В Московском музее современного искусства завершилась выставка «Промзона», посвящённая руинам заводов Дзержинска — города, считавшегося столицей советской химической промышленности. Художник Павел Отдельнов пять лет рисовал, фотографировал и снимал на видео заброшенные цеха, где делали химоружие, противогазы и ДДТ, читал заводские многотиражки, снимал с квадрокоптера накопители вредных отходов и интервьюировал своих родственников — на секретных дзержинских предприятиях работали три поколения его семьи. Самиздат отправился в Дзержинск, где делали снаряды для Великой Отечественной, заглянул в «Чёрную дыру» — один из самых опасных резервуаров с химическими отходами в мире — и узнал, как за её горизонтом событий из липкой массы фенола, цианида, ртути, свинца и мышьяка живут люди.
Художник Павел Отдельнов смотрит на «Чёрную дыру» из космоса и отматывает время назад. Программа Google Earth показывает: в 2015-м вокруг карстовой воронки диаметром 100 метров ещё рос лес. В феврале 2018-го деревья пропали, а вокруг провала, наполненного ядовитой чёрной зловонной жижей, появилась дорога. К концу 2018-го на берегу нарисовались странные объекты — два чёрных параллелепипеда. «Похоже, строят инфраструктуру по сжиганию отходов», — говорит Павел, глядя на спутниковый снимок.
Последний раз он был здесь за пару месяцев до установки чёрных параллелепипедов и не знает, когда окажется тут вновь: «Больше нет интереса, связанного с выставкой». Из космоса вонь не ощущается, и Павел собрал немного содержимого «Чёрной дыры» в стеклянную склянку с легко открывающейся пробкой — чтобы каждый посетитель выставки мог почувствовать советскую химию.
Романтически настроенные дзержинские сталкеры называют стихийную свалку завода «Оргстекло» «пустой глазницей на лице земли». До конца 2019 года её должны обезвредить в рамках федеральной программы ликвидации накопленного экологического ущерба; работы курирует Корпорация «ГазЭнергоСтрой». Антрацитово-чёрную липкую массу, содержащую фенолы, цианиды, немного ртути, свинца и мышьяка, откачают, смешают с песком, несколько раз сожгут в специальной установке, а пепел вернут обратно в «Чёрную дыру».
По плану вместе с «Чёрной дырой» корпорация наконец-то сотрёт с карты дзержинской промзоны ещё две старые опасные свалки: самый большой в Европе полигон бытовых отходов «Игумново» и гигантское озеро с соляными шламами завода «Капролактам», которое в народе называют «Белое море». На «Капролактаме» в молодости работал отец Отдельнова Александр. На «Оргстекле», несущем основную ответственность за сбросы в «Чёрную дыру», познакомились и всю жизнь проработали его дедушка и бабушка. Снятые с коптера отстойники и видеоинтервью с родственниками Павла вошли в фильм «Субъекты памяти», который показывали на выставке «Промзона» в ММОМА. Несколько лет назад Павел Отдельнов впервые поднялся над «Белым морем» на квадрокоптере. «Я не предполагал, что сверху шламы могут выглядеть так завораживающе красиво, — это похоже на поверхность другой планеты», — говорит он мне, приближая море в Google Earth. За пять лет, что Павел готовил проект, умерли обе его бабушки, сотрудницы дзержинских химзаводов. «Жидкость, которая растекалась и застывала, образовала причудливый рисунок. Получился огромный экран, который, как океан Солярис, хранит в себе память и образы прошлого», — пишет Отдельнов в каталоге своей выставки.
«Чёрная дыра» почти не пахнет. Мы вместе с экологом-активистом Дмитрием Левашовым, руководителем регионального отделения «Союза за химическую безопасность», уже полчаса ездим по Восточной промзоне Дзержинска — мимо руин, которые рисовал Отдельнов, действующих предприятий и огромного количества свалок. По словам Дмитрия, по опасности эти места не уступают объектам, которые должны ликвидировать до 2019 года, — просто не все свалки попали в приоритетный список. «Владельцам заводов это невыгодно, — объясняет эколог.
