Игорь Демаков прожил в Киеве 25 лет, в 2015 году ему пришлось вернуться на Урал, в Нижний Тагил, где он родился и вырос. Свою долгую жизнь на Украине он почти по-довлатовски уместил в два чемодана, оставив в Киеве работу, квартиру и большинство картин. Сейчас художник ищет своё место в городе детства, где постарело всё, включая любовь его юности, и пытается понять, где его дом.
Над столом вперемешку висят иконы и картины. По всей комнате расставлены горшки с растениями — стрелиции, пальмы, бамбук. Из большого окна, не прикрытого шторами — у Игоря аллергия на пыль, — комнату заливает солнечный свет, и жёлтые обои становятся будто ещё желтее. Там же у окна, на маленьком столике под лампой, стоит недавно законченная картина. На холсте — очертания буддистского храма и, опять же, цветущие сакуры. С тех пор как Игорь вернулся в Нижний Тагил, он старается писать по картине в месяц.
В соседней комнате работает телевизор, там живёт 85-летняя мама Демакова. Обычно она занимается своими делами и старается не мешать сыну. Она была очень рада, когда Игорь вернулся из Киева, но после долгих лет разлуки близким людям пришлось заново привыкать друг к другу.
«Тяжело. Люди разного возраста и разного характера должны жить отдельно», — вздыхает Игорь. Он вернулся в Нижний Тагил в чужой дом, и ремонт комнаты, вплоть до цвета обоев, пришлось согласовывать с матерью. Спорить пришлось даже из-за штор: «Сначала обстановка была чужая. Первое время я просыпался по ночам и не понимал, где нахожусь».
Сейчас, когда ему хочется побыть одному, он надевает куртку и выходит из дома.
Игорь рисует сколько себя помнит. Картины всегда давались ему с большим трудом, но в них же он находил своё счастье. В Киеве художник организовывал свою первую выставку. Несколько картин разобрали в частные коллекции, одну увезли в Израиль. Это была неделя поздравлений и приятных статей, но потом всё резко затихло. «Хватит ли у меня сил ещё шесть лет от всего отказываться и рисовать, чтобы потом блеснуть один день?» — задумывался Игорь, но продолжал работать.
За двадцать с лишним лет его отсутствия город сильно изменился: в Тагиле недавно отремонтировали дороги, теперь и в майские дожди можно просто идти и не думать — мимо двора, в котором вырос, мимо старенькой песочницы и своих первых окон.
«Тогда квартира казалась очень большой, но сейчас я понимаю, что это я маленький был. Там была коммуналка — три комнаты на три семьи, десять человек в одном помещении. Очень шумно. Иногда случались страшные ссоры, мы все ругались, но потом по праздникам пекли пироги и угощали друг друга. В одной квартире жили три разных мира. В первом жена — парикмахер, муж — алкоголик; вторая крепкая: она — бухгалтер, он — шофёр; а третья — мы. Мама-учительница, сын-балбес и бабушка». Бабушка давно умерла, а с мамой художник за весь день может обменяться лишь парой слов: «Но мне очень дорого слышать, как у неё работает телевизор, как она говорит по телефону, как пьёт чай на кухне». Эти звуки для него — часть процесса. Так же, как в типографии, где он работал много лет.
***
За стеной кабинета в киевском полиграфическом холдинге, где Демаков, заведующий отделом колористики, смешивал краски, всегда было шумно. Здесь изготовляли обложки для журналов и каталогов, этикетки для шоколада; многое шло на российский рынок.
Эту работу Демаков нашёл в 2002 году. За десять лет в Киеве он успел освоить самые разные профессии: летал со стройотрядами на север, замешивал бетон, строил новостройки, выпекал булки, реставрировал костёл XVIII века, который в советские времена превратили в планетарий и институт атеизма. В итоге он попал в полиграфию, где задержался на двенадцать лет.
