Жители Омска теперь точно не получат собственного метрополитена: власти решили, что заканчивать проект, задуманный ещё в прошлом веке, нецелесообразно. Несуществующее омское метро не только само стало мемом, но и превратило в него целый город, подарив миру фразу «не пытайтесь покинуть Омск», а теперь он исчез. По заданию самиздата журналист Игорь Залюбовин спустился в омское метро, чтобы понять, почему самый большой мем-долгострой в истории человечества — это вовсе не смешно.

День был солнечный, судя по фотографиям.

Второго сентября 2011 года подземный переход на улице Красный Путь выглядел необычно и идиотски-торжественно. Вход в него был перетянут атласной красной ленточкой, своды были украшены воздушными шарами. Около полудня вокруг собрались три десятка человек, в основном это были члены движений «Омск Молодой» и «Молодая Гвардия». Они держали в руках флаги партии «Единая Россия» и три плаката, на каждом из которых фигурировало словосочетание «План Полежаева». Один из плакатов сообщал, что этот план — «путь к успеху», второй убеждал, что план — «будущее омского Прииртышья», наконец, третий плакат призывал осуществить план сообща — там было написано «воплотим вместе».

Сам Леонид Полежаев, тогдашний губернатор, появился на встрече в лёгкой тёмно-синей куртке, в окружении журналистов, чиновников и строителей. Перерезав красную ленточку, он спустился вниз. Там, стоя в переходе, губернатор заявил: «Если мы удержим темпы, которыми собираемся строить метро, а только в 2011 году мы освоим более одного миллиарда рублей, то реально уложиться в те сроки, которые мы определили для пуска первого участка метрополитена из четырёх станций». Кроме того, губернатор призвал всех привыкать к тому, что станция, вход на которую он открыл, будет называться «Пушкинская» — как в Москве, а не «Библиотека им. Пушкина», как изначально хотели.

Пожалуй никогда, ни до ни после, город не был так близок к тому, чтобы метро в нём всё-таки появилось. Сам губернатор, поседевший за время своего правления, довольно точно совпавшего с эпохой строительства метрополитена в городе, стоял от почти готовой станции «Пушкинская» буквально в нескольких метрах — вход в неё закрывала лишь временная стена из пластика. «Губернатор торжественно открыл вход в никуда», — написал в тот день неизвестный в комментарии к заметке об этом событии на городском новостном сайте. Впрочем, буквы «М», установленные на переходах в течение следующего месяца, можно увидеть до сих пор. 

Как и временную стену.

Кирпичная кладка аварийной вентиляционной камеры разбита не сильно, но достаточно для того, чтобы через образовавшееся отверстие всё-таки можно было пролезть. Несмотря на сумерки, лучше делать это быстро, потому что по грунтовой дороге время от времени ездят машины, и кто может гарантировать, что это будут не менты? Широкий крупный мужчина, сталкер по имени Андрей, втискивается в проём. Следом лезет его сестра Ира — она упросила взять её с собой, чтобы сфотографироваться внутри.

Через семь лет после торжественного открытия входа в омский метрополитен самый доступный способ попасть в него — по-прежнему протиснуться в дырку между кирпичами и, хватаясь руками за выступающий цемент, почти в полной темноте спуститься по доске, кем-то приложенной с обратной стороны залаза. «Не было бы, блядь, на ней гвоздей», — думаю я. Ноги нащупывают землю, фонари выхватывают скупые детали интерьера: рассыпанные по полу пластиковые бутылки, торчащие отовсюду обесточенные кабели. Мы проходим несколько помещений неизвестного назначения и оказываемся в тоннеле. Темно, тихо, тепло, запах бетона смешан с гнилью и сыростью. «Я прихожу сюда подышать, — признаётся сталкер Андрей. — Может показаться странным, но запах мне очень нравится. Я словно не могу без него. Тянет».

