27 сентября Нагорный Карабах вновь стал горячей точкой номер один на всём постсоветском пространстве. В регионе разворачиваются самые ожесточённые бои после 1994 года. Гибнут десятки мирных жителей, Армения уже потеряла больше тысячи военных. Осенней войне в Карабахе предшествовали двухнедельные столкновения в июле — на армяно-азербайджанской границе в трёхстах километрах от Нагорного Карабаха. Самиздат решил дать слово двум сторонам, которые больше тридцати лет не могут договориться, и публикует письма из Еревана и Баку. В этом тексте — письма из Армении. Первое написано после летнего обострения конфликта, до сентябрьских событий, второе — после начала масштабной войны в Карабахе.
Автор самиздата Ашот Даниелян рассказывает, как выглядел Ереван после большой победы в 1994 году, что изменилось после войны 2016 года, почему мир в Нагорном Карабахе невозможен без войны, а враг всё-таки существует
Спор за Нагорный Карабах (НК) — регион в Закавказье площадью менее 4,5 тысячи кв. км, в основном населённый армянами, — начался ещё в конце XIX века. В 1922 году Карабах стал частью Азербайджанской ССР. В 1988 году Совет депутатов НК попросил Москву передать регион в состав Армении. После этого в Карабахе начались вооружённые столкновения, в Армении и Азербайджане произошли погромы.
В 1991 году Азербайджан и Армения объявили о независимости от СССР, позже армянская община НК провозгласила независимую Нагорно-Карабахскую Республику — Арцах. Ни одна страна в мире её не признала. Азербайджан заявил об оккупации своей территории армянской армией. В регионе началась война.
С 1992-го по 1994-й Баку потерял контроль над всей территорией бывшей НК, а также семь приграничных районов, в том числе рядом с Арменией. В 1994 году, при содействии, в частности, России, Франции, Турции и США, войну удалось остановить. Единых данных о количестве погибших нет. В 2004 году Армения заявила о шести тысячах погибших. Баку озвучивал разные цифры: от 11,5 тысяч до 21 тысячи погибших. Международные эксперты оценивали потери обеих сторон в 25–55 тысяч человек, а количество беженцев — от сотен тысяч до миллиона.
В 2007 году Минская группа ОБСЕ сформулировала Мадридские принципы: Азербайджану обязали вернуть территории «Пояса безопасности» — семь районов вокруг, присвоить Карабаху промежуточный статус, провести демилитаризацию, вернуть беженцев. ООН признал НК частью Азербайджана.
В Армении после войны, на фоне экономического кризиса и обвинений в коррупции в адрес президента Левона Тер-Петросяна, начали расти оппозиционные настроения. В 1998-м из-за раскола в правительстве он подал в отставку: против Тер-Петросяна выступили премьер-министр, бывший глава самопровозглашённой НКР Роберт Кочарян и министр обороны Вазген Саргсян. В 1998 году Кочарян выиграл президентские выборы. Он руководил Арменией до 2008 года.
В глубине складов армянского коньячного завода, на фоне стены, исписанной тысячами туристов, и флагов Азербайджана, Франции, России, США, Нагорно-Карабахской Республики и Армении, хранится «Бочка мира». Это небольшой бочонок коньяка, который заложили в 2001 году в честь визита сопредседателей Минской группы ОБСЕ, а откупорят в тот день, когда будет достигнуто мирное соглашение между Арменией и Азербайджаном. Надежда на мир имеет символ, жаль только, люди не скоро узнают вкус того коньяка.
В концерте английского писателя и стендап-комика Ричарда Херринга «Усы Гитлера» была шутка о том, что большинство конфликтов в мире возникает между народами, которые расист не смог бы различить. Помню, как сильно меня рассмешила эта шутка, когда я впервые увидел концерт в прошлом году. Она и до сих пор меня веселит, кроме тех дней, когда не до веселья.