— Государство наверняка попросит скинуться на утилизацию, а это огромные деньги». Снятая с коптера «Чёрная дыра» выглядит гораздо менее эффектно, чем «Белое море»: просто тёмная поверхность с ржавыми прожилками. Это, впрочем, не мешает ей быть одним из самых токсичных отстойников в мире. Обычно проекты шламонакопителей разрабатывают заводские инженеры, но в древний природный карстовый провал отходы сбрасывали несанкционированно и стихийно, не укрепив дно. Ядовитые вещества почти пятьдесят лет расходились по грунту, отравляя почву в нескольких километрах вокруг. Говорят, когда в «Дыру» ещё сбрасывали отходы, находиться на её берегу дольше десяти минут было невозможно: в горле начинало першить, голова болела, от запаха кислоты тошнило и слезились глаза.
В середине 1990-х Нижегородская природоохранная прокуратура предъявила «Оргстеклу» иск за несанкционированную свалку отходов. Примерно в те же годы журналисты придумали название «Чёрная дыра» — вскоре его подхватили чиновники, и оно прижилось. «Оргстекло» от претензий открестилось — свалка-то стихийная, а в конце 1990-х «Дыра» попала в Книгу рекордов Гиннесса как самый грязный малый водоём в мире. Рекорд больше не актуален, но СМИ, пишущие о дзержинской экологии или творчестве Отдельнова, вновь и вновь воспроизводят этот штамп. Впрочем, Дзержинск можно и сегодня найти на сайте книги в категории «самый химически загрязнённый город». В 1997-м он получил этот статус на основе данных о воздушных выбросах химических предприятий и средней продолжительности жизни дзержинцев: 42 года у мужчин и 47 у женщин. В 2006 году американские исследователи из Института Блэксмита присудили Дзержинску вторую строку в топе самых грязных мест планеты; на первой был Чернобыль.
— Я с самого начала говорил, что этот рейтинг — скорее политическое мероприятие, нежели исследовательское, — говорит Левашов. — Они действительно использовали выводы из актуальных на тот момент исследований, но при этом в рейтинге не было ни одного американского города — только ЮВА и Восточная Европа. Хотя в Штатах тоже есть проблемы с химическими загрязнениями.
Вскоре из Блэксмита пришло опровержение: представители Института извинились и объяснили, что вторая строка обусловлена исключительно алфавитным порядком (Чернобыль начинается с латинской С, Дзержинск — с D). Несмотря на это, от города отвернулись несколько инвесторов, а в 2011-м составители книги Гиннесса подтвердили титул Дзержинска как грязнейшего — «во многом благодаря новостным ресурсам, продолжающим цитировать Книгу рекордов Гиннесса», иронизируют на сайте организации.
Поверхность «Чёрной дыры» укрыта подтаявшим снегом, перемешанным с песком, а сам объект обнесён колючей проволокой. На берегу — оборудование для выкачивания отходов. Если не знать, что это одна из самых опасных свалок в мире, объект вообще не вызывает трепета. Водитель такси, коренной дзержинец, никогда раньше не слышал об этом месте и не бывал тут — как и многие его земляки. Павел Отдельнов говорит, что сам узнал о «Дыре», только когда уехал из Дзержинска.
Первое крупное химическое производство появилось на месте будущего Дзержинска в 1915 году — здесь построили завод минеральных кислот. Через год из Петрограда в Нижегородскую губернию эвакуировали завод взрывчатых веществ, будущий «имени Свердлова». В местном краеведческом музее с гордостью рассказывают, что каждый второй снаряд, сброшенный на врага в годы Великой Отечественной войны, был сделан в Дзержинске; взрывчатку и детонаторы тут делают до сих пор.
В 1930-м населённый пункт получил статус города. В годы индустриализации тут появились десятки закрытых производств, на которых делали противогазы, бронебойное стекло для военных самолётов, тетраэтилсвинец и хлорированные жидкости. А ещё химическое оружие — ядовитые газы фосген, иприт и люизит. По официальным данным, ими никто никогда не пользовался. «Больше всех от химоружия пострадали сами рабочие — условия на производствах были нечеловеческие», — говорит Отдельнов.
После войны предприятия постепенно переориентировались на гражданскую продукцию. Одним из самых прибыльных стало производство гербицидов и инсектицидов. Последним в мире начальником цеха легендарного инсектицида ДДТ был отец Павла, Александр Отдельнов. В Шри-Ланке веществом уничтожали малярийного комара, в Анголе почти победили муху цеце, но в 1960-х учёные стали всё громче говорить о том, что ДДТ — мутаген и канцероген, вызывающий болезни печени, анемию и патологии плода. В 1970-х производство инсектицида запретили почти во всех странах мира. Дзержинский цех работал до конца 1980-х.
