Читательница «Батеньки» Елена Мелкумова училась в Голландии на музеолога. В прошлом году академическая работа привела её в город Эйндховен, где находится один из самых прогрессивных голландских музеев современного искусства и одна из самых больших психиатрических клиник страны. Так русская девушка оказалась в психушке для работы над художественным проектом. Публикуем вторую, заключительную часть ее истории, в которой психиатрическая вселенная расширяется, в ней появляются новые герои и локации, а пациент клиники Руди — любитель покурить травку в терапевтических целях, — чуть не срывает перформанс художников.
Мир спасут искусство и еда
В психиатрической вселенной, где я оказалась, были и локации за пределами самой клиники.
Так, мы узнали об арт-ателье, которое находилось в центре города. Этому месту около десяти лет. Волонтёры-энтузиасты решили, что для успешного лечения нужно вывозить людей за пределы клиники. Сюда художники — клиенты клиники (напомню, в голландской психушке людей не называют пациентами, только клиентами) приходят, как на работу: чтобы создавать искусство. На стене висит чёткое расписание с именами по дням для каждого рабочего стола или мольберта.
Сейчас около семидесяти процентов людей, которые заняты в арт-ателье по совету своего терапевта, не живут в психиатрической клинике. Остальные тридцать процентов рады вырваться в центр города. Особенно полезно это оказалось для тех, кому очень важно иметь чёткое расписание, чтобы куда-то регулярно ходить, — например, для людей с депрессией.
Мы встречались с посетителями этого ателье несколько раз в неделю и общались. Нам хотелось связать их с художественными инициативами у нас в музее. В ателье занимались живописью, выдували стекло, была и фотошкола. Одним из последних заданий, которые я наблюдала, — представить, кем бы клиент хотел стать. К примеру, фотографы познавали основы фотоколлажа: одна женщина изобразила себя в виде Джоконды, другой клиент — в теле атлета, у которого на лице маска, а в руке банка пива.
Здесь же есть небольшое хранилище работ. Мы были поражены тем, как актуальны многие объекты. И решили холистически объединить музей и эту инициативу клиники, пригласив кураторов отобрать работы для последующей выставки. Идея была в том, чтобы не подчёркивать отличия этих художников от остальных, а наоборот — показать, что искусство должно быть свободным от имён, клише и лейблов. Нам совсем не хотелось создавать талантливое фрик-шоу. В итоге терапевтическое назначение ателье на самой выставке почти не упоминалось, а мероприятие проходило в помещении, которое было посвящено городским инициативам.
Работы, представленные на выставке, при других условиях могли никогда не оказаться в музее. Особенно это касалось работ Джулса — злободневных и талантливых. На них был изображён Синтерклаас, или Святой Николай, — это голландский Санта Клаус. Раз в год он приезжает из Испании со своим помощником — чуваком по имени Чёрный Пит. Они вроде как лучшие друзья, хотя всё-таки Синтерклаас — хозяин Пита. Считается, что Чёрный Пит доставляет хорошим детям подарки, а непослушных может запихнуть в мешок и увезти с собой. В итоге все 5 декабря наряжаются в «чёрных Питов», красят губы помадой и раздают детям конфеты. Ну и, конечно, параллельно проходят традиционные волны недовольств расисткой традицией. Вот и Джулс, который так никогда и не поделился с нами своим диагнозом, очень тонко и смело иронизировал над этим героем.
Художница Ивонн создала специально для нас работу-рефлексию про первого директора музея, который был также директором табачной фабрики. Это была старинная железная коробка от сигарет и портрет директора, украшенный стразами. Пациенты, работающие в цветочном магазине клиники, собрали для нас композицию, а другие — помололи тот самый кофе из кафе «Кофеиновый дилер» на территории клиники. Всё это тоже было представлено на выставке.