Помню, как в 1998 году удивился, когда узнал, что мы победили. Ведь Ереван тогда, спустя четыре года после окончания Карабахской войны, не выглядел как столица страны-победителя. То время все называли «тёмные годы»: свет давали по часам, горячей воды не было, иногда и вообще никакой воды. Не то чтоб это было проблемой для детей, которые большую часть времени проводили на улице, но создавалось впечатление, что такая же разруха должна распространяться всюду. Уже тогда, десятилетний, я знал, что на протяжении веков моя страна успела проиграть во множестве войн и пережить геноцид, поэтому история об Армении-победителе казалось слишком хорошей, чтобы быть правдой.
В шестнадцать лет я считал, что война нужна только политикам. Так мы и говорили друг другу, когда собирались с друзьями выпить пива на Каскаде — огромной лестнице из белого туфа с пятью открытыми террасами, которая соединяет центральную и северную части Еревана. Её строительство началось в 80-х и не закончено до сих пор. Каскад превратился в музей под открытым небом, но ему всё ещё не хватает нескольких пролётов до завершения. Как раз в таких недостроенных пролётах наверху, откуда открывался чудесный вид на город, мы и собирались. Тогда ещё никто не следил при продаже сигарет, есть ли тебе восемнадцать, и не беспокоился о распитии алкогольных напитков в публичном месте.
К тому времени разговоры политиков о войне уже раздражали — не столько сами по себе, сколько контекст, в котором они возникали. «Мы древний народ, но молодая страна в состоянии войны» — так звучало оправдание всех бед и несправедливостей. Было неважно, насколько это правдоподобно: в сознании война уже закрепилась как что-то, из-за чего жизнь не будет улучшаться. Прекращение огня — это, конечно, не перемирие, но для нас отличие было только в том, что периодически на границе кто-то умирал. По одному человеку за одно столкновение. Проходит время — и чья-то внезапная смерть перестаёт шокировать. Ты просто живёшь, сохраняя глубоко в душе знание о том, что где-то там, на границе, умирают люди — по человеку за раз.
Наверное, именно такое восприятие, вместе с усталостью от повторяющегося политического нарратива, привело к тому, что четырёхдневная война в 2016-м оказалась для меня серьёзным шоком. Это было крупнейшее с 1994 года столкновение между Арменией и Нагорно-Карабахской Республикой с одной стороны и Азербайджаном с другой, которое привело к сотням жертв. События начались в ночь на 2 апреля 2016 года. После обстрела из артиллерийского орудия, на рассвете, Азербайджан перешёл в наступление по нескольким направлениям, используя танки и вертолёты.
Когда в соцсетях появились первые посты обеспокоенных граждан, всё это казалось просто очередным сообщением с границы, где война идёт всегда. Удивляло только, что так много людей активно репостили эти сообщения. Спустя час стало понятно: что-то изменилось. События активно обсуждались в Сети, редкие новостные сводки сменились потоком информации из всех источников, буквально на следующий день на фронт потянулись добровольцы. Пропустить такое было практически невозможно. Быстро обнаруживались и блокировались аккаунты с дезинформацией, по фейсбуку начал ходить список с заслуживающими доверия СМИ, ссылками на аккаунты пресс-секретарей и представителей армии, который все активно шерили. Очень быстро стал популярным термин «информационная гигиена».
Следующие несколько дней я чувствовал, будто растворился в потоке новостей. Отключил уведомления от тех, кто паниковал, ударялся в бессмысленную браваду или иронизировал. Настроил уведомления на тех, кто выражал умеренную позицию и опирался только на проверенные данные. На тот момент я всё ещё твердил про себя, что война нужна только политикам. Я жил в Москве, часто сталкивался с азербайджанцами и всегда говорил с ними о том, как жалко, что два братских народа оказались по разные стороны баррикад. В моём мире всё, что произошло между Арменией и Азербайджаном, было просто серией недоразумений, и если бы только кто-то умный всем всё разъяснил, конфликт был бы исчерпан.
