южном Кавказе, по большому счёту, ничего не изменилось. Конфликты между азербайджанцами, которых раньше называли закавказскими татарами, случались ещё в начале века. Закончились с приходом советской власти в начале 1920-х. Тифлис по-прежнему выполняет роль местного Парижа. Это самый европейский город региона, куда едут отдыхать, учиться, лечиться и прятаться. 

Я собиралась приехать «на побывку» в Баку в марте. Мои планы полетели коту под хвост из-за карантина. А теперь к этому прибавилась ещё и вероятность войны — той самой, которая на протяжении тридцати лет казалась чем-то очень маловероятным.

Когда начался Карабахский конфликт, мне было четыре года. В начальных классах, в разгар войны 1991–1994 годов, учителя отвели нас на Аллею шехидов. «Шехидами» в азербайджанском языке называют людей, принявших мученическую смерть, в том числе и на поле боя. На аллее похоронены военные, погибшие в Карабахе, и гражданские — жертвы Кровавого января 1990 года, когда для подавления беспорядков в Азербайджан вошли советские войска..

Из всей той «экскурсии» я запомнила только могильную плиту с изображением полуголой маленькой девочки и обрывки разговоров взрослых. Не знаю, так ли это было на самом деле, но моё детское воображение нарисовало что-то страшное и стыдное, и избавиться от этой неясной догадки я не могу до сих пор. Прошло больше двадцати пяти лет. Но та плита периодически встаёт у меня перед глазами. Безо всякой связи с Карабахом, войной, армянами... Просто страшная картинка, вырванная из контекста. Наверно, это и называют детской травмой. Хотя, кажется, на тот момент я не придала этому такого значения, не осознала толком, не заметила, как образ вонзился в мою память. 

Школьников, в основном из четвёртого-пятого классов, и сейчас периодически водят на Аллею шехидов. Это не разнарядка сверху, а личная инициатива отдельных директоров и преподавателей.

Я росла без пресловутого образа врага. То ли во времена моего детства пропагандистская машина ещё не успела как следует раскочегариться, то ли у меня врождённый иммунитет против пропаганды. Дома никогда на эту тему не говорили. Происходящее воспринимали как некое стихийное бедствие, в котором никто не виноват. Хотя армяно-азербайджанский конфликт коснулся и нашей семьи. В 1918 году мой дедушка, будучи десятилетним ребёнком, бежал из города Шемахы во время азербайджанских погромов. Но это не мешало ему дружить с армянами. Он не питал ненависти к соседскому народу, лишь приговаривал, что «всё однажды повторится». Эти слова я часто вспоминаю сейчас. 

В 2006 году на журналистском тренинге в Тбилиси я впервые в сознательном возрасте увидела «настоящих» армян. И невольно удивилась, что передо мной обычные люди. Хоть я и не воспринимала их как врагов и монстров, но они были овеяны мистическим ореолом. Избавиться от такого ощущения мне помогло участие в журналистских и миротворческих проектах. Но наши статьи и встречи, круглые столы и другие мероприятия ни на йоту не приблизили решение проблемы. Наверно, примерно так же ощущают себя борцы с глобальным потеплением или нехваткой воды в Африке: в глубине души они прекрасно понимают, что борются с ветряными мельницами. Но, если эти проекты помогли хотя бы паре-тройке молодых ребят увидеть в армянах обычных людей, а не рептилоидов, смысл во всём этом был.

Ещё позже, чем с армянами, я познакомилась с беженцами из Карабаха, хотя сталкивалась с ними с детства. Всю мою жизнь они обитали по соседству, селились в городских общежитиях, недостроенных домах или у родни. Но у нас было слишком мало общего. Прежде всего, мы говорили на разных языках. Беженцы из Карабаха — в основном на азербайджанском, а я — на русском. Уже годы спустя среди моих друзей и близких знакомых оказались люди, которые в шесть, семь или восемь лет бежали из Карабаха и помнят начало войны. 

«Кидают» [перевод азерб. atırlar, используется также в значении артобстрела, то есть «кидают снаряды»]. Это первое, что я вспоминаю, когда речь заходит о Карабахе и детских годах, которые прошли там. Слово было абсолютно безобидным: кидать мячик, кидать камни. Но во время войны оно обрело иной смысл. «Кидают» — тревога, застрявшая в горле. «Кидают» — тёмные улицы, а папы ещё нет дома. «Кидают» — секундный треск земли и звон оконных стёкол. «Кидают» — лица двоюродных сестёр становятся серовато-бледными. «Кидают» — глубокие удары басов. 