Как-то раз в 1986 году Александр осматривал цеховой склад и увидел тараканов. «Они были бесцветные, как мутноватая капля жидкости с ножками, — вспоминает он в книге „Без противогаза не входить“, выпущенной специально к выставке. — Видимо, в результате воздействия ДДТ хитиновый панцирь потерял цвет. Но в остальном — тараканы как тараканы». Кажется, к воздействию ядов рано или поздно привыкают и люди, и насекомые.
Александр Отдельнов прошёл путь от аппаратчика смешения растворов на «Оргстекле» до директора завода шампуней «Капелла» — партнёрский проект «Капролактама» и Wella, одно из самых технологичных предприятий Дзержинска. «Без противогаза не входить» — сборник рассказов почти обо всех цехах и производствах, где ему довелось работать. В книге Отдельнов-старший вспоминает, как под Новый год в одном из цехов «Капролоктама» по нелепой случайности вся смена из 12 человек отравилась окисью углерода и умерли; как его жене приходилось отстирывать простыни от охристых следов впитавшихся в кожу химикатов; как отважный дежурный слесарь по кличке Орёл никогда не покидал завод, потому что всё время употреблял технический спирт и просто не смог бы пройти контроль на проходной. Все эти истории Александр стал записывать, выйдя на пенсию и переехав из Дзержинска в Нижний Новгород. Даже самые страшные производственные аварии он рассказывает со специфичным отстранённым юмором.
Из-за стратегического значения производств иностранцев в Дзержинск не пускали вплоть до начала 1990-х. К этому времени большинство дзержинских вредных производств обанкротились и либо закрылись, либо частично перешли новым владельцам. Но когда Александр проезжает мимо разрушающихся цехов, у него щемит сердце.
— Это всё работало, кипело. Несмотря на то, что там были вредные промыслы, вокруг цехов всегда стремились навести порядок — высаживали цветы, подстригали газоны. Неужели всё это было ошибкой? Химия — базовый сегмент экономики, нельзя постоянно качать нефть! Почему мы больше не производим всё то, что умели? Наши родители построили инфраструктуру, ТЭЦ, очистные сооружения, — неужели это больше никому не нужно?
Перед поездкой к «Чёрной дыре» Павел Отдельнов предупреждал меня: «Думаю, для большинства дзержинцев всё, что связано с химическим прошлым, — трудная тема. Возможно, людям будет больно об этом говорить».
Под постами о шламонакопителях в дзержинских городских пабликах во «ВКонтакте» комментаторы регулярно каламбурят в духе «бюджетные деньги в „Чёрной дыре“ исчезают, как ... в чёрной дыре». В 2015 году главу компании-подрядчика, которой поручили работы по ликвидации объектов накопленного экологического ущерба до «ГазЭнергоСтроя», осудили на три года за мошенничество при исполнении контракта. Вместе с ним под суд пошёл сотрудник городской администрации, подписавший акт приёмки работ. Но вообще-то экология — далеко не главная тема для обсуждения в местных пабликах.
Репортёра телекомпании «Дзержинск» Алексея Алексеева в городе знают все. Земляки часто сравнивают его с блогером Ильёй Варламовым: в свободное от работы время Алексей публикует в соцсетях злободневные посты об облупившейся краске на исторических зданиях, сломанной площадке для инвалидов или сомнительном способе уборки снега. Судя по количеству записей (до шести в особо продуктивный день), Дзержинск — неиссякаемый источник такого контента. Для самых одиозных образцов бесхозяйственности местных властей журналист придумал ироничный хештег #ДзержинскГородСад.
На личные странички Алексеева подписаны многие местные чиновники и депутаты — он сходу может вспомнить с десяток случаев, когда после публикации его видеоскетчей в городе чинили дорогу, убирали сосульки или высылали ремонтную бригаду к пенсионерке, у которой дома течёт крыша.
— Мне часто пишут: «Вы такой классный чувак, а чего в гордуму не идёте?» Я всегда отвечаю: «Просто пиздеть не умею». Да и зачем мне это? Тешить самолюбие? Нет, я без думы больше полезного сделаю, — рассуждает Алексеев.