Пока мы бредём по тоннелю вдоль небольшой узкоколейки (обычные рельсы в метро положить не успели), Андрей рассказывает мне, что решил стать сталкером с похмелья — пару лет назад, в одно из воскресений, лёжа на диване. «Я залипал на всякие ролики и подумал: а ведь мне это всегда нравилось, почему нет?» Метро — довольно безопасный объект, если сравнивать с заброшенным военным заводом, где Андрей оказался прошлой зимой. В помещении сработали датчики движения, и чтобы избежать штрафа в триста тысяч или пули, ему пришлось бежать пять километров по морозу до места, где он припарковал свою машину. «С тех пор я решил: ну его нахер». Так омское метро окончательно стало «домашним объектом» Андрея.

Затопленный тоннель ведёт к станции «Кристалл». Андрей светит куда-то во мрак фонарём, фокусируя луч на максимальную дальность: «Видишь, там вот решётка, а за ней станция», — показывает он, не переставая перечислять какие-то только ему заметные детали.

Я киваю, но вижу лишь мрак и скользящее по нему бесполезное пятно света.

«В 1971 году я впервые подумал о том, что Омску нужно метро, — говорит Эдуард Сафронов, крепкий мужчина за семьдесят, в просторной рубашке, внешне чем-то напоминающий Бориса Ельцина, если бы тот всю жизнь занимался спортом. — Город быстро рос, и было необходимо как-то обеспечивать возросшую транспортную нагрузку». Тринадцать лет спустя Сафронов воплотил свою идею в жизнь: по заданию партии подготовил обоснование, зачем метро необходимо Омску. Теперь он, профессор СибАДИ, сидит напротив меня в своей просторной квартире на бульваре Архитекторов и вспоминает, как дописывал диссертацию в Москве, когда его пригласили поработать над большим проектом. «Дело в том, что была какая-то строчка в СанПиНах того времени, что если в городе живёт более миллиона человек, то там необходимо строить метро, — объясняет Сафронов. — К началу восьмидесятых миллионниками стали одиннадцать городов СССР, и руководство, а именно Горбачёв, стали активно пытаться претворить эту строчку в жизнь».

Работа шла около полугода; переход к финальной стадии отмечали настойкой «госплановская» в люксе гостиницы «Москва». В основном делегации из других городов представляли чиновники, а не учёные; так бремя исследований легло на огромные плечи доцента Сафронова. «До второго января не успеешь — не будет метро в Омске!» — сказали Сафронову в Госплане в канун нового, 1985 года. Новый год он отпраздновал дома, и возможно, если бы в тот день над Сибирью была нелётная погода, город сэкономил бы миллиарды рублей. Но в десять утра назначенного дня Сафронов уже был на пороге одного из кабинетов министерства, расположенного в нынешнем здании Госдумы. «Они с удивлением посмотрели на то исследование, которое я провёл, и сказали: „Ого! Всё, ладно“».

Сафронов листает перепечатку составленной им двадцатистраничной брошюры: в общем-то, формальность для Госплана, тем не менее запустившая этот порочный круг. Похоже, теперь круг замкнулся: через дом, буквально напротив, — недостроенная конечная станция «Кристалл». В местных СМИ регулярно бьют тревогу, что если станция останется в прежнем состоянии, то оседающие грунты просто поглотят близлежащие дома — в том числе и дом, в котором живёт Сафронов.

Он, впрочем, обеспокоен другим: как достроить это чёртово метро? Сафронов предлагает пустить по уже готовым тоннелям беспилотные троллейбусы. «По стенам тоннеля — такие полозья, а у троллейбуса ролики, — объясняет на пальцах свой проект Сафронов. — Троллейбус без управления едет из центра в сторону аэропорта „Фёдоровка“. Сначала по тоннелям, а потом, в районе „Кристалла“, выходит наружу и уже едет по обычным дорогам, с участием водителя». Сафронов говорит без эмоций, но это всё равно выглядит как отчаяние: я даже не хочу напоминать ему, что на девяносто процентов готовый аэропорт «Фёдоровка» тоже стоит недостроенным уже лет двадцать.