Официально обе страны тыкали пальцем друг в друга, говоря «он первый начал». Мы говорили, что у них больше убитых, — они говорили, что у нас. Мы говорили, что мы уничтожили технику, — они говорили, что всё наоборот. Мы говорили, что наших мирных жителей убивают, они возражали, что это их мирные жители гибнут из-за нас. Боевые действия велись под неодобрительные покачивания головами лидеров соседних стран и, как считали некоторые, завершились после одного звонка из Кремля. Путин действительно провёл телефонные переговоры и с президентом Армении Сержем Саргсяном, и с главой Азербайджана Ильхамом Алиевым, призвав обоих прекратить боевые действия. В моём окружении многие восприняли это как «старшие сказали прекратить драться».
Если бы не серьёзность и трагичность происходящего, всё это выглядело бы как ссора двух мальчишек в детском саду.
В 2016 году Баку и Ереван обвинили друг друга в развязывании боевых действий. Со 2 по 6 апреля в Карабахе шли бои с применением тяжёлой артиллерии и бронетехники. Стороны регулярно сообщали, что потери противника в пять-десять раз превышают число жертв их собственных армий, а также опровергали слова друг друга о захвате высот и населённых пунктов. Армения признала гибель 18 военных. Азербайджан заявил о 12 погибших. По данным ООН, погибли по меньшей мере 33 человека. При посредничестве России и ОБСЕ, стороны прекратили огонь. Спустя неделю Минобороны самопровозглашённой НКР опубликовало имена 56 погибших.
Во время апрельской войны я впервые начал следить за азербайджанской информационной повесткой, вычитывая комментарии и мнения о происходящем. И тогда впервые понял, насколько отличаются миры, в которых мы живём. Для самих себя мы — древний народ с трагичной историей, который всегда защищался. А с их точки зрения — варвары, которые всегда нападали и вызывали смуту. От того, насколько нарратив азербайджанцев был далёк от нашего, хотелось кричать. Я ждал различных точек зрения, но никогда не думал, что другая сторона видит в нас злодеев не только в данном конфликте, но и в историческом контексте.
Отдельно от событий на границе существовал целый мир столкновений в соцсетях. Люди с обеих сторон поливали друг друга грязью с таким упоением, как будто это могло что-то изменить. Худшим во всём этом для меня было то, что интернет-спорщики как будто пытались вести счёт убитыми. Одна сторона убеждала другую, что у них больше жертв, а значит, они проигрывают. Крайним проявлением всего этого стали появившиеся в соцсетях фотографии погибших, начиная от общих видов полей с телами до приводящих в ужас снимков азербайджанского солдата, который держал в руке отрезанную голову двадцатилетнего армянского бойца Кярама Слояна.
К тому моменту во мне не осталось сил искать виноватых с обеих сторон. Я понимал, что специфика современного интернет-пространства работает по системе информационных пузырей, и в итоге я вижу только часть картины. Но тогда впервые для меня мир разделился на «нас» и на «них». Многие из моего поколения, не заставшего войну в сознательном возрасте, росли с уверенностью, что она позади и открытого противостояния уже не случится. После апрельской войны появилась убеждённость в том, что оно неизбежно.
К сожалению для себя, я стал видеть смысл в ксенофобии. Солдат должен дегуманизировать врага, иначе он физически не сможет выстрелить, а если эскалация неизбежна — придётся стрелять. Происходящее начало укладываться в голове, и это меня пугало.
Как непросто было поверить в начало боевых действий, так и с трудом далось понимание, что они закончились. Несмотря на заявления обеих стран о прекращении огня 5 апреля, несколько недель после этого день для меня начинался и заканчивался с бесконечной проверки соцсетей и форумов. Не помню, сколько прошло времени, пока те эмоциональные раны снова не затянулись.