Пятнадцатого января 2014 года, после новогодних праздников, Игорь пришёл на работу и увидел, что линии этикетки шоколада закрыты, крупные заказчики прекратили печать, а многих людей отправляют в отпуск за свой счёт. Предприятие не закрылось, но работы стало значительно меньше.
Горящий факел города
«Когда начался майдан, стало страшно. Центр города превратился в один горящий факел. Приехало много людей с Западной Украины. Оборванные, грязные и голодные, они ходили по городу ночью, грабили и поджигали машины, — вспоминает Игорь события начала 2014 года. — Было ужасно больно проходить по любимому Крещатику и видеть палатки вокруг костров, баррикады из шин. Стоял запах палёной резины, который проникал даже под землю, в метро. Из Крещатика выкорчёвывали мощёные камни, они лежали грудами, и у меня всегда было ощущение, что один из них вот-вот полетит в мою голову».
Художник ездил домой с работы на метро, под майданом. В дни протеста центральные станции перекрывали, поезда проезжали их без остановок. В вагоне под майданом казалось, что идёт война; привычный уклад менялся.
Самым страшным днём Игорь называет 18 февраля 2014 года: «Я был на работе, мне позвонили и сказали, что моя крёстная умерла. Нужно было срочно ехать к ней в деревню. Я вышел с работы, подошёл к метро и узнал, что оно закрыто. Я мог не успеть на маршрутку, которая отправляется с другого конца города. Киев походил на разбуженный, взбудораженный муравейник. Огромные пробки, толпы людей шли пешком. Мой привычный путь в сорок минут занял три часа. Трамваи были переполнены, никто не платил за проезд, а машинист демонстративно курил в кабине. Въезд в Киев был заблокирован, я ехал ночью по пустой дороге в Хмельницкую область, а навстречу нам двигалась боевая техника».
Однажды ради интереса Игорь вышел на одну остановку раньше и пошёл через майдан. Он вступил в зону, ограждённую баррикадами и оцепленную нарядом полиции, но вход был открыт. «Чем дальше я шёл, тем страшнее становилось, и казалось, что ворота сзади захлопнутся — как в фильме ужасов, — вспоминает художник. — Слышались автоматные очереди. Я видел людей в ватниках и чёрных масках с оружием в руках. Я осознал: в центре огромного, почти трёхмиллионного города идёт война, которая в любой момент может перекинуться на другие улицы, где течёт нормальная будничная жизнь и ездит общественный транспорт».
Последнее время самолёты из России загоняли на дальнюю стоянку, окружали автоматчиками, люди по коридору шли в аэропорт, кого-то после допроса разворачивали. Демаков очень болезненно и остро воспринимал эти перемены: «В какой-то момент я почувствовал себя лишним и понял, что больше не могу. Да и рисовать в таком напряжении совсем не получалось».
Восьмого августа 2014 года Порошенко подписал Закон о повышении предельного возраста военнообязанных с 50 до 60 лет, и коллегам Демакова начали приходить повестки о переподготовке. Люди не открывали двери, и тогда повестки стали приносить по месту работы в отдел кадров. Игорь вспоминает, что возвращавшиеся были озлобленными. На тот момент Демакову было 50 лет, и он подумал: если не улетит сейчас, потом могут быть проблемы.
Он начал процесс продажи квартиры, но вдруг выяснилось, что ЖЭКу в период мобилизации для выписки нужна справка из военкомата. Там её не дали, сказали: «Вы на воинском учёте». Доказывать, что это незаконно, Игорь не стал, иначе «отправили бы на переподготовку». Он написал доверенность на друга, сложил вещи в картонные коробки и написал заявление об увольнении.
«Я пересёк границу и понял, что уже не вернусь. Потому что опасно, потому что всё хорошее и дорогое закончилось, потому что молодость, в конце концов, проходит. Сожаления не было, потому что эту жизнь я уже прожил».
