В рамках нашего большого исследования рабства мы продолжаем детально исследовать такое его проявление, как российская армия. Мы уже опубликовали дневники россиянина, которого угораздило приехать из США и попасть в отечественные вооружённые силы, но вскоре комиссоваться через психиатрическую лечебницу. Наш читатель Никита Горынин решил подробнее рассказать о том, как избежать воинской повинности «по психиатрической статье», и теперь сам не знает, насколько здоров или болен. Публикуем его историю.

Исследование
«Рабство»

В армию мне никогда не хотелось. На здоровье я не жаловался, отдавать деньги за военный билет не хотел, поэтому решил избежать воинской повинности по психиатрической статье — проще говоря, косить по дурке.

План начал разрабатывать ещё на первых курсах университета: решил для верности пару раз обратиться с жалобами в районный ПНД ещё во время учёбы, чтобы на комиссии после получения диплома выглядеть не рядовым уклонистом, но человеком с историей болезни и заслуженным правом на военный билет с категорией «В».

— Здравствуйте, я к врачу.
— К какому?
— К психиатру.
— За справкой что ли?
— Нет, на приём.
— У вас карта есть?
— Нет, я в первый раз
— Господи…

В первый раз ПНД показался мне довольно мрачным заведением: внутри были серые стены, узкие коридоры и очереди из беспокойных граждан, с недоверием поглядывающих на своих соседей.

На приёме врач выслушала мои жалобы, наполовину состоявшие из описания юношеских страданий о несчастной любви, а на другую почерпнутые из статьи о депрессии на «Википедии», прописала мне антидепрессанты с противотревожными и настоятельно рекомендовала зайти к ней на приём через две недели.

На следующий приём я пришёл через два года, и на этот раз всё было проще и быстрее — снова очередь, снова участковый врач, выслушивающий рассказы об отсутствии интересов и плохом сне, и пара рецептов, на которых нужно было не забыть поставить печать, выходя из диспансера.

После получения диплома я не спешил в военкомат, а переехал в Петербург и несколько месяцев безуспешно искал работу, подрабатывая грузчиком. В какой-то момент я подумал, что нежелание потенциальных работодателей принимать меня к себе в штат может быть отчасти вызвано моим понурым внешним видом, а понурость моего вида не в последнюю очередь объясняется необходимостью скрывать на собеседованиях отсутствие военного билета и приписного свидетельства. Короче, я решил вернуться в отчий дом и получить недостающий элемент в наборе подготовленного к жизни россиянина.

Забрав в ПНД копию карты, я явился в военкомат — там меня уже ждали и направили на обследование, где все врачи, кроме последнего, заключили, что со здоровьем у меня полный порядок. Последним была психиатр, и итогом этого посещения стало направление всё в тот же ПНД, где я проходил тесты, снова беседовал с психиатром, а в конце общался ещё и с главврачом, которая должна была провести комиссию и принять решение о моей дальнейшей судьбе.

— В роду психически больные люди были?
— Да вроде нет.
— Как часто моетесь?
— Ну, каждый день обычно, если не забуду.
— Если не забудете?
— Каждый день.

По результатам этой комиссии я надеялся получить заключение о своей непригодности к службе в мирное время, забрать военный билет и уехать обратно в Петербург, но вместо военного билета мне выдали направление на обследование в стационар.

К пребыванию в стационаре я подготовился — собрал банные принадлежности и удобные вещи, уложил всё в рюкзак и спрятал в него запасной телефон. Следующим утром я сел в электричку и уехал в сторону области.

На дворе стоял январь, территория больницы была окружена лесом и походила скорее на обнесённую забором деревню, где с бетонными одно- и двухэтажными отделениями соседствовали деревянные коттеджи сотрудников больницы, белки прыгали по елям, а посреди этого спокойствия иногда проезжал серый УАЗ-буханка, развозивший пациентов из приёмного покоя по отделениям.

Меня распределили в отделение с наиболее мягкими условиями содержания: из вещей конфисковали только бритву, больничной униформы для пациентов здесь не предполагалось, и вообще всё выглядело довольно комфортно.