Независимо от того, какая сторона спровоцировала конфликт, правительства обеих немедленно начали получать дивиденды. Как и всегда, появились сторонники теорий заговора. Вооружённые своим любимым принципом «cui prodest» («кому выгодно»), они уверяли, что всё произошло по взаимной договорённости сторон. Дело в том, что незадолго до войны в Армении были протесты, и, по мнению конспирологов, война, инициированная правительством, должна была отвлечь внимание населения. Однако они игнорируют тот факт, что к тому времени протесты в Армении были частым явлением, а спустя два года они таки привели к смене власти в стране. Можно предположить, что, если бы в арсенале старого правительства оставался козырь в виде эскалации конфликта, они бы его разыграли.
Спустя четыре года апрельская война всё ещё используется политиками как точка опоры при перетягивании каната. Когда-то армянская оппозиция критиковала власти за недостаточное внимание к нуждам и проблемам армии. Теперь оппозиция сама у власти и уже бывшее руководство критикует её за то же самое. Война же используется как пример удачных или неудачных действий армии, в зависимости от того, с какой стороны стоит говорящий.
Война всё меньше кажется чем-то реальным, но ощущение возможной угрозы осталось. Я не знал, пройдёт ли оно когда-нибудь, особенно после очередного нарушения режима прекращения огня — событий в Тавуше в июле этого года.
Когда пришли первые вести о Тавушских столкновениях, я уже какое-то время жил в Ереване. По сравнению с нулевыми город изменился до неузнаваемости, но, поражённый пандемией, он снова пустовал в жаркие дни, вызывая дежавю, несмотря на современные декорации.
С первых же часов конфликта ощущения очень походили на те, что были во время апрельской войны. В изоляции я всё равно получал всю информацию из интернета — правда, теперь уже заранее знал, на какие источники настраиваться. В основном — на представителей вооружённых сил и некоторых блогеров, которые хорошо себя зарекомендовали во время апрельской войны. Странно было смотреть из окна и видеть обычные улицы, чуть более пустые, чем обычно, а затем погружаться в Сеть, где, казалось, можно услышать выстрелы.
Ещё страннее выглядели репортажи из других городов, где конфликт также приобретал физическую форму. В Баку люди вышли на протест, требуя полномасштабной войны. В Лос-Анджелесе произошли столкновения азербайджанских и армянских демонстрантов. В Москве азербайджанские рынки отказались продавать армянские товары, а по ночам устраивалась охота на армян. Казалось, что волны от столкновения двух небольших стран разошлись по всему миру. Ереван оставался спокойным, хотя и привычно обвинял во всём азербайджанские власти, которые «наращивали агрессивную риторику» в отношении армян.
Тавушские столкновения принесли уныние и осознание. Увидев протестные шествия в Баку, где люди высыпали на улицу, требуя возмездия в ответ на попытки Армении нарушить государственную границу, я наконец понял: политикам война не нужна, им подходит и бесконечное напряжение на границе. А вот народ хочет войны, потому что она, в его сознании, сможет вернуть нации достоинство.
До лета 2020 года в Нагорном Карабахе соблюдалось перемирие. 12 июля Ереван и Баку обвинили друг друга в провокации на границе в трёхстах километрах от Нагорного Карабаха — между Тавушским районом Армении и Товузским районом Азербайджана. Баку заявил об обстреле своих позиций, Ереван — о попытке азербайджанских военных прорваться через границу на УАЗе. С разной интенсивностью перестрелка на границе продолжалась до 31 июля. За это время уличные армяно-азербайджанские конфликты произошли в разных городах мира — Москве, Брюсселе, Лос-Анджелесе. Потери обеих сторон составили порядка 16 человек. Со стороны Азербайджана в числе погибших — генерал-майор и полковник.