Алексею 42 года, он коренной дзержинец. Его родители всю жизнь проработали на «Капролактаме», сам он выучился в ПТУ на автослесаря, проработал по специальности ровно четыре месяца и ушёл в торговлю. А потом в его жизни появился интернет. В 2011 году Алексеев создал в «Одноклассниках» первое крупное дзержинское городское сообщество и оброс новыми социальными связями. Чуть позже, потратив пару месяцев на изучение основ вёрстки и программирования, с нуля создал краеведческий сайт «Дзержинск 1930».
— Я всегда безумно любил свой город. Помню, как в школе взахлёб читал книгу «Дзержинск социалистический» и газету «Дзержинец». С тех пор у меня была мечта упорядочить все эти знания — сайт стал её воплощением.
Тогда же, в начале 2010-х, Алексей устроился на телевидение. Сегодня журналист-блогер проводит мне экскурсию по центру города. Мы стартуем на главной площади, от памятника Феликсу Дзержинскому. Алексеев рассказывает, что сносить первого чекиста не планируют, как и переименовывать город: в конце концов, другого названия у него всё равно не было. От памятника двигаемся по проспекту Чкалова. Улица считается местной архитектурной достопримечательностью, потому что тут можно увидеть дома всех десятилетий жизни города: конструктивистские постройки тридцатых годов, сталинский ампир, хрущёвки, панельки и странные кирпичные среднеэтажки нулевых. Фасады домов на Чкалова выкрашены в сочные яркие цвета — лимонный, бирюзовый, персиковый, — но если приглядеться, на свежей штукатурке тут и там виднеются прожилки трещин, прямо как на космических съёмках «Белого моря». «Такой вот у нас капремонт», — констатирует Алексеев. В трёх минутах от центральной площади с памятником — руины советской котельной. «Сносить не будут, — Алексей отмахивается, — у нас, по-хорошему, много чего надо сносить». Зданий, состояние которых визуально можно было бы охарактеризовать как аварийное, в городе и правда много.
По пути Алексей подмечает все трещины и кондиционеры, незаконно установленные на отремонтированных сталинских фасадах, и обшучивает неубранный снег, но постоянно повторяет, что до безумия любит свой город и не планирует отсюда уезжать. Он рассказывает, что ему нравится продуманная советская планировка и отсутствие пробок. Мне кажется, к этому стоит добавить удовольствие от статуса местной знаменитости. Когда мы сворачиваем с Чкалова в парк «Радуга», где сегодня празднуют Масленицу, с Алексеевым здоровается буквально каждый второй.
— Главная проблема Дзержинска? — оживляется блогер. — О, на этот вопрос я отвечал много раз. Я думаю, это отсутствие любящего город руководства. Все думают, как бы украсть. Взять, например, историю с рейтингом Института Блэксмита. В городе тогда был новый мэр. Ему на ушко сказали: «Давай мы признаем Дзержинск местом экологической катастрофы, а нам за это денег дадут». Ну, он и согласился.
По некоторым данным, Институт Блэксмита перед включением Дзержинска в рейтинг подарил городу несколько водоочистных установок. А попытки сколотить политический (или экономический) капитал, обещая решить экологические проблемы, — местная политтехнологическая классика.
— По сути, от этих отстойников дзержинцам ни тепло ни холодно, — рассуждает Алексей. — «Чёрная дыра» вообще ближе к Нижнему Новгороду, чем к Дзержинску. Моё видение ситуации: иногда чиновникам просто нужно что-то делать. Полицию в милицию переименовывать, стрелки часов назад переводить. Думаю, кто-то просто пролоббировал необходимость срочно уничтожить эти свалки, чтобы распилить хорошие деньги.
Алексеев оставляет меня гулять по «Радуге», а сам идёт снимать видеоотчёт с Масленицы для своих соцсетей. Праздник ему нравится: по словам журналиста, парк «Радуга» создавал его знакомый — человек, который до безумия любит город.
В 1980-х мать художника, дизайнера и основателя собственной обувной марки Рустама Адюкова работала в одном из цехов «Оргстекла». Производство сотрудничало с Югославией — оттуда в качестве подарков советским коллегам периодически приходили посылки с дефицитными товарами. Руководство предприятия разыгрывало их среди сотрудников, и однажды Рустам, вернувшись из школы, обнаружил дома серую обувную коробку.
— У меня внутри всё упало, — вспоминает Адюков, — я подумал, это очередные ужасные чешки. Но когда я открыл крышку, был ошеломлён. Чёрные кроссовки городского типа, потрясающая футуристичная модель с серой подошвой и подкладкой цвета шотландской клетки! Для меня это стало посвящением. С тех пор все мои мысли крутились вокруг обуви.