Смотрели как на дурака
«Все эти годы я регулярно летал на родину — на Новый год и на день рождения мамы. Но когда пришло время собираться в последнюю поездку, меня охватил ужас. Слишком многое показалось важным», — рассказывает художник. В его новой тагильской комнате не так много вещей из Киева. У него было всего два чемодана, в которые он должен был как-то уместить всю свою прошлую жизнь и тихо улететь на Урал. Тихо — потому что пришлось взять обратный билет. Без него, он боялся, могли не выпустить.
Игорь вытащил картины из рам и раздал рамы художникам. О том, чтобы увезти картины с собой, не было и речи. Он сложил их в большой саквояж и передал на хранение другу. Надеялся забрать их позже.
«Я упаковывал вещи и смотрел погоду на Урале, понимая, что, возможно, месяц у меня не будет интернета. Выписывал прогноз в блокнот: сегодня, завтра, послезавтра... И с ужасом понял: пройдёт эта неделя, пройдёт месяц, а что я буду делать дальше?»
В Тагиле люди на улице преимущественно в серой одежде. Игорь научился определять: если кто-то одет ярко, значит, приезжий: в своей серой одежде они кажутся Игорю угрюмыми, озлобленными — погодой и поиском работы. К городу он, кажется, так и не смог привыкнуть вновь: «Каждый второй в городе — охранник, все друг от друга что-то охраняют. Здесь много бывших зеков. Если ехать дальше на север, там одни зоны. Когда освобождаются, здесь и оседают. Может, поэтому люди здесь очень настороженные. А зачем, а почему, а чего тебе надо, а куда ты лезешь? Чтобы сделать какое-то доброе дело, надо ещё тридцать раз подумать». Новым привычкам в старом доме также не нашлось места: «Я, например, привык в Украине с родственниками целоваться на прощание. А здесь не принято. Я первое время пытался, но на меня смотрели как на дурака, отталкивали. У меня иногда ощущение, что я иду, а у меня на лбу написано „чужой“. Однажды в банке на меня напала с кулаками какая-то сумасшедшая бабка, когда увидела, что я меняю доллары. Кричала, что я родину продал».
«Я теперь свободна»
Задумавшись, Игорь доходит до ныне заброшенных корпусов молочного завода. Когда-то здесь работал и сам художник, родители с самого детства внушали, что у мужчины должна быть сложная и нужная профессия: работать в шахте или на комбинате.
«Однажды в нашем цехе появилась молодая женщина. Замужем, ребёнку три года. Бывают встречи, когда люди с первого взгляда чувствуют взаимное притяжение, — вспоминает Игорь. — У нас завязался роман, о котором говорил весь завод». Тайком от её мужа они гуляли в дальних уголках города, ходили втроём, с её сыном за ручку. Но вскоре они расстались, Игорь улетел учиться в Киев.
«Конечно, я помнил о ней, когда вернулся. Мне приснился сон. Я ясно увидел тот период, когда уезжаю в Киев. Я увидел во сне, что я никуда не еду, женюсь на ней, мы живём долго и счастливо. Тогда я ей позвонил — спустя столько лет вдруг решил поздравить с Восьмым марта. Поговорили. Она перезвонила. Говорит: „А у меня муж умер. Я теперь свободна“. Что-что, а новость меня не удивила: я чувствовал, что что-то случилось, — глядя на остовы заводских помещений, рассказывает Игорь. — Я не уверен, что хочу её увидеть: встречи иногда разочаровывают. Прошло столько лет — наверное, она не стала лучше. Да и я лучше не стал. Очень сложно и не нужно возвращаться туда, откуда ты ушёл и где тебе было хорошо».
С этой женщиной они больше так и не встретились. А завод по-прежнему стоит без дела, лишив около четырёхсот тагильчан рабочих мест. Упадок производства на Урале Игорь почувствовал на себе сразу по приезде, когда пошёл в бюро трудоустройств. Там ему сказали, что на такую же престижную должность, как в Киеве, в Нижнем Тагиле он рассчитывать не может. Предложили работать вахтовым методом и уезжать в другие области. Но у Игоря 85-летняя мама — он отказался.