Автор самиздата Артур Солахян оказывается в тылу и рассказывает, как работают волонтёрский пункты, как живут те, кого не взяли на войну, и почему армяне готовы идти до конца
Утром 27 сентября Армения и Азербайджан обвинили друг друга в обстрелах своих позиций. В обеих странах ввели военное положение. Баку объявил о масштабной наступательной операции. В первый же день о поддержке Азербайджана заявила Турция. Как и в 2016 году, стороны ежедневно сообщают о колоссальных потерях противника — о погибших и разрушенной боевой технике. В конце октября Алиев оценил потери Армении в пять тысяч человек, данные о погибших азербайджанцах он пообещал обнародовать после войны. Президент России Владимир Путин заявил, что стороны потеряли по две тысячи человек, а общее число жертв — порядка пяти тысяч. Минобороны Армении назвало эти цифры обобщёнными и заявило, что потери Баку в несколько раз превышают число погибших на стороне Еревана.
В ходе боевых действий обе стороны применяют артиллерию, тяжёлую технику и ракетные комплексы. По обе стороны фронта под обстрелы попадали мирные населённые пункты. 17 октября под обстрел попал второй по величине город Азербайджана Гянджи. Погибло больше десяти человек, десятки ранены. В конце октября при обстреле города Барды погибло больше двадцати человек. Азербайджан обвинил в обстреле армию Армении. Ереван эти заявления опроверг и обвинил Баку в обстреле «мирных поселений и объектов гражданской инфраструктуры» в Нагорном Карабахе, в том числе в Степанакерте (Ханкенди) и Шуши. Власти самопровозглашённой НКР заявили о 45 погибших мирных жителях.
По данным Баку, Азербайджан смог продвинуться на южном участке фронта и взять три бывших райцентра, потерянных 26 лет назад: Джебраил, Гадрут и Физули. Минобороны Армении все эти сообщения опровергает.
При посредничестве России Баку и Ереван трижды договорились объявить режим прекращения огня. Но спустя несколько часов обвинили друг друга в нарушении. 31 октября, при участии Минской группы ОБСЕ, на переговорах в Женеве Баку и Ереван договорились не стрелять по гражданским объектам.
Самое лучшее средство от жестокого похмелья — новость о том, что твоя страна вступила в войну. Утром 27 сентября, проснувшись после бурной субботней пьянки, я увидел в социальных сетях «молнию»: азербайджанская армия обстреливает Степанакерт. Все симптомы похмелья исчезли в один момент.
В первые минуты я надеялся, что это просто очередная небольшая перестрелка, которые случаются два-три раза в год. Мы к ним давно привыкли, хоть и каждый раз боимся, что привычная потасовка превратится в масштабные военные действия. Надежда на мирный исход быстро улетучивалась: в новостях сообщили, что в обстреле Степанакерта участвовали турецкие беспилотники и самолёты F-16. Позже в армянской и российской прессе появилась информация об участии Турции в войне. У меня не осталось сомнений, что это спланированное нападение с целью избавиться от армян и армянского влияния (или, как говорит противник, «армянской оккупации») в Арцахе. И это же подтвердилось, когда президент Турции Реджеп Тайип Эрдоган заявил, что поможет Азербайджану завершить кризис, связанный с «армянской оккупацией».
Ереван невозможно представить без пулпулак — фонтанчиков с питьевой водой. Они установлены по всему городу — на каждой улице, во дворах. Всего их больше полутора тысяч. Пулпулаки на очередной улице появляются не только по решению местных властей. Гораздо чаще их устанавливают сами жители — в память о погибших друзьях и родственниках. На таких фонтанчиках обычно есть гравировки с именами. По преданию, пока из пулпулаки льётся вода, о человеке помнят.