Тахир стал композитором. В басах он разбирается хорошо. Его даже самая эмоциональная речь о Карабахе и армяно-азербайджанской вражде не вызывает во мне внутреннего протеста, как бывает почти всегда. Я не хочу его переубеждать. Не понюхав пороха, не имею права это делать. В каждом его слове — гнев и боль:
— Для меня Карабах — это территория, где веками жил мой род. У меня есть все права жить там. Но однажды мой дом оккупируют какие-то бандиты, и я уже не могу туда попасть. Мои бабушки и дедушки до последнего не теряли надежду, что их похоронят там. В старости я буду думать об этой земле то же самое.

За тридцать лет Карабах превратился для Азербайджана в любимую мозоль, а армяне — в закадычных врагов. Возвращение Карабаха — главная официальная мечта страны. И какая бы болезненная дискуссия ни начиналась в обществе — например, о проблеме домашнего насилия и подписании Стамбульской конвенции, защищающей права женщин, — обязательно кто-то возразит: «Да вы что, у нас Карабах ещё не освобождён, а вы тут со своими глупостями лезете». 

Азербайджанские информационные сайты очень внимательно следят за всем, что происходит в Армении. Чтобы, не дай бог, не пропустить никакой плохой новости. Впрочем, армянские медиа усердно отвечают нам взаимностью. Зная это, сор из своей избы азербайджанцы стараются не выносить. «Зачем вы об этом пишете, армяне же читают!» — частый комментарий к статьям на социальные темы. 

Министры иностранных дел двух стран по нескольку раз в год встречаются и обсуждают Карабахскую проблему, но в эти переговоры никто не верит. Чуть веселее бывает, когда встречаются президенты. Но и от этих встреч все ждут скорее экшена и дерзких заявлений, как на рэп-баттле, чем надеются на результат.

Больше двадцати лет после окончания войны на западном фронте (а линия фронта действительно находится на западе страны) было без перемен. А сообщения о нарушении режима прекращения огня, которые каждый день повторялись в СМИ, стали в народе поговоркой: 
— Как у тебя с ним?
— Режим прекращения огня нарушен три раза. 

Но в первых числах апреля 2016 года в Карабахе случилась четырёхдневная война, после которой Азербайджан отвоевал несколько высот. Народ, который два десятилетия чувствовал себя проигравшим, заметно взбодрился. Это стоило жизни нескольким десяткам человек, включая молодых призывников. Но настоящей войны тогда не случилось, хотя многие в Азербайджане её жаждали или, по крайней мере, делали вид. Впервые с 1994 года возникло ощущение, что ситуация в самом деле может сдвинуться с мёртвой точки. Однако власти тогда решили остановить боевые действия, за что до сих пор получают упрёки от оппозиции.

Азербайджан занял несколько высот в Гадрутском районе (Армения это опровергла). По оценкам российских военного эксперта Виктора Мураховского, Баку смог продвинуться на один​ километр на юге Нагорного Карабаха, на севере глубина продвижения была примерно на 200–300 метров.

Накануне июльского обострения новости из Азербайджана напоминали перечень казней египетских. Власти уже несколько месяцев экспериментировали с разными видами карантина: пытались вообще запретить выходить из дома, потом резко выпустили всех на улицу, позже — объявляли локдаун только по выходным. На нарушителей охотилась полиция, и это больше смахивало на операцию по поимке особо опасных преступников. В первых числах июля загорелся лакокрасочный завод в Баку. Спустя три дня столицу окутала невыносимая вонь: от жары «закипело» солёное озеро, куда регулярно сливали сточные воды. 

А через пять дней, 12 июля 2020 года, начались бои в Товузе.

Как обычно, противники обвиняли друг друга в провокации. По версии Армении, азербайджанские пограничники заехали на армянскую сторону на автомобиле УАЗ. Азербайджан обвинил противника в обстреле своих позиций.