Всё сгорает
В сером сонном Тагиле для Игоря есть одно вечно живое место — школа, в которой он учился. После уроков здесь всегда шумно. Игорь смотрит через забор на сегодняшних школьников и вспоминает: «Старых друзей почти не осталось, я никого не нашёл. Однажды случайно встретил одного школьного приятеля — он спился совершенно. Мы потом виделись дважды, и оба раза я тащил его до дома». Новые друзья с возрастом не приобретаются, но Игорь говорит, что всегда был одиноким: что в Киеве, что в Тагиле.
Пока его сверстники заводили семьи, он посвящал свою жизнь двум страстям: самолётам и рисованию. С самолётами не получилось: в 95-м году, когда Демаков окончил в Киеве институт, обе страны погрузились в постсоветский кризис. Свердловский аэропорт Кольцово, где Игорь планировал найти работу после окончания вуза, в 1991 году начал преобразовываться в Первое Свердловское авиационное предприятие и стоял без работы. Демаков вернулся обратно в Киев.
«Я веду замкнутый образ жизни», — вздыхает художник. В Тагиле у никого нет никого, кроме матери. С момента возвращения он успел похоронить уже четырёх родственников.
Чтобы не сойти с ума от одиночества и безработицы, периодически он вырывается из Тагила. Недавно ездил на день рождения матери своего близкого друга. Больше тридцати лет назад шумно и весело, вопреки сухому закону, Игорь гулял здесь на его свадьбе. Но дети давно разъехались, старый семейный дом сгорел, и теперь тётя Галя изредка принимает гостей в своей новой квартире. Демаков не был здесь десять лет.
«Я приехал, обнял тётю Галю, и у меня возникло ощущение, что она стала ещё меньше — совсем маленькая, прозрачная и беленькая. Казалось, что я её обниму, а она растает, как снегурочка. Она стала совсем тихая. Все разговаривали за столом, а я смотрел, как она сидела на фоне окна, а за окном — труба завода, который уже давно не работает. Я смотрел на неё и думал: а как бы я жил, если бы всё потерял? Она встретила своего мужа, родила двоих детей. Потом муж умирает, дочь умирает, умирают братья, приходится хоронить родителей. А потом ещё и дом горит со всеми вещами. Человек на склоне лет теряет всё, что он нажил. Сын давно зовет её к себе в Москву, но она не хочет переезжать. Тут её родина, её земля, тут похоронены её предки, тут стоял её дом. Уехать невозможно. Я тоже жил, строил планы, а потом вдруг из-за каких-то обстоятельств всё сгорает. Бах — как дым».
***
В комнате Игоря нет его киевских картин — они так и остались у друга, которому он передал их на хранение в 2015 году. Сейчас они не поддерживают связь, «разошлись по разные стороны баррикад». В его поздних тагильских работах, которые висят на стенах, заметно больше света и тёплых красок, это отмечает и сам Демаков: «Чем больше агрессии вокруг, тем больше мне не хватает тепла и хочется нести его в картинах. Хочется спрятать всё это за красками. Я сам стал терпимее, стал больше дорожить близкими отношениями. Чем старше становится моя мама, тем больше я понимаю, что всё конечно.
Среди картин, оставшихся в Киеве, есть одна, которой Игорь по-настоящему гордится. Написанную в 2008 году «Трансформацию» хотели даже забраковать и не допустить на выставку — слишком зловещей и мрачной показалась.
Говоря о пережитом, о своей судьбе, он отсылается к этому образу: «Совершенно разные люди, с разными судьбами, мыслями, убеждениями, вдруг оказываются в одной колонне, плечом к плечу. Сами бы они на это никогда не решились — для этого нужно мужество и самоотречение. Они становятся общей массой, и у каждого будет всего лишь мгновение, чтобы вспомнить всю свою жизнь. А потом — трансформация».