У каждой армянской семьи есть своя история о том, как их родственник воевал или бежал от войны в Арцахе. Мы рассказывали их на уроках в школе, с нами делились учителя: историки, преподаватели начальной военной подготовки. Однажды мой одноклассник рассказал, как мать, убегая из Арцаха, спрятала его в мешке. В моей семье воевал дядя. От него я впервые услышал о конфликте. Тогда, в 1997 году, моя семья по решению отца только переехала из Беларуси, где я родился, в Ереван. Я плохо помню рассказы дяди, но именно он объяснил мне, что Азербайджан — наш враг. Не азербайджанцы, а Азербайджан. В этом моя семья оказалась в меньшинстве. Моим ровесникам старшие, которые больше сталкивались с человеческой жестокостью, рассказывали о конфликте иначе: как о борьбе армян против «турков и азеров».
Моё отношение к войне постоянно менялось. Оно трансформировалось от неосознанной неприязни к врагу, воспитанной семейными историями о геноциде армян в Турции, до попыток понять обе стороны и призывов к миру. Но в 2016 году, когда мне было двадцать пять, я окончательно убедился, что свою страну надо защищать. Я стал свидетелем четырёхдневной войны, которая, как самая дурацкая шутка, началась в ночь на 2 апреля. Накануне мы разыгрывали посетителей кафе, где я работаю менеджером, а меньше чем через сутки по всем каналам и соцсетям объявляют о нападении азербайджанских войск.
Спустя несколько часов после атаки 27 сентября в Армении и Арцахе ввели военное положение и объявили всеобщую мобилизацию. В военкоматах моментально образовались очереди из добровольцев, в пунктах сдачи крови — толпы желающих стать донорами. По всей стране объявили сбор денег, одежды и продовольствия для военных и жителей Арцаха. Несколько дней очереди не уменьшались, и только после просьбы властей дожидаться вызова в военкомат или в пункт сдачи крови дома люди разошлись.
Я начал искать способы помочь армии. Меня как гражданина другой страны не могут призвать на фронт. Поэтому один из приятелей позвал меня в волонтёрский пункт, где собирали и сортировали вещи и еду для беженцев и солдат. По всей Армении таких точек моментально открылось больше сотни. В тылу трудятся студенты, подростки, негодные к службе мужчины — все те, кто не может воевать, но способен работать. Мы обзваниваем магазины, предпринимателей, благотворительные организации и просим их поддержать военных.
В зону боевых действий тоннами отправляются сладости. Когда из Арцаха вернулась очередная колонна машин, которая доставляет туда вещи и продовольствие, нам передали, что военные просят присылать на фронт больше сникерсов. Солдаты регулярно спорят на батончики: удастся ли попасть по очередному беспилотнику, поэтому запасы быстро заканчиваются.
Сейчас волонтёрские пункты — это центры жизни в Ереване. Люди без остановки несут сюда всё: одежду, обувь, одеяла, которые давно уже лежали в шкафах; закупают крупы, консервы, лекарства. Это делают даже пенсионеры и малоимущие семьи. За стенами пунктов все спокойные и собранные. Мы стараемся не слушать музыку, не веселиться. Но иногда я пытаюсь разрядить обстановку, пока обучаю новобранцев. Парни и девушки младше двадцати пяти лет относятся к происходящему иначе.
Несколько дней назад у одного из волонтёров погиб одноклассник. Узнав об этом, мы ушли в курилку и провели там минут сорок. Мне уже почти тридцать лет, но я в первый раз увидел, как за секунду жизнь девятнадцатилетнего парнишки может измениться навсегда. Ещё минут двадцать назад мы шутили, а сейчас я вижу его напряжённое побледневшее лицо, грустные и одновременно озлобленные глаза. Сколько бы в новостях ни писали о войне, ни сообщали о погибших и раненых, по-настоящему ощущаешь её только в такие минуты. Shit gets real.
Эта война выпала на долю тех, кому меньше двадцати пяти лет. Людей старше, даже с повестками на руках, отправляют домой. По нам, тридцатилетним, это бьёт меньше: наши одноклассники и однокурсники не гибнут массово. Задевает реже, но стороной всё равно не обходит. Неделю назад мне позвонили и сообщили, что мой бывший коллега Давид тоже в списках.