Это была очень странная война. Бои проходили не в Карабахе, а севернее — на границе Армении и Азербайджана в Товузе, который никогда не был спорной территорией. Ни одна из сторон не переходила в наступление. Активная перестрелка продолжалась четыре дня — по 16 июля, после чего бои постепенно затихли. За это время Азербайджан потерял несколько военных, в том числе генерала Полада Гашимова и полковника Ильдара Мирзоева. Их похоронили на Аллее шехидов.

Местные медиа публиковали заявления официальных лиц разной степени грозности. Больше остальных запомнились слова главы пресс-службы Минобороны Азербайджана Вагифа Даргяхлы: «Армения не должна забывать о том, что новейшие ракетные системы, которые находятся на вооружении Вооруженных сил Азербайджана, способны нанести точный удар по Мецаморской АЭС, что будет катастрофой для Армении». 

Одним неосторожным заявлением полковник умудрился пригрозить не только Армении, но и Турции, Грузии и родному Азербайджану, чья граница находится в семидесяти километрах от АЭС.

До лета 2020 года в Нагорном Карабахе соблюдалось перемирие. 12 июля Ереван и Баку обвинили друг друга в провокации на границе в трёхстах километрах от Нагорного Карабаха — между Тавушским районом Армении и Товузским районом Азербайджана. Баку заявил об обстреле своих позиций, Ереван — о попытке азербайджанских военных прорваться через границу на УАЗе. С разной интенсивностью перестрелка на границе продолжалась до 31 июля. За это время уличные армяно-азербайджанские конфликты произошли в разных городах мира — Москве, Брюсселе, Лос-Анджелесе. Потери обеих сторон составили порядка 16 человек. Со стороны Азербайджана в числе погибших — генерал-майор и полковник.

Но этим летом перестрелки на границе напугали людей меньше, чем бои на гражданке. На улицах Лос-Анджелеса, Брюсселя, Москвы местные армяне и азербайджанцы избивали друг друга до полусмерти. Такого не случалось даже в 1990-х и 2016-м. После этого в ожесточённую информационную войну в соцсетях вступили даже те, кто до сих пор считал себя совершенно аполитичным. 

Азербайджанское общество, у которого никогда не было единого мнения по поводу Карабаха, поделилось на три лагеря. 

Первый лагерь взывал к гуманизму, напоминал, что на дворе XXI век и мода на смерть во имя родины в цивилизованном мире давно прошла, но стремился отстоять честь родины в интернете. Необходимость в этом возникла ещё и потому, что после столкновений в Европе и США азербайджанцев пытались выставить зачинщиками. 

Юзерпики пользователей соцсетей украсили государственный флаг и фотографии погибшего в Товузе генерала. Из сториз исчезли котики, клубника и виды ночного Баку. Вместо них появились однотипные обращения: «I am Azerbaijan and 20 % of my country is occupied by Armenia». Азербайджанцы обращались к соотечественникам, живущим за рубежом, с просьбой быть осторожнее, не поддаваться на провокации, не бить армянам морды и вести себя как можно цивилизованнее. Кто-то пытался разрядить атмосферу шутками: «А ещё у нас есть оружие, которое и не снилось соседям, — наш гаргыш [проклятье]. Думаете, просто так муж Кардашьян резко кукухой поехал? То-то же!» 

Второй лагерь призывал сначала разобраться с внутренними проблемами, а уже потом грозить соседям.

Третьи требовали немедленно начать полномасштабную войну и решить проблему раз и навсегда. К этому лагерю неожиданно примкнули и те, кто раньше не был так категоричен. 

Мой друг и коллега политический аналитик Шахин Рзаев полжизни посвятил миротворческим проектам и учил меня пить армянский коньяк, но теперь возможная война не кажется ему такой плохой идеей: «Конечно, можно всё решить мирным путём. Но в истории уже бывало, что кратчайшим путём к миру оказывалась именно война. И возможно, это наш случай. Я бы предпочёл мирные переговоры и компромиссы. Но если не получается… Иногда нужно повоевать, чтобы наступил мир». 

С Айдан мы дружим лет пятнадцать, и мне казалось, что я знаю о ней всё, включая сюжеты ночных кошмаров и самые смелые фантазии. Но в те дни я выяснила, что моя подруга с детства мечтает о возвращении Карабаха. 

Когда начался конфликт, Айдан было восемь лет. Тогда в Баку проходили масштабные митинги в защиту Карабаха, и отец Айдан водил её туда вместе с братом. 