Рустам записался в дзержинскую художественную школу и стал заниматься в местных творческих кружках. Он вспоминает, что в то время у молодёжи в Дзержинске было два главных развлечения: бегать по территории строящихся цехов (однажды он даже сломал руку, споткнувшись о бетонную конструкцию у завода «Корунд»; на страховку купил велосипед) и драться. На рубеже 80-х — 90-х город был поделён на территории, которые контролировали враждующие молодёжные группировки.
— Мне постоянно приходилось отстаивать своё пространство, это была сплошная проверка на прочность, — вспоминает Рустам. — Сам я в группировках не состоял, но оставаться в стороне не удавалось. Кажется, с того момента не многое изменилось: белых ворон у нас по-прежнему воспринимают агрессивно. Группировки распались, а культура насилия осталась.
Годы армейской службы Адюкова совпали с Первой Чеченской, и его отправили на фронт. Рустам был ранен, вынес офицера с поля боя, получил награду, демобилизовался и понял: в жизни хочет заниматься только искусством.
— Пять-семь лет после фронта я, как и многие, страдал от чеченского синдрома, — рассказывает дизайнер. — Это что-то вроде панических атак, когда ты в течение десяти минут из нормального состояния превращаешься в запуганное, забитое в угол существо. Многие лечатся от этого у врачей, но я смог подружиться со своим страхом. Я визуализировал его как отправную точку для дальнейшего творческого шага. Сейчас я иногда искусственно вызываю это состояние — если мне нужно сделать что-то важное.
Вернувшись в Дзержинск, Рустам с головой окунулся в изучение народных промыслов и обувное дело. Постепенно он стал выезжать на международные выставки и зарабатывать первые награды — в 2007-м, например, получил французскую национальную премию «Хрустальный башмачок». Сегодня большинство работ Рустама хранятся в европейских частных и музейных коллекциях. Адюков специализируется на арт-обуви — редком направлении декоративно-прикладного искусства, которым занимается считанное количество мастеров в мире. Он делает туфли и сапоги из материалов в диапазоне от бразильского ореха и зубов кашалота до драгоценных металлов и использует только ручные народные техники: плетение из конского волоса, шитьё гладью, эмаль, филигрань и так далее. В этом году у Рустама должна состояться персональная выставка во Всероссийском музее декоративно-прикладного и народного искусства в Москве. Сейчас он работает над очередной парой для экспозиции.
— Это будут женские туфли, интерпретирующие сверкающий первобытный ледник. Когда он тает под действием солнечных лучей, оттуда выползают первобытные мокрицы — это движение должен будет передавать движущийся каблук, — делится планами мастер и тут же хвастается парой «Набат по суслику», которая в этом году будет представлять Россию на Венском балу обувщиков: — Идея этой модели — реквием по болтунам, по пустым обещаниям. В центре сабо — традиционный валдайский колокольчик, то есть в принципе их можно подвешивать к потолку, чтобы звенели.
Помимо колокольчика, при изготовлении обуви применяли ещё две народных техники: палехскую миниатюру и резьбу по дереву. Коробку сплели из лыка. «Вы не представляете, чего мне стоило найти такого мастера, — плетуханов в России остались единицы, ремесло тает», — сетует Рустам. На создание одной подобной пары у дизайнера уходит от пары месяцев до нескольких лет, а работать над ней могут от двух-трёх до полутора десятков мастеров, владеющих редкими техниками.
Дизайнер по году жил во Франции и Швеции и в какой-то момент даже думал о переезде в Европу. В Дзержинске его обувь не покупают и не выставляют, зато здесь нравится его жене и двум дочкам. «В какой-то момент супруга сказала мне: Францию надо делать там, где живешь. Так и получилось», — делится Адюков. Ещё одна причина оставаться — близость к носителям исчезающей информации о народных промыслах.
— Городецкая и хохломская роспись, филигрань и скань, золотная вышивка, — всё это родом из Нижегородской области, всё на расстоянии вытянутой руки, — перечисляет Рустам. — Это удивительное место, тут сконцентрировано до 60 процентов всех российских промыслов. Единственное, что меня расстраивает в Дзержинске, — наши люди так и не научились получать удовольствие от оригинальных личностей, — вздыхает он. — В каждой глубинке есть свой Бартенев. Такие люди, как чёрные дыры во Вселенной, притягивают к себе всё внимание. Но надо уметь их понимать.