Омское метро начали строить в 1992 году; фактически строительство остановилось в 2016-м, после банкротства НПО «Мостовик». Несмотря на то, что губернатор Леонид Полежаев отдал строительству метро двадцать лет своей жизни, теперь он слышать о нём не хочет, как и говорить о нём: «Ну вот нахера мне это надо, я пенсионер уже, — нервничает Полежаев в телефонной беседе. — Я готов рассказать, что я построил, а то, что построить не смог, — не хочу обсуждать. — Кажется, у него сжимает горло. — Кхм, мы семьдесят лет строили коммунизм — и тоже не построили». Узнав от меня, что метро окончательно решили закопать и забыть, Полежаев вздыхает, скомканно прощается и вешает трубку. В 2010 году он перенёс инфаркт, а город на несколько дней заполнили слухи о его смерти. Я решил не перезванивать.

Бывшие подчинённые Полежаева с экс-губернатором солидарны: тоже все как один реагируют на предложение обсудить будущее омского метро без энтузиазма. «Одного министра посадили на шесть лет, другого на два. Кто-то уже вышел, кто-то ещё сидит», — пытается уловить для меня настроения местных чиновников омский блогер Игорь Фёдоров. «Полежаев просто такой человек. Если бы метро было его единственным проектом, — говорит Федоров, готовясь загибать пальцы. — Мелкие проекты: идея собирать автобусы Volvo — первую партию никто не купил, и производство остановили. Идея городской электрички — „РЖД“ даже станции построило, но в итоге выяснилось, что из-за высокой плотности товарных поездов они могут пускать лишь три электрички в день, и стороны стыдливо разошлись, сделав вид, что ничего не было. Очень много всего. А наши градообразующие объекты: новый аэропорт „Фёдоровка“ — построенный, туда уже компьютеры завезли, и всё-таки не доделали. Нужно поднять уровень воды в обмелевшем Иртыше, Полежаев решил делать огромную дамбу, «Гидроузел» — тоже не доделали. За крупные проекты брался НПО „Мостовик“. У них такая манера, что они за всё брались, но в какой-то момент не выдержали нагрузки. Когда их объявили банкротом, обвинив в махинациях со строительством олимпийских объектов, — всё закончилось, в том числе и метро».

Один из главных строителей омского метрополитена, бывший функционер НПО «Мостовик», не хочет, чтобы я публиковал его имя. После банкротства и последовавших за ним уголовных дел, после того как все неоконченные проекты «Мостовика», выросшего в 80-е из студенческого конструкторского бюро при СибАДИ, канули в Лету, он не хочет, чтобы его лицо кто-то видел. Я буду звать его по имени организации: Мостовик. Ему около шестидесяти, и теперь он начинает жизнь сначала. Для этого Мостовик арендует несколько комнат в собственном здании, проданном за долги. По темпераменту его можно было бы принять за авантюриста, но на стенах его полупустого офиса развешаны фото реализованных им проектов: Живописный мост в Крылатском, мост на остров Русский.

«Китайцы всплёскивали руками: да как ты его построишь? — говорит Мостовик, тыча в картинку. — А я построил». И долго объясняет как. Но я здесь не за этим. Я хочу узнать, каково двадцать лет строить тоннели, которые теперь планируют засыпать песком. Сам Мостовик вспоминает об этом без желания.

Несмотря на то, что решение о строительстве омского метро было принято в 1986 году, начали его только в 1992-м, а активная фаза, по словам Мостовика, началась в 1996-м. Воспоминания о том, как проект, изначально курируемый новосибирскими метростроителями, перешёл в руки к НПО, подробно описаны в открытых источниках: вышло что-то между рейдерским захватом и благородной экспроприацией. Новосибирцы, по утверждению Мостовика, толком не строили метро, и тогда омичи решили выкупить проходческий щит, который использовался в Омске для рытья тоннелей, чтобы затем на правах собственника перезаключить договор с мэрией. Владелец был согласен, так как не получал арендную плату; он чуть ли не в тот же день явился в офис Мостовика в компании новосибирских бандитов. «Всё это было сделано за несколько часов, мы достали миллион наличными — и ударили по рукам», — вспоминает Мостовик. Дальше было проще: захват стройплощадок вместе с ОМОНом и вытеснение с их помощью предыдущего подрядчика — мой собеседник рассказывает об этом с неохотой; впрочем, это скорее скука по отношению к давно прожитому, нежели стеснение. В 1996 году старый советский щит заработал на полную мощность и рыл омское метро больше десяти лет. В 2006 году Омск стал единственным в мире городом, где есть метромост, но нет метрополитена. Мост через Иртыш запущен для автомобилей и фигурирует на открытках, но тоннели, предназначенные для метро, разумеется, пусты. В 2008 году Мостовик купил новый щит — канадский Lovat, а старый был списан из-за аварии.