— Я завела дневник, куда записывала всё, что слышала и видела на митингах. Когда мы начали терять наши земли, я вписывала в дневник даты, названия населённых пунктов и свои злые комментарии «Ах вы козлы, мы всё это вернём!» На первую страницу приклеила карту Азербайджана и фломастером, кривенькими буквами, дописал «Родина». И пусть со временем мы с этой самой родиной «не сошлись характерами», но я переживаю за её судьбу. Когда начались Товузские бои, я подумала, что вот это шанс вернуть наконец Карабах. Но я не хочу смертей. И войну представляю себе больше как нажатие какой-то кнопки, которое бы уничтожило всё оружие противника. Не саблями же драться в XXI веке. Если Азербайджан сможет вернуть Карабах, это никак не отразится на моей жизни, но прибавит мне гордости. Я поверю, что справедливость существует.

Но если первый и второй лагеря мнение своё выражали исключительно в соцсетях и на кухне, то особо радикальная часть третьего лагеря решила действовать. Ночью 14 июля в Баку состоялся стихийный несанкционированный митинг, участники которого требовали начать войну. Наплевав на карантин и маски, несколько тысяч человек вышли на улицы с флагами, плакатами и лозунгами «Карабах наш!», «Слава армии!», «Главнокомандующий, объяви мобилизацию!»

Если не считать тех самых протестов в конце 1980-х — начале 1990-х, митинги в Баку — очень редкое явление. Время от времени это пытается делать только оппозиция и феминистки, но их разгоняют в считанные минуты. Мне проще представить «Октоберфест» в Саудовской Аравии, чем настоящий митинг в Баку. 

«Думаю, полиция сперва собиралась их, как обычно, разогнать. Но, когда увидела масштабы, не рискнула, — рассказывал мне знакомый очевидец. — Тысячи разгневанных националистов и патриотов — это не шутка. Я удивился, что среди них было много девушек и женщин. Некоторые кричали „Аллаху Акбар“».

Митинг всё же разогнали, когда его участники ворвались в здание парламента. 

На следующий день деликатно умерить пыл протестующих попытался президент Ильхам Алиев: «Я спросил, сколько человек за эти дни обратились в районные отделы Госслужбы [по мобилизации]с желанием пойти воевать. <...> Примерно 150 человек. А сколько человек было вчера перед Аллеей шехидов? Тысячи. <...> Те, кто вчера говорил „Хочу воевать в Карабахе“, пусть идут и представят свои анкетные данные в Госслужбу по мобилизации и призыву на военную службу. <...> В нужное время мы их призовём», — сказал Алиев.

Автор самиздата Вазир Мирзоев рассказывает, как Азербайджан готовился к войне, как сейчас выглядит Баку и что бывает с теми, кто не поддерживает действия правительства и армии

Утром 27 сентября Армения и Азербайджан обвинили друг друга в обстрелах своих позиций. В обеих странах ввели военное положение. Баку объявил о масштабной наступательной операции. В первый же день о поддержке Азербайджана заявила Турция. Как и в 2016 году, стороны ежедневно сообщают о колоссальных потерях противника — о погибших и разрушенной боевой технике. В конце октября Алиев оценил потери Армении в пять тысяч человек, данные о погибших азербайджанцах он пообещал обнародовать после войны. Президент России Владимир Путин заявил, что стороны потеряли по две тысячи человек, а общее число жертв — порядка пяти тысяч. Минобороны Армении назвало эти цифры обобщёнными и заявило, что потери Баку в несколько раз превышают число погибших на стороне Еревана.

В ходе боевых действий обе стороны применяют артиллерию, тяжёлую технику и ракетные комплексы. По обе стороны фронта под обстрелы попадали мирные населённые пункты. 17 октября под обстрел попал второй по величине город Азербайджана Гянджи. Погибло больше десяти человек, десятки ранены. В конце октября при обстреле города Барды погибло больше двадцати человек. Азербайджан обвинил в обстреле армию Армении. Ереван эти заявления опроверг и обвинил Баку в обстреле «мирных поселений и объектов гражданской инфраструктуры» в Нагорном Карабахе, в том числе в Степанакерте (Ханкенди) и Шуши. Власти самопровозглашённой НКР заявили о 45 погибших мирных жителях.