В начале марта в «Белом море» утонул бульдозерист. В два часа ночи 58-летний Ринат Миннеакзамов, раскатывавший снег у края водоёма, потерял сознание. Машина съехала в отстойник и частично провалилась под лёд. Шламы засосали тело водителя, как зыбучие пески. «Происшествие не было связано с производственными процессами, — сообщили самиздату в Корпорации „ГазЭнергоСтрой“. — Согласно медицинскому свидетельству, причиной смерти Миннеакзамова стала острая сердечно-сосудистая недостаточность». В Дзержинске в болезнь бульдозериста почти никто не верит. Горожане привыкли, что со свалками и шламоотстойниками связаны либо экологические катастрофы, либо коррупционные скандалы, либо новости о халатности.
На вопрос: «Какое одно обстоятельство вы бы изменили в Дзержинске, будь у вас такая возможность?» — учитель истории, левый политический активист и сооснователь медиа «Вестник Бури» Андрей Рудой отвечает: «Власть. Заменил бы её на Советы рабочих и солдат». Впрочем, признаёт: без серьёзной предварительной работы эксперимент бы почти наверняка провалился.
Андрей — высокий широкоплечий 28-летний мужчина с очень уверенным голосом. Он переехал в Дзержинск из соседнего Нижнего Новгорода в 2012 году — к девушке, которая вскоре стала его женой.
— Когда ты молод и горяч, ты мало думаешь о такой фигне, как экология, — Рудой широко улыбается. — Я приехал, осмотрелся, не обнаружил людей с двумя головами и решил остаться. Тем более что роза ветров расположена так, что флюиды дзержинских свалок всё равно уносятся в Нижний — туда, где я прожил большую часть жизни.
Андрей вспоминает, что поначалу поездки в электричке Нижний Новгород — Дзержинск напоминали ему путешествие в машине времени.
— Со мной рядом обязательно садились чёткие пацанчики, которые слушали музыку на весь вагон с какой-нибудь раздолбанной «Мотороллы», хотя в Нижнем тогда уже у всех были наушники. На улицах всё выглядело, как в моём детстве в 1990-х: вывески, атмосфера; люди одеты, как в фильме «Брат».
В 2011–2012 годах Рудой учился на истфаке ННГУ, состоял в «Левом фронте» и был одним из главных организаторов политических протестов в Нижнем Новгороде. Там, в отличие от Москвы, абсолютно все митинги были несогласованными. В рамках акции «Оккупай НН» Рудой с единомышленниками блокировал Нижегородский кремль и организовывал «Дни гнева». В итоге за ним установили «особый контроль» со стороны ФСБ. Пропасть с радаров удалось, устроившись учителем истории в обычную дзержинскую школу. Впрочем, долго оставаться незамеченным не получилось.
В 2012-м в Дзержинске менялась система управления: депутаты уволили мэра, упразднили прямые выборы и прописали в Уставе города, что отныне руководить им будет дуумвират из главы МСУ и сити-менеджера.
— Старый мэр нам с товарищами никогда не нравился, но решение было явно антидемократическим, поэтому мы не могли не организовать протест, — вспоминает Андрей.
Приходя вести урок, Рудой не знал наверняка, кто на этот раз будет ждать его в кабинете директора школы: люди из ФСБ, прокуратуры или полиции.
— Подгорало у всех: у спецслужб, которые потеряли меня и нашли в новом месте, у городской администрации, у директрисы. Она, кажется, прокляла тот день, когда приняла меня на работу. На меня писали плохо составленные необоснованные заявления, но благодаря резонансу в СМИ и поддержке активистов я сумел себя отстоять.
Андрей считает, что его не уволили и не посадили потому, что это могло бы мощно повлиять на его учеников: «Они бы гарантированно поняли, что всё, что я говорил о выборах президента 2011 года и ситуации в дзержинской администрации 2012-го, было правдой». Через год после переезда в Дзержинск в квартире Рудого прошли обыски по Болотному делу (в итоге его признали не обвиняемым, а свидетелем), в 2015-м он основал ячейку профсоюза «Учитель» в Нижегородской области, а в 2017-м скоординировал протест против повышения цен на проезд в дзержинских маршрутках. Активиста оштрафовали на 20 тысяч рублей, его единомышленника отправили в СИЗО на четверо суток. Стоимость билетов всё равно подняли.