Lovat строил омское метро следующие пять лет, накануне банкротства Мостовика его отправили в Москву. Теперь он роет столичную подземку, то есть, в отличие от многих, всё-таки сумел покинуть Омск. Мостовик, несмотря на то, что, по собственным словам, появляется в городе редко, в том, чтобы окончательно расстаться с ним, не преуспел: в ответ на вопрос о том, будет ли метро, он показывает проект, который был переработан им со снижением стоимости в 2,6 раза. Он утверждает, что недавно этот проект показывали Путину на красноярской Универсиаде.

Теперь, возможно, омское метро построят там.

Жетоны омского метрополитена включили в профессиональный нумизматический каталог «Жетоны метро мира» в апреле 2017 года. За год до этого омский фотограф Антон Олейник нарисовал их на салфетке, а затем отправил эскиз на китайский завод, где заказал партию в триста штук. Сейчас у него почти ничего не осталось; его жетоны даже начали подделывать: омские нумизматы пытались копировать их с помощью лазерной гравировки на юбилейных десятирублёвых монетах. «Получилось так себе, там по качеству сразу видно», — говорит он. 

По мнению омского культуролога Евгения Груздова, история с жетонами — «про параллельный мир, которым стало метро для омичей». Он объясняет мне: «Мем „не пытайся покинуть Омск“ как раз ухватывает омское двоемирие: если ты удачно переехал, то омская идентичность из тебя уходит — ты уже в другом мире, где покидать любые города волен любой. Но если ты думал, пытался, хотел, но не покинул Омск — это означает, что ты плоть от плоти города, неудачник фактом своей прописки».

Омичка, сумевшая покинуть Омск, Наталья Кошукова, проехала с жетоном омского метро полмира; её инстаграм полон фотографий из разных городов с подписями вроде «Омское метро в Риге». Когда-то ей подарил этот жетон друг детства — омич, прикованный к инвалидному креслу. «Мы много с ним когда-то шутили про омское метро, а потом он дал мне этот жетон. Я сначала подумала, что просто отправлю ему этот жетон откуда-нибудь, но потом решила, что буду возить его по всему миру и фотографировать».

Наталья вспоминает, как впервые встретилась с омским метрополитеном. «Помню, когда только появился первый забор в районе завода „Полёт“, мне бабушка говорила: вот, мол, будет метро. Не нужно будет пользоваться автобусами. Я жила на „Московке“, и чтоб доехать в „Нефтяник“, больше часа уходило. Мне казалась фантастической идея, что я буду добираться туда за двадцать минут. А сейчас, передвигаясь по Лос-Анджелесу, самому загруженному городу в мире, я понимаю, что больше часа — и я уже почти в Сан-Диего!»

Культуролог Груздов делит восприятие омичами метрополитена на несколько этапов: «Для конца восьмидесятых метро — это амбиция города-миллионника, атрибут значимости в системе регионального разделения труда: мы настолько важны, что нам позволят иметь такую игрушку. Это была утопия очередного прорыва в цивилизацию азиатского города: обретение вертикали, усложнение социальной жизни, обретение андеграунда на градостроительном уровне, новый ритм, новый тип коммуникации, новые звуки, запахи, — объясняет он. — В девяностые метро стало олицетворять развал, а утопия его пуска — грядущий расцвет. В нулевые метро стало символом отсталого мышления правителей, их хозяйственной некомпетентности, воровства, очковтирательства, стало символом Омска, не способного реализовать не только утопии, но и проекты. В десятые народ помудрел, метро стало невидимыми руинами эпохи, мечтать о метро — значит быть инфантильным, жить иллюзиями прошлого. Руины нужно обживать как руины».