Здесь много парней, которые от обиды не находят себе места: их всю жизнь растили как защитников родины, а в самый ответственный момент на войну не взяли.
Они трудятся не только в пунктах, но и бесплатно работают там, где не хватает рук: на стройке, в магазинах, в такси.
Смены в волонтёрских пунктах я совмещаю с работой менеджера в кафе. Когда постоянно находишься среди людей, переживать происходящее легче. Мы обсуждаем, сколько же нам предстоит сделать после войны: психологам и социальным педагогам придётся работать с беженцами, нам нужно будет восстанавливать экономику, которую ещё весной и летом подкосил карантин.
Но сейчас коллективный труд стал чем-то вроде коллективной психотерапии. Как говорил Кот Матроскин, «совместный труд для моей пользы — он объединяет». Моя знакомая в одном из таких пунктов встретила своего бывшего, с которым после расставания не общалась. Им пришлось четыре часа вместе перебирать одежду. После этого она призналась, что впервые им удалось поговорить, понять, почему они разошлись, и помириться. Не стать парой вновь, но больше друг на друга не обижаться.
Еду в автобусе с очередной смены в волонтёрском пункте. Рядом сидит беременная девушка с подругой. Подслушиваю их диалог:
— Уже решила, как назовёшь ребенка?
— А что, есть варианты? Только Монте! А второго — Вазген.
— А если бы ты ждала девочку?
— Тогда была бы Седа, в честь жены Монте.
О Монте Мелконяне и Вазгене Саргсяне — героях первой войны в Арцахе — знает каждый житель Армении. Монте успешно руководил несколькими освободительными операциями в Арцахе, а Вазген Саргсян стал первым министром обороны независимой Армении и одним из основателей национальной армии.
За месяц с начала войны я не увидел в социальных сетях ни одного по-настоящему пацифистского поста, написанного от лица армянина, хотя многие из моих друзей достаточно мирные люди и война для них противоестественна. Все хотят мира, но большинство уверено, что добиться этого можно только на фронте. Четыре года назад война закончилась за несколько дней, поэтому люди просто не успели осознать необходимость защищаться. Но есть те, для кого пацифизм — это важный личный выбор.
На днях двадцатидевятилетняя подруга сказала мне:
— Арт, если это обострение окажется не последним, то я не захочу иметь детей. Нас до сих пор призывают рожать не детей, а солдат. Если в семье появляется сын, его с гордостью записывают в ряды защитников родины. Единственный смысл всего происходящего — завершить всё раз и навсегда, чтобы больше не рожать солдат.
Моя подруга сейчас — в меньшинстве. Во время войны в соцсетях появилось много возмущающихся людей, в основном женщин. Они не понимают, почему молодёжь продолжает развлекаться и ходить по магазинам и кафе. К парням отдельная претензия: почему мы «бегаем по волонтёрским пунктам», пока другие гибнут в Арцахе.
Но, несмотря на войну, экономика не должна останавливаться. Только тогда мы сможем пополнять казну налогами и поддерживать армию. В кафе и барах можно встретить знакомых и обсудить ситуацию лично, а не в соцсетях. В Армении кофепитие часто превращается в групповую терапию. Обычно за столом собираются соседи, друзья, родственники, на столе всегда есть домашняя выпечка. Все часами обсуждают насущные дела, сплетни, работу, цены, правительство. Но сейчас всем нужно хотя бы ненадолго расслабиться и обсудить происходящее не с возмущением или гневом, а чтобы поддержать и успокоить друг друга, в конце концов, обнять своего собеседника.