Ко дню открытия мы пригласили клиентов перенести арт-ателье в музей на выходные. Мы также составили расписание, обозначили всем их рабочие места. Первый день все сильно волновались, от присутствия большого количества посторонних в музее кто-то плакал, а кто-то и вовсе ушёл. Но в итоге оказалось, что мир спасут искусство и еда. Ланч, организованный для клиентов клиники точно так же, как в ателье, разрядил обстановку.
На следующий день многие пришли в музей как ни в чём не бывало. Те, кто до этого боялся приходить, теперь спокойно могли расположиться в своём уголке. Воркшоп в музее оказался отличным показателем: около семидесяти процентов посетивших его до этого вовсе никогда не были в музее. Хотя он единственный в городе.
Во имя любви
Тем временем, благодаря Руди, мы знакомились всё с бóльшим количеством пациентов. Он говорил, что многих здесь наставила на путь истинный любовь. Например, мы узнали Джека, бывшего солдата голландской армии. Он попал в Афганистан и подсел там на героин. Вернувшись обратно, Джек решил завязать, так как понял, что никогда не сможет найти свою любовь, будучи наркоманом. Он прошёл в клинике реабилитацию, и пару недель назад его перевели в волонтёры. Ещё он оказался талантливым певцом. Когда один из волонтёров клиники умер, в его честь устроили концерт — все выступали по желанию. Джек исполнял песню Мэрайи Керри. О любви.
Ещё был волонтёр Тед, с которым сблизились художники из нашей группы. В своё время он много лет работал на заводе, но однажды сошёл с ума — у него случился психоз. Как-то раз Тед пригласил художников к себе на ужин. Там он познакомил их со своей девушкой и поделился, что окончательно излечился именно благодаря ей.
Ещё мы познакомились с Томом (это уже другой Том, не тот, о котором я писала в первой части своей истории). Сейчас он предводитель волонтёров, одним из первых стал работать в офисе. Выяснилось, что этот человек в аккуратной двойке — бывший лидер одной из преступных группировок и несколько раз продолжительно сидел в тюрьме. В перерыве между вторым и третьим заключением он умудрился жениться и родить детей, не рассказав супруге о своём занятии. Какая точно была для неё легенда — неизвестно. Когда его вновь посадили, жена развелась с ним и уехала с детьми в неизвестном направлении. Но сообщила ему, что если после выхода он образумится, то пусть напишет её маме письмо. Так и случилось: спустя шесть лет он вышел и отправился реабилитироваться в клинику. Стал там работать. И потом написал ей.
Также нас сопровождала пара, чьи имена я никогда не могла произнести правильно: женщина Гертруда и мужчина Рёдхе. Подружились они здесь же, в клинике. Оба пережили несколько инсультов, больше не могли толком разговаривать и понимали только друг друга. Говорят, после того как они встретились, им обоим стало значительно лучше. Слова вылетали у них словно крик, но они всегда с удовольствием присоединялись к нашим сессиям.
Сам Руди говорил, что по-настоящему любит только Бога. А упоминая клиентов, с которыми мы познакомились, он с гордостью цитировал свою любимую песню Боба Марли «Redemtion Song». «Все эти люди emancipated from mental slavery. Во имя любви».
Дудуй, или пока-пока
Наши брейнсторминги с художниками и пациентами представляли собой следующее: мы обсуждали различные сценарии финального перформанса, придумывали вместе плакаты и транспаранты, обсуждали репертуар для хора и бесконечно смеялись. Встречи чаще всего проходили в студии, которую клиника предоставила для художников: это была комната с длинным столом и стульями. Что ещё может понадобиться людям современного искусства, персоналу клиники, видимо, предположить было трудно. И я их не осуждаю!
К нашим сессиям мы также привлекли одну высшую школу, где обучали будущих психологов. Нам было важно включить в диалог молодое профессиональное сообщество, и, кажется, это удалось. Группа студентов была интернациональная: люди из Турции, Бразилии и Испании были, как и мы, поражены, на первый взгляд, идеальным положением дел в клинике.