Местные жители пытаются обжить эти руины как могут: омичка Серафима Орлова написала про омское метро пьесу «ПроГород», с которой недавно дебютировала на театральной сцене. Действие в ней происходит на несуществующих станциях несуществующего метрополитена: Колчаковская, Достоевская, Летовская. Сама она считает, что любовь, в том числе к городу, — это травма: «Вся жизнь меня к этому привела. Иногда любовь — это выбор мириться с чем-то. Физически мириться. Но если выбрал мириться делом, то словом — не обязан. Получается, между словами и делами такой раздрай. Живёшь с кем-то — ругаешь его, ругаешь. Но живёшь. Стокгольмский синдром. Омский синдром».

Сталкер Андрей щёлкает фотоаппаратом. Его сестра застыла в мучительной позе — чтобы снимок получился, нужно выждать 15 секунд. Сам он фотографироваться не хочет:  «У меня этих фото дохрена».

Объектив на максимально длинной выдержке вытягивает кадр, Андрей подсвечивает фонарем сначала сестру, а потом задник. Крыс здесь нет. Людей нет. Рельс тоже. Станции затоплены. Дурацкие надписи по стенам. Они выглядят как попытка высказаться там, где уже нечего сказать.

— Школьники, — поясняет сталкер.

Решётка, за ней — метромост. Мы доходим до середины: «Дойдём до конца?» — спрашивает Андрей. Я пожимаю плечами: вряд ли пейзаж как-то изменится. Лишь сталь умножает холод. Шаги звучат гулко, над головой шелестят колёса автомобилей. Звук шин словно нагоняет тебя сзади, из-за этого хочется обернуться. Как-то не по себе. Даже страшно.

— А смотри, эхо здесь какое! Аааа, — кричит сталкер что есть мочи. Эхо расходится в обе стороны. Он то и дело оборачивается. Выключает фонарь, и мы молча идём в темноте несколько секунд. — Иногда идёшь, увидишь — кто-то навстречу идёт, встанешь, прислушаешься. Но людей я как-то не боюсь. Охранники если только.
— Страшно, — признаётся Андрей и включает фонарь вновь. Страх создаёт пустота, больше нечему.

Охраны здесь нет.

Строительный вагончик. Внутри кровать, стол, стул, два телевизора: на одном статичная, как болото, трансляция с камер наблюдения, по другому — на выбор: сериал с героическим «морским котиком» или Путин. «Это и есть моя работа и моя жизнь», — говорит сторож и заваривает чай. Впереди у него вся ночь.

«Да мы не охранники даже — так, сторожа. Нам спускаться туда нельзя, допуска нет», — говорит мне охранник и разводит руками. За его спиной — «объект», как он сам это называет. Он попросил не конкретизировать, какой именно, чтобы его не уволили. Я согласился и решил: его монолог будет коллективным голосом сразу всех сторожей омского метро. Зарплата у сторожа — десять тысяч. Работа — сутки через трое. Она состоит в том, что он смотрит телевизор и ест. Когда надоедает телевизор, можно померить шагами территорию. Гонять детей, пролезших через дыру в заборе.

«А чё, мы люди маленькие», — говорит он, разводя руками. Ему так нравится эта фраза — «мы люди маленькие», что он повторяет её постоянно. Она делает сторожа, который сам до смерти боится ночных алкашей, практически непробиваемым. «Из Москвы приезжали в костюмах, ходили туда. А нам-то не докладывают чё, — говорит он. — Не докладывают — мы и не знаем, чё будет с метро. Хотелось бы, конечно, чтобы достроили его. Но я пять лет здесь уже. Закопают — значит, закопают. Мы всё равно будем сторожить».