В тылу крепкие нервы и осведомлённость очень важны: нам нужно сохранить силы, чтобы не сойти с ума и продолжить работу. Мы перегружены информацией с фронта, вестями о гибели своих друзей и знакомых, работой, нас пугает то, что всё это может затянуться надолго. Чтобы не выбыть из строя, всем нужно хотя бы иногда остужать голову. В барах и кафе не проводятся увеселительные мероприятия, людей приходит меньше, но там организуют благотворительные концерты, а собранные деньги перечисляют на поддержку армии.
Пока мировые лидеры выпускают множество заявлений с осуждением и глубокой обеспокоенностью, война каждый день напоминает о себе. Один из сбитых нашей армией азербайджанских беспилотников упал в деревне, где сейчас живёт моя близкая подруга. Незадолго до этого мы обсуждали по телефону отвлечённые темы, чтобы отойти от новостей. Позже она перезвонила совсем в другом настроении: сидела в тот момент дома с выключенным светом и опасалась, что дом могут обстрелять. Чтобы как можно больше людей обратили на нас внимание и поддержали, в Армении появился новый фронт — информационный.
Сейчас нам легче, чем четыре года назад, так как власти Азербайджана на своей территории ограничили доступ в интернет. Это сыграло нам на руку и позволило распространять новости без потоков дезинформации со стороны противника. Мы оказались не менее сплочёнными, чем волонтёры. О нападении противника в тот же день в своих соцсетях написала Ким Кардашьян и наш зять Канье Уэст. К ним присоединились футболист итальянской «Ромы» Генрих Мхитарян, вокалист System of a Down Серж Танкян. Благодаря им в тот момент, когда все заняты обсуждением пандемии, нового айфона и американских выборов, о ситуации в Арцахе и Армении узнает остальной мир.
Армяне со всего света каждый час рассказывают об опасности этого военного конфликта. Мы ещё лучше научились отличать фейк-новости от правды и разоблачать провокаторов. Особенно когда азербайджанские медиа выпускают до нелепости неправдоподобные ролики о нападении армянской армии и освобождении сёл в Арцахе. Например, новость о том, что Армения якобы выпустила снаряд на территорию Азербайджана: с фотографией идеально ровного асфальта, без единой трещины, на которой видно, что снаряд каким-то чудом попал в отверстие нужного размера. Но фейки появляются с обеих сторон. И если Азербайджан таким образом хочет подорвать нашу репутацию, поднять боевой дух в своей стране, то своим приходится долго объяснять, что не нужно распространять ложь для создания образа злого врага.
После очередной смены в волонтёрском пункте я пытаюсь добраться домой. Ко мне подъезжает незнакомый водитель:
— Куда едешь? Я в Аван, но могу объехать через Комитаса.
— Ой, нет, спасибо! Я в Массив.
— Да ладно, садись, довезём, пару километров туда — пару сюда...
Почти месяц назад в Ереване практически исчез весь общественный транспорт: автобусы и шофёры понадобились для перевозки больших групп военных, врачей, грузов. Поэтому люди просто не могли нормально добираться домой после работы или смены в волонтёрском пункте. Одна ветка метро весь город не покрывает. По вечерам обычные горожане на своих машинах бесплатно предлагали довезти уставших и замёрзших (несколько дней подряд по вечерам в Ереване было не больше десяти градусов) людей. Даже если не по пути. Кажется, этим занимался каждый второй автовладелец. Чтобы лучше организовать это, на фейсбуке появилось несколько групп, где люди договаривались между собой.
Такого сплочения всего армянского народа я не видел со времен революции 2018 года. Сейчас наша страна переживает переломный момент. Власти потратили много сил на борьбу с пандемией и последствиями карантина: в Армении несколько месяцев действовал режим ЧП, предприятия полностью останавливали работу, а люди не могли свободно передвигаться. Работали только магазины, аптеки, больницы. Это серьёзная проверка на прочность молодого правительства. Мы все помогаем им: на фронте, в социальных сетях, в многочисленных волонтёрских пунктах. Жизнь не остановилась.