По данным Баку, Азербайджан смог продвинуться на южном участке фронта и взять три бывших райцентра, потерянных 26 лет назад: Джебраил, Гадрут и Физули. Минобороны Армении все эти сообщения опровергает.

При посредничестве России Баку и Ереван трижды договорились объявить режим прекращения огня. Но спустя несколько часов обвинили друг друга в нарушении. 31 октября, при участии Минской группы ОБСЕ, на переговорах в Женеве Баку и Ереван договорились не стрелять по гражданским объектам.

— После новостей 27 сентября я сразу пошёл в посольство и записался добровольцем. В тот день их было больше пяти тысяч, — рассказывает двадцатидевятилетний Руслан (имя изменено). Детство и юность он провёл в Баку, служил в Карабахе танкистом. Работает таксистом в Москве.

— Сейчас нельзя не записаться в добровольцы. Это невозможно. Как я буду смотреть в глаза людям, чьи сыновья ушли на фронт? Все записались: друзья, соседи, родственники. Сегодня мне сказали, что двоюродный брат погиб на фронте. Как смотреть в глаза тёте, если буду прятаться от войны в Москве?! А я ведь могу никуда не ехать, я ведь гражданин России, — Руслан начинает активно жестикулировать. — Двадцать лет ему было, сопливый мальчишка, даже женщину не попробовал. Его одноклассники и друзья тоже уже в списках погибших.

Пока его не призывают на фронт, он старается помогать армии другими способами. Каждую неделю Руслан, наравне с друзьями из московской диаспоры, отправляет связному в Баку пять тысяч рублей. На эти деньги солдатам закупают то, что в гособеспечение не входит: в основном сладости, фрукты, сигареты и носки, которых всегда не хватает.

— Мне не страшно идти на войну. Я борюсь за свою землю. Мой лучший друг, армянин Серж, постоянно поздравляет после того, как наша армия занимает очередной населённый пункт. Он не спорит, ведь правда на моей стороне. Вопрос с Карабахом надо решить раз и навсегда. Пусть это будет стоить хоть тысячи, хоть миллиона жизней. Надо с этим покончить, пока Карабах не стал регионом, где воюет весь мир, где воюют христиане и мусульмане. Как только нас призовут, как только нам предоставят самолёт из Москвы в Баку, я в тот же день полечу!

Чтобы снизить риск заражения коронавирусом, в середине октября в Баку закрыли метро. Вместо двадцати минут в университет приходится добираться около двух часов на забитых до отказа автобусах. Недалеко от меня сидят двое парней. Между ними происходит диалог по мотивам вирусного опроса, который гулял по фейсбуку несколько лет назад:
— Если ты на войне встретишь армянского ребёнка, что ты сделаешь?
— Ничего. Это же ребёнок. Солдата убью, а ребёнка — нет.
— А я бы убил. Этот ребёнок, когда вырастет, станет врагом.

Азербайджанская пропаганда больше двадцати лет пыталась представить армян как настоящих зверей и демонов, как народ, который испокон веков предаёт своих соседей. Несколько лет назад в Сети появилось видео, в котором воспитательница частного детского сада спрашивала детей: «Кто наши враги, дети? Правильно, армяне! А что они делали?» На что ребёнок ей ответил: «Они захватили наши земли, они убивали наших людей!» Мнения комментаторов разделились: одни сожалели, что детям приходится говорить горькую правду, но другого выхода не видели, другие критиковали воспитательницу за то, что решила обсудить эту тему слишком рано — правильнее так говорить детям постарше. В соцсетях детского сада регулярно появляются посты с военной тематикой, прославляющие армию или напоминающие о трагических событиях, например о Ходжалинской трагедии 1992 года, когда после многомесячной осады и штурма погибло больше пятисот мирных жителей. В школе о «злых армянах» ученики читают в учебниках истории. Никогда не забуду слова учительницы в десятом классе. Отчитывая одноклассника, она сказала: «Лучше бы взял автомат и поехал воевать в Карабах!»

То, что Азербайджан готовится к войне, ощущалось уже в начале сентября: стало больше патриотической рекламы, на телевидении появились ролики с участием солдат и словами о скором освобождении Карабаха, начались масштабные совместные учения с Турцией, а Алиев стал открыто говорить о том, что Армения сосредотачивает войска на линии соприкосновения.