Руди надолго не хватало, и он быстро сдувался и отвлекался, так что это были короткие часовые сессии. Короткие, но очень-очень душевные. Как когда ты проводишь рабочие встречи с хорошими друзьями. Но после возникало чувство очень мерзкое: ты весело поработал над костюмами сигарет, продумывал перформанс и прочие сумасшествия (простите), а теперь надо уходить. В обычной жизни ты бы пригласил человека на пиво, а в клинике так нельзя. И ты уезжаешь на велосипеде во внешний мир, а пациент остаётся и просто грустно кричит тебе вслед по-голландски — ДУДУЙ, что означает ПОКА-ПОКА. Здесь нет никакого вывода, просто, наверное, нужно ценить человеческие отношения.
Однажды художники решили немного порепетировать вместе с Руди. Все надели костюмы сигарет и расхаживали по клинике, привлекая всеобщее внимание. Художники придумывали на ходу сюжет про эти сигареты, представлялись «Филип Моррисом» и «Ричмондом» и сообщали всем, что курят свою жизнь. И предлагали другим пациентам покурить их тоже. Поначалу некоторые воспринимали акцию недоброжелательно, предполагая, что это антитабачная кампания. И лишь после объяснений смеялись вместе со всеми. Сюрреалистичность происходящего достигала своего апогея.
В какой-то момент к нам подошла местная полиция и сообщила, что мы не имеем права снимать пациентов без их согласия и подписанных бумаг. Мы, переглянувшись, сказали, что никого, кроме сигарет, и не снимаем. Это было правдой. Хотя в одной из сигарет и был «клиент» (так персонал голландской клиники называет пациентов. — Прим. авт.), но местная полиция его не признала. Руди в этот момент заметно напрягся, но продолжил своё шествие.
День близился к концу, и мы направлялись в студию. Мы шествовали прямо по проезжей части дороги, которая шла через территорию клиники. Стоит отметить, машин здесь всегда было мало. Но тут прямо перед зданием из-за угла неожиданно выскочил автомобиль на высокой скорости. Увидев людей в несуразных костюмах сигарет посередине дороги, водитель резко свернул и врезался в припаркованную машину с очень громким лязгом. Все мы, разинув рты, остановились, а Руди стал нервно освобождаться из костюма и, чуть не крича, просил помочь ему расстегнуться. Кажется, в этот момент у меня пульсировали все вены и артерии. Вслед за машиной тут же тихонько подъехали полицейские, вышли из автомобиля, связали, видимо, угонщиков и ретировались. Ну а мы поняли, что до автомобиля было метров сто точно, так что и врезался он не из-за нас. Когда полиция уехала, жизнь клиники продолжилась как ни в чём не бывало, никто из клиентов или работников этого не видел. В новостях города об этом никто не написал, я честно отслеживала. Казалось, мы это всё придумали. Как мы все добрались до дома, я помню с трудом.
Вы уедете, а я останусь
Как-то художникам нужно было срочно улететь по делам. Я тоже решила воспользоваться случаем и полететь на родину. Сообщить Руди и другим, что нас некоторое время не будет, не удалось, так как мы просто-напросто их не нашли. Без мобильного телефона найти нужных людей в такой гигантской клинике не представлялось возможным. Всем нам требовался хотя бы небольшой отдых, и мы думали, никто и не заметит нашего отсутствия.
Вернувшись, мы не могли найти Руди несколько дней, хотя до финального перформанса оставалась всего неделя. Мы искали его в номере, в кофейнях, на ферме, но нигде не заставали. Пациенты его видели, но не знали, где он в этот момент. Врачей мы не стали спрашивать: Руди и так переживал, что слишком заметен. Главное, мы знали, что с ним всё в порядке и что он объявится.
Спустя некоторое время мы, наконец, встретили Руди с Талией. Наш герой был весел, как всегда, но немного задумчив. О факте нашего отсутствия он разговаривал неохотно. В какой-то момент он снял шапку — и мы ахнули: обнажилась бритая голова. Сказал, теперь волосы не мешают ему думать. Но по секрету поделился, что боится, что кто-то украдёт у него мысли, поэтому стал носить на голове какой-нибудь убор, будь то тюрбан или шапка.