После переезда в Дзержинск взгляды Рудого стремительно эволюционировали в марксистские. В какой-то момент он составил ноту недоверия главе «Левого фронта» Сергею Удальцову и вышел из организации. Сегодня, помимо преподавания в школе и профсоюзной работы, Андрей ведёт в Дзержинске занятия марксистского кружка для взрослых.
— Такие организации сейчас появляются по всей России, — утверждает активист. — Есть те, что заточены на чтение литературы, но моя цель, чтобы человек не только знал, что писали Маркс, Ленин и их последователи, но ещё и умел организовывать работу профсоюзов, общаться с людьми, писать тексты.
Рудой считает, что Дзержинск отлично подходит для агитационной работы и протестной деятельности.
— Наверное, это эффект маленького города. В Москве ты теряешься в потоках людей, а тут всё говно, которое происходит вокруг, соприкасается с тобой непосредственно. Плюс тут социальная ситуация располагает к недовольству. Я, например, как профсоюзный активист стал изучать, что происходит на местных заводах, — и, кажется, там всё печально. Даже на Заводе Свердлова, стратегическом производстве взрывчатки, нашем «вставании с колен», — сокращения.
Маленький протестный Дзержинск с его тесными социальными связями помог Андрею состояться как видеоблогеру. Год назад Рудой написал пост о том, что ищет видеостудию, — откликнулся главный редактор местного оппозиционного медиа. Сейчас видео «Вестника бури» набирают сотни тысяч просмотров. Самые популярные — история расстрела рабочих в Жанаозене (Казахстан) и совместный выпуск с BadComedian о беспределе в отношении работников российских съёмочных групп. В ближайших планах — дебаты с Егором Просвирниным из националистического медиа «Спутник и погром». По словам Андрея, тот ревностно относится к успеху левых оппонентов. Выйти дебаты должны на канале либертарианца Михаила Светова. Я шучу про жабу и гадюку, Андрей смеётся.
«Вестник бури» с удовольствием смотрят и ученики Рудого.
— Вот выходит выпуск с Женей BadComedian, а на следующее утро шестиклассницы спрашивают: «Андрей Владимирович, это правда, что у вас совместное видео с парнем Кати Клэп?» Ну и классическая ситуация, когда в комментариях под новыми выпусками кто-нибудь спрашивает домашнее задание.
В Дзержинске Рудого знают многие — у местных он ассоциируется со всем протестным, а Алексей Алексеев в шутку называет его «Парень „Свободу Анжеле Дэвис“». Несмотря на явно критический взгляд на происходящее вокруг, экологические проблемы Рудого по-прежнему не занимают.
— Мне кажется, все привыкли к «Чёрной дыре» и всему остальному, — говорит он. — Это же как жизнь у японских вулканов: да, раз в несколько десятилетий они стирают с лица земли какой-нибудь город. Но в остальное время всё в порядке. Тем более, в Дзержинске много других проблем.
В просторной нижегородской квартире родителей Отдельнова все стены завешаны картинами Павла. В основном, это ранние природные пейзажи — ни одного индустриального.
— Те, кто не был связан с производством, воспринимают эти работы по-другому: восхищаются красками, композицией, — говорит Александр. — Я же, когда смотрю на развалины цехов, ощущаю запахи. Когда работаешь на химпроизводстве, проблем с загазованностью воздуха в городе не ощущаешь: для нас выбросы были обычным делом. Причём не всегда запах был неприятным: например, боевое отравляющее вещество хлорацетофенон пахнет черёмухой.
Павел рассказывает, что на одном из его первых детских рисунков был изображён старый деревянный колодец. Их семья брала оттуда воду для полива овощей — дело было в конце 1980-х, на даче в садоводстве имени Гагарина.
— Это четыре-пять километров от «Дыры» по прямой и пара километров от «Белого моря». Проблема в том, что вот тут — уклон, — Отдельнов показывает область на спутниковом снимке. — Через грунтовые воды отходы стекали и просачивались в питьевые источники, попадали по притокам в Оку. Помню, как однажды экологи обнаружили страшнейшее превышение ПДК очередных вредных веществ в питьевой воде — и наш колодец заколотили. Пока нам вели водопровод из Дзержинска, воду приходилось брать вот из этого болота, — Павел показывает на карте точку почти у «Белого моря». — Мы, кстати, и рыбу там с братом ловили — и ели, конечно.