Утром 27 сентября я по привычке решил, лёжа в постели, пролистать ленты соцсетей, но доступа в интернет не было. После этого мне позвонил друг:
— Пошли гулять, всё равно интернет не работает. Почему? Так война началась.

Интернет в Азербайджане отключили, чтобы предотвратить провокации. Но люди массово и быстро освоили VPN-сервисы. Соцсети были переполнены радостью и воодушевлением: «Наконец-то! Вернём Карабах! Карабах наш!» На балконах, на витринах магазинов и на окнах автомобилей стали появляться плакаты с цитатами президента о том, что противника надо гнать как собаку, и азербайджанские флаги, иногда — турецкие и пакистанские. Армянский можно было встретить реже — в качестве коврика у порога или «украшения» для выхлопной трубы автомобиля. В магазинах и кафе играют патриотические песни и марши.

В общественных местах развесили фотографии шехида — генерала Полада Гашимова, погибшего летом в Товузе. Другой герой, о котором азербайджанцы решили массово напомнить самим себе, — прапорщик Мубариз Ибрагимов, погибший в Карабахе десять лет назад. По версии азербайджанской стороны, его убили в бою после нападения армянской армии. Власти Армении утверждают, что он пересёк линию фронта и напал на солдат в окопах. Два года назад азербайджанская студентка Нармин Шахмарзаде публично усомнилась в официальной версии гибели Ибрагимова и обвинила его в жестокости за убийство армянских солдат. Девушка подверглась травле, депутаты призывали привлечь её к уголовной ответственности и приговорили к четырёмстам часам исправительных работ.

В последние дни сентября в Баку начались спешные приготовления: в военкоматах выстроились очереди из добровольцев. За несколько дней до войны мне позвонил знакомый и сообщил, что полицейские остановили его посреди дороги и забрали пикап на штрафстоянку, для военных нужд. После подобные сообщения появились по всей стране: внедорожники и пикапы начали изымать, хотя закон позволяет это сделать только после объявления военного положения. А это произошло только 27 сентября. 

Взрыв патриотических настроений в Баку случился ещё летом. Накопленный за время карантина негатив вывел людей на улицы. Кроме митинга в центре Баку азербайджанцы устраивали масштабные похороны погибших во время июльской перестрелки. Такие массовые мероприятия сопровождались лозунгами: «Президент, дай нам оружие и приказ!», «Карабах наш!» Двинулись в центр города. Народ требовал войны не с Арменией, а возвращения территории. Нагорный Карабах стал национальной идеей, которая объединила народ, годами с покорностью принимавший нарушения прав человека, фальсификацию выборов или относительно низкий уровень жизни, особенно в регионах. 

После каждого заявления президента о том, что армия заняла очередной населённый пункт, люди выходят на улицы и на балконы с флагами, кричат «Карабах наш!», автомобилисты сигналят, ведущие новостей даже плачут при зачитывании сводок. С наступлением войны словам Алиева начали верить даже те, кто еще недавно считал его вселенским злом и насмехался над каждым выступлением. Но сейчас любая информация воспринимается как неопровержимая истина, несмотря на то, что её регулярно опровергают. Такое было, когда Алиев объявил об освобождении города Гадрута, первого крупного населённого пункта в Карабахе. Минобороны выпустило патриотический ролик под названием «Освобождённый Гадрут», где показало кадры сельской местности без единого местного жителя. Армения слова Алиева опровергла. Азербайджан назвал это фейком, но спустя неделю опубликовало новое видео.

Как и в 2016 году, ни слова о потерях, хотя масштабные похороны погибших солдат ежедневно проходят по всей стране. Туда приходит много народу, с флагами, лозунгами, каждый хочет выразить соболезнования и солидарность. 

Отдельный фронт развернулся в интернете. Азербайджанцы начали массово писать посты в поддержку армии, гордо называя себя киберсолдатами: «Скоро мы будем отдыхать в Шуше и Ханкенди!» 

«Господин Президент! Я удалил все посты на фейсбуке, в которых критиковал вас, но меня всё ещё мучает совесть. Посадите меня на три-четыре года, чтоб я сам себя простил!» — написал в фейсбуке азербайджанский эмигрант, судя по профилю, живущий в Страсбурге. Выяснить серьёзность намерений мне не удалось: на просьбы об интервью автор поста не ответил. Но, будто следуя его примеру, в Баку демократы, которые до этого постоянно говорили о нарушении прав человека в Азербайджане, в частных разговорах одобряли действия властей. Они считали правильным решением в военное время задерживать пацифистов и тех, кто распространяет «неправильную» информацию, например о жестокости родной армии. 