Всего в отделении было человек пятнадцать, живших в мужских и женских палатах по два-четыре человека в каждой. Моим соседом по палате был тридцатилетний К., бывший ранее телеоператором, но не работавший последние пару лет. У К. на голове был хвост чёрных волос вместе с залысинами, а свободное время он обычно проводил лёжа на кровати и глядя в потолок.

Таким он был не всегда: рос К. вполне жизнерадостным человеком, пока в двадцать лет не получил сильное сотрясение мозга, после которого впал в меланхолию и стал бухать, а за пару лет до нашей встречи пережил период мании, во время которого увидел огромные красные флаги на Останкинской телебашне, внезапно возненавидел красный цвет и попытался взять башню штурмом, потом купался в фонтане, не спал несколько дней, стал вдруг настойчиво делать предложение старой знакомой и вообще чувствовал себя очень хорошо. Закончился тот период коротким лечением, после которого К. снова впал в депрессию: заперся дома, оборвал все обои, выбросил компьютер и каждый день бухал, пока в какой-то момент не словил белку и с помощью прибывших врачей вновь не отправился на лечение. Короче, К. страдал от биполярного расстройства.

Ещё был А. — беспокойный кудрявый парень в вечной спортивной кофте и с татуировками на шее, увлекающийся наркотиками, русским рэпом и тусовками во дворе. Как-то раз, развлекаясь дома под спайсом, А. решил покончить с собой — хотел выброситься в окно, но послушался голосов в голове и не прыгнул, а вместо этого распорол себе вены, предварительно погрузившись в ванную с тёплой водой. В таком виде его нашла мать, а потом и бригада скорой помощи.

Были ещё В. с расстройством личности, токсикоман-шизофреник Р., несколько депрессивных женщин и К., которая в свои тридцать с небольшим вела себя как десятилетняя девочка, имея при этом мужа и две неудачные попытки завести ребёнка — чем она болела, я так и не понял.

В первый день я успел только поужинать — потом пришло время отбоя, и медсестра выключила во всём отделении свет. На следующий день я сдал анализы и беседовал со своим лечащим врачом — тот, растягивая слова, интересовался моим отношением к службе в армии, причинами и содержанием моих депрессивных эпизодов, спрашивал, не бывало ли у меня мании, о каких психических болезнях я знаю и какие из них мне нравятся больше. Я нервничал, но старался держать себя в руках и придерживаться заранее продуманной легенды. На вопросы я отвечал неохотно.

— А вы всегда такой?
— Какой?
— Ну, молчаливый и неподвижный
— С разными людьми по-разному. Если человек мне не очень приятен, то разговаривать я с ним тоже не очень хочу.

Доктор молча поднял брови, немного потеребил рукой подбородок и продолжил заполнять мою карту.

Кроме сна, приёмов пищи и прохождения обследований вроде электроэнцефалограммы или рентгена головы, развлечений было не очень много: я смотрел на телефоне фильмы, читал «закон о психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при её оказании», играл с соседями в настольные игры и иногда прогуливался по территории. Раз в два дня к нам заходила женщина в спортивных штанах и проводила в коридоре зарядку, в этом же коридоре вечерами всё отделение смотрело по телевизору «Пусть говорят».

Бесед с доктором было всего три — во время одной из них он отошёл в другой конец кабинета, а я нагнулся к столу и стал читать его записи. Доктор сел обратно.

— Вот то, что вы сейчас читаете без разрешения мои записи, тоже, между прочим, кое-что о вас говорит.
— Вы хотите сказать, что я правила нарушаю?
— Ага.
— Но я же всё равно имею право со всеми этими документами потом ознакомиться.
— Но для этого вы должны написать заявление на имя главного врача.
— Ну да, но какая разница? Это же просто бюрократическая формальность.
— То, что вы называете бюрократическими формальностями — это законы, и их нужно соблюдать.

Тут мне стало очень интересно — я вообще люблю спорить, а спор с человеком, который вроде как должен определить степень моей адекватности, казался мне захватывающим челленджем.

— По-моему, писаные законы и, в частности, бюрократические формальности, — это всегда такая попытка формализовать более сложные и подвижные моральные нормы, для того чтобы можно было об этих нормах не думать, а просто выполнять простые правила. И в некоторых ситуациях вполне можно нарушить бюрократические формальности, не нарушая при этом никаких моральных норм.
— Давайте не будем с вами спорить, всё-таки я здесь психиатр.
— Ну да, действительно.