Павел Отдельнов говорит, что в детстве у него была астма, но не связывает это с экологией напрямую. Его отец после работы в 33-м цеху «Капролактама», где производили хлористый алюминий, почти пятнадцать лет страдал от сильной аллергии. Вещество используется как катализатор при производстве многих органических веществ. При его взаимодействии с воздухом образуются гидроокись алюминия и хлористый водород; попадая в лёгкие, вещества обжигают дыхательные пути. На пенсии болезнь его не беспокоит.
Павел уехал из Дзержинска в девятнадцать лет, когда поступил в Институт имени Сурикова.
— У меня никогда не было цели уехать насовсем. Просто постепенно стало понятно, что возвращаться некуда, работы в Дзержинске нет. А Москва интересна для художника общением, возможностями, количеством выставок. Я бы очень хотел показать свой проект в Дзержинске, но там нет нормального выставочного зала, — рассуждает художник, глядя на город из космоса.
В парке «Радуга» шумно — буквально через час тут сожгут чучело Масленицы. На краю одной из аллей стоит розовая статуя свиньи, сделанная из смеси снега, песка и солевых реагентов. Вместо глаз у неё литровые банки: чёрно-зелёный зрачок нарисован гуашью на внутренней стороне доньев. Скульптора, сделавшего свинью, зовут Владимир Корнев, и он очень гордится находкой: такие глаза не утекут даже при плюсовой температуре.
Корнев — ещё одна дзержинская знаменитость. Во-первых, больше тридцати лет он преподает в студии «Юный скульптор», через которую прошли сотни дзержинских школьников. Во-вторых, он придумал главный местный сувенир — «Растяпинскую забаву»: расписанные вручную керамические игрушки, изображающие жителей села Растяпино, рабочего посёлка, который в 1930-м превратился в Дзержинск. Несколько растяпинцев стоят и на полке дома у родителей Павла Отдельнова — они с Корневыми дружат семьями. Будучи школьником, Павел Отдельнов ходил в «Юный скульптор», расписывал глиняные фигурки и под руководством Корнева рисовал первые пейзажные этюды.
Владимир обижен на всех своих учеников, уехавших из Дзержинска. Возражения о том, что в городе для художников нет не то что перспектив, даже выставочного зала, не принимаются:
— А люди здесь вообще никто? Мы — ерунда какая-то? — горячится Корнев. — Один в Москве, другой в Санкт-Петербурге. Вот скажите, какое предназначение у художника? Я вам отвечу: воспитывать своё окружение! Мы их здесь учили, вкладывали в них деньги и силы, а они уехали воспитывать москвичей и петербуржцев.
Первые работы Павла, связанные с дзержинской промзоной, Корневу не нравились совсем — учителя раздражало, что Отдельнов видел в городе только чернуху и негатив. Но постепенно смирился:
— Я много думал и понял, что это тоже может быть искусством, — говорит Корнев. — Помните картину Рембрандта, где медики вскрывают труп? Павел тоже вскрывает какой-то нарыв. Хорошо, что постепенно он нащупал нечто большее, чем очернительство: обратился к истории своей семьи, углубился в историю заводов. То, что он делает сейчас, уже кажется мне интересным. Он становится не человеком, не помнящим корней, а человеком, который воскрешает память.
Сам Павел говорит, что если бы он остался в Дзержинске, то до сих пор ходил бы на этюды и рисовал сталинскую архитектуру. «Цельная картинка „Промзоны“ сложилась у меня, только когда я уехал от неё подальше. Чтобы работать над чем-то, мне нужна дистанция», — заключает он.
Физики-теоретики предполагают, что, если человек пройдёт сквозь границу чёрной дыры — горизонт событий, его либо сразу разорвёт на части, либо затянет внутрь и, возможно, «выплюнет» где-то в другой вселенной. Дзержинская «Чёрная дыра», кажется, живёт по похожим законам. Те, кто снаружи, видят только зловещую антрацитовую ядовитую поверхность. По мере приближения она становится всё менее и менее пугающей. Те, кого засасывает, обнаруживают себя в параллельном мире, где время течёт иначе, запахи почти не чувствуются, а на передний план выходят совсем другие экзистенциальные проблемы.
Возможно, когда «Чёрную дыру» выкачают и сожгут, лаг между вселенными исчезнет. Заражённую землю вокруг провала обещают срезать и засеять «горизонт событий» травами: белой полевицей, пыреем бескорневищным и тимофеевкой луговой.