10 мая 2016 года, в день рождения Гейдара Алиева, политического активиста и оппозиционера Гияса Ибрагимова вместе другом Байрамом Мамедовым арестовали за протестное граффити на памятнике бывшему президенту страны. Активисты написали на азербайджанском языке две фразы: «Прочь, система!» и «С праздником рабов!» Второй лозунг — иронично изменённое поздравление «С праздником цветов!», приуроченное к дню рождения Алиева-старшего. Ибрагимова и Мамедова обвинили в хранении и торговле наркотиками и приговорили к десяти годам тюрьмы. При поддержке международных организаций их удалось освободить спустя три года.

Несмотря на то, что большая части оппозиции Азербайджана поддержала решение начать войну, Ибрагимов сразу начал публиковать антивоенные заявления. «Межнациональные конфликты не решаются военным путём, напротив — это может ещё больше усугубить ситуацию. Особенно если войну эту ведёт такое правительство, как наше, находящееся на грани диктатуры. В отличие от правительства и большей части общества, мы осознаём, что это не сулит ничего хорошего нашей стране и народу, и считаем: когда государство, где попираются права человека и оппозиция подвергается чудовищному притеснению, а автократический режим ещё и начинает войну, — хуже уже некуда», — говорит Ибрагимов.

После публикации антивоенных постов Ибрагимова сначала вызвали на допрос в Службу госбезопасности, а потом — в прокуратуру. Активист считает, что это произошло после того, как на него в органы пожаловались пользователи соцсетей. В обоих случаях визит заканчивался профилактической беседой: «Мне говорили, что сейчас мои заявления противоречит государственным интересам, а затем отпускали. Речь идёт о постах, в которых я говорил, что война — это в любом случае плохо и не принесёт ничего хорошего». В прокуратуру Ибрагимова вызвали после публикации поста с фотографиями погибших двадцатилетних солдат — азербайджанца и армянина. К фото он добавил цитату из песни американца Пита Сигера, который протестовал против войны во Вьетнаме: «What did you learn in school today dear little boy of mine?»

«На меня с самого начала войны пытались давить в соцсетях, звали на „разборку“, искали мой номер телефона и адрес. В таких случаях я сам говорил им, где живу, и приглашал к себе. Но никто не пришёл. Я всегда отмечал, что, несмотря ни на какие притеснения, никогда не стану политическим эмигрантом. Хотя, возможно, побыть какое-то время вдалеке может пойти на пользу».

Около месяца в азербайджанском фейсбуке существовала группа «Авиалинии Пиночета», создатель которой вдохновился историей о полётах смерти в Аргентине 1970-х годов. Тогда противников режима Пиночета накачивали наркотиками и с вертолёта сбрасывали в океан. Администраторы азербайджанской группы сосредоточились на интернет-расправе. Они цитировали пацифистские посты сограждан и призывали их травить и наказывать. Одной из жертв их травли стала оппозиционерка Вафа Наги — бывший сельский муниципальный депутат и предпринимательница. За слова о том, что «Алиев находится в эйфории, пока гибнут наши дети», её прозвали «внутренним армянином» и развратницей. «Напишите ей от всего сердца. Обрушьте гнев на эту армянолюбку. Покажите свою силу, львы», — призывал администратор сообщества.

На Лейлу Джафарову, доктора-антрополога из Бостонского университета, которая сейчас живёт в Баку, тоже призывали пожаловаться в силовые органы. Она опубликовала пост, в котором рассуждала о том, что люди уже не осознают реальные ужасы войны, а воспринимают это как развлечение. 

«Я моментально почувствовала бессилие от того, насколько война превратились в нормальную и приемлемую часть нашей жизни. Она везде: во дворе, когда маленькие дети в камуфляжной одежде играют в войнушку, вдоль дорог на билбордах, по телевидению. В Баку и других городах, которые находятся далеко от зоны боевых действий, где люди не сильно ощущают последствия, она воспринимается как представление, которое можно посмотреть по телевизору в перерыве между уборкой, или игра, где соревнуются за количество уничтоженной боевой техники, а направленное убийство солдат „вражеской“ армии воспринимается не более чем как очередной успешный раунд. Я уже не говорю о том, с какой алчностью люди считают количество завоёванных деревень, при этом отказываясь считать и сохраняя молчание о количестве погибших людей, чьи жизни мы обмениваем на эти деревни», — рассказала Лейла.