Разговоры с врачом проходили совсем не так, как я изначально планировал, и я прокручивал в голове все возможные сценарии развития ситуации, надеясь заранее подготовиться к каждому из них.

Читать серию
«Строем из США»

Дни шли, я привык к обстановке и стал чувствовать себя старожилом: какие-то люди выписывались из нашего отделения, какие то заселялись. В один из дней к нам приехал С. — весёлый и дружелюбный, диалоги с ним первое время имели примерно следующее содержание:

— Никит, а если взять обычный фонарик и провод, пропустить его через дырочку, а потом лампочку присоединить — нормально будет?
— Чего?
— Ну там есть такая дырочка на плате и можно пропустить проводок, а потом лампочку.
— Я не понимаю, что ты хочешь объяснить. Может, нарисуешь?

С. сел за стол, десять минут старательно водил карандашом по бумаге, потом оставил их и вышел из палаты. Я подошёл к столу: на листке неровными линиями был изображён маленький крестик, рядом с ним кружок и пара чисел.

При этом, будучи неспособным нормально разговаривать, С. отлично играл в шахматы и постоянно меня обыгрывал. Через несколько дней приёма нейролептиков он начал проигрывать, зато смог рассказать о себе.

С. рос в обычной семье, никогда особо не увлекался наркотиками или алкоголем, работал машинистом, по вечерам играл с друзьями в футбол, водил машину и вообще не имел проблем с душевным здоровьем. Некоторое время назад отец его решил построить дачу, и С. всё свободное от работы время стал проводить на стройке. Через пару недель такого режима он начал переутомляться и понемногу бредить, потом стал путаться в собственных мыслях всё сильнее, и через какое-то время взаимодействовать с ним стало настолько тяжело, что родители отвезли его в больницу.

Меня поразило, что абсолютно уравновешенный с виду человек (а С., когда не бредил, был именно таким) может вот так просто слететь с катушек, совсем этого не замечая.

Я ждал комиссии и с каждым днём боялся всё больше: что если мой план провалится, и меня отправят служить или поставят диагноз более тяжёлый, чем невротическая депрессия? В этот период я действительно не чувствовал себя здоровым — постоянно испытывал тревогу и упадок сил.

Через две недели такой жизни мне назначили окончательную комиссию, состоявшую из моего врача и некоей грузной женщины — они посовещались за закрытыми дверями, потом вызвали меня к себе. Говорила женщина:

— Вы хотите в армию?
— Нет, не хочу.
— Ну и хорошо — с вашим заболеванием в армии делать нечего.
— А что за заболевание?

Врачи переглянулись.

— Вот хорошо раньше было, когда не нужно было диагноз озвучивать — сказал категорию годности, и всё.

Врачи снова переглянулись, женщина обратилась к моему лечащему врачу:

— Ну что, шизоаффективное ставим?
— Ну да, его.

В этот момент я почувствовал себя очень некомфортно.

— А приставка «шизо» тут что значит? Есть ли связь с шизофренией? Какой риск ей заболеть?

Женщина посмотрела в потолок.

— Нууу, у всех у нас есть риск заболеть шизофренией, сколько он там — процента два в среднем по популяции.

В разговор включился мой лечащий врач:

— Ну, вы не бойтесь: мы вам пишем стадию ремиссии и на диспансерное наблюдение не ставим. У вас вообще какие планы на жизнь?
— Да много планов: права вот надо получить, работу нормальную найти.
— Ну и хорошо, таким, как вы, главное — чем-нибудь заниматься всё время, чтобы не болеть.

Я вышел из кабинета, оделся, потом вышел из здания. На улице было солнечно, и я пару минут молча смотрел вдаль, держась одной рукой за голову. Потом вышел мой врач, подошёл ко мне, достал из кармана пачку тонких сигарет и закурил.

— Ты не бойся, через пять лет любой диагноз снять можно, если всё нормально будет.
— Ну да, ага, хорошо.
— Удачи.
— И вам.

Пять лет ещё не прошло, и я до сих пор не понял, насколько я болен или здоров, но безумие с тех пор перестало казаться чем-то далёким и непонятным.