В социальных сетях ей присылали оскорбления и угрозы, а её посты сопровождали призывом к расстрелу. Но Лейла всерьёз это не воспринимает. 

Мне тоже пришлось ответить за свои посты. Несколько дней назад мне написал френд с фейсбука, с которым мы виделись один раз в жизни несколько лет назад: предложил встретиться и «кое-что обсудить». Через неделю в чайхоне за чашкой чая он объяснился: 
— Я слежу за тем, что ты пишешь, и никак не могу понять, почему в такое время ты иногда пишешь посты против Азербайджана. Я вижу, что ты не за Армению, но не могу понять твою позицию.

Я объяснил: не считаю, что войной можно решить этот конфликт, и не могу спокойно относиться к тому, что тысячи простых молодых людей, десятки мирных жителей с обеих сторон погибают или страдают по решению своих властей.

В ответ мой собеседник рассказал, что учился в Европе, где было много армян, но среди них не оказалось ни одного человека, который бы не питал ненависти к азербайджанцам. По его словам, в войне за Карабах армяне ведут себя хуже нацистов. Себя националистом он не считает, не говорит, что азербайджанцы лучше других, но его бесит, что армяне считают себя особенными. Говорит, что готов изменить своё мнение, если встретит армян, которые признают, что их народ творил чудовищные вещи. В зверства родной армии он верить отказывается и повторил популярную мысль о том, что почти тридцать лет переговоров ни к чему не привели и вопрос уже пора решить. 

Он называет преступлением обстрел Гянджи и гибель мирных жителей, но атаки азербайджанской армии таковыми не считает: «Я не хочу, чтоб мирные граждане гибли, но армяне сами виноваты: они должны были эвакуировать население».

— Когда заключили перемирие и ещё было неясно, что его никто не соблюдает, я был в бешенстве, — сказал он мне. — Война должна продолжаться, потому что правда на нашей стороне и мы должны дойти до конца.

Мы просидели в чайхоне пару часов. Несмотря на напряжённость, никакой агрессии в диалоге не было. Но я не мог понять, почему он решил встретиться с незнакомым человеком, чтобы обсудить это. Со своей позицией я оказался в меньшинстве и со многими единомышленниками познакомился только после начала войны. Собеседник ответил, что хотел услышать мою позицию лично: «Если вдруг ты увидишь, что дерутся твой друг и незнакомый человек, ты же не будешь спрашивать, прав он или нет, — и вступишься за друга. Так же и со странами. Ты должен поддерживать Азербайджан».

Вечером, когда я уже вернулся домой, он мне прислал статью о расстреле азербайджанскими солдатами пленных армян, одним из авторов которой был армянин: «Теперь и такую новость эти армяне написали».

В июле, когда стрельба на границе уже начала стихать, в Лос-Анджелесе умер самый любимый бакинский армянин Борис Давидян. Он же певец Бо́ка, который исполнял забористый блатняк на смеси русского, азербайджанского и армянского. Бока прожил в Азербайджане до 1989 года, после чего перебрался в Армению, а оттуда — в Америку. Несмотря на это, он не только не забыл Баку и не открестился от него — он отзывался о родном городе и азербайджанцах с ностальгической нежностью, а проправительственные медиа публиковали эти интервью.

Даже на фоне тотального негласного запрета на всё армянское, Боку в Азербайджане любить разрешается. Он слишком свой. Хотя за аполитичные симпатии — к группе System of a Down или к футболисту «Ромы» Генриху Мхитаряну — можно нарваться на осуждение и даже агрессию со стороны окружающих. Скандал не обошёл и колумбийку Шакиру. В 2012 году на концерте в Баку певица развернула на сцене флаг родной страны, цвета которого совпадают с армянским. Пока разбирались, какой же всё-таки флаг вынесла поп-звезда, по Азербайджану успела прокатиться волна возмущения.

В июле 2020 года, когда, казалось бы, уровень армяно-азербайджанской ненависти достиг апогея, соболезнования под новостью о смерти Боки писали на трёх языках: азербайджанском, армянском и русском.