В предпоследний день до перформанса мы встретились для финального обсуждения: додумывали детали воркшопов, подбивали список любимых песен клиентов для музыкантов, оговаривали сценарии интервенций и перформансов, костюмы, дрифт через клинику, кофе и ланч для всех участников и многое другое. В какой-то момент, по привычке, мы стали смеяться и весело шутить, как вдруг Руди, сильно посерьёзнев, сказал: «Я не хочу, чтобы мне кто-то воткнул нож в спину. Вы уедете, а я останусь». Посмотрев на него, я поняла, что он всё для себя решил.
Когда наступил день икс, мы нигде не могли найти Руди. Совсем. В его кампусе медсёстры сообщили, что он у себя. Он не открывал дверь и не откликался. Мы не на шутку перепугались и отправились звать медсестёр. И вдруг Руди вяло сказал нам через дверь, что неважно себя чувствует и хочет спать. Ни на какие просьбы и уговоры он больше не откликался. Всё было кончено.
Перформанс
Мы планировали стартовать в старой заброшенной часовне, которую клиника переделала в конференц-центр. Выяснили, что по пятницам у пациентов меньше всего активностей, поэтому назначили всё именно на этот день. Кофейная обсессия и строго регламентированный график тоже не обошли нас. В 12 дня все как штык собираются на ланч и кофе, так что мы решили привлечь людей ланчем на представлении. Руди помогал нам с меню во время подготовки. Говорил, нет ничего лучше сэндвичей и кока-колы. И очень просил принести что-то сладкое. Так и сделали. Нам навстречу пошла одна из сотрудниц «Кофеинового дилера» — тоже бывшая пациентка клиники. Мы решили, что небольшой бюджет лучше отдадим ей, чем кейтерингу больницы. Накануне она наделала бутербродов и сладостей, так что пациентов ждал пир.
В назначенное время в часовне собралось довольно мало пациентов, все по привычке отправились за ланчем в кафе. Поскольку Руди не было, художники, облачившись в костюмы сигарет, тут же на месте продумали сценарий выступления, чтобы собрать пациентов по всей клинике. Мы пригласили музейный хор, который был хорошо знаком с импровизацией. Их совершенно не испугала перспектива «собирать» пациентов. Это были работники музея, входившие в программу третьего возраста: в свободное от хора время эти пожилые люди были смотрителями или экскурсоводами.
Все присутствующие пациенты, студенты и мы взяли в руки заранее подготовленные транспаранты — на них были изображены некоторые объекты коллекции музея и клиники. Художники — а я напоминаю, что это был аргентинский коллектив Etcetera, — во всей своей деятельности пропагандируют эрроризм (от слова error — ошибка). Суть в том, что любой человек неизбежно совершает ошибки в своей жизни. И эти ошибки могут привести как к плохим последствиям, так и к самому прекрасному событию. Потому основная тема мероприятия звучала так: Zone Free of Error. Этот лозунг как бы призывал всех не стесняться своих ошибок. На транспарантах были изображены объекты, так или иначе перекликающиеся с темой эрроризма.
И вот художники и хор столпились прямо перед входом в кафе и стали петь. Через огромные окна кафе стали выглядывать пациенты. На улице было около четырёх градусов тепла, но хористы держались отлично. Постепенно мы зашли внутрь «Кофеинового дилера». Это произвело ошеломляющий эффект. Хор и следующие за ними гитарист и барабанщик исполняли любимые песни пациентов, которые мы коллекционировали все эти месяцы, пока готовили представление. Здесь был и Боб Марли от Руди — та самая Redemption Song. Был и Майкл Джексон от Талии. Была и Мэрайя Кэрри от Джека. Был и испанский фольклор от других пациентов, а также много разных голландских шлягеров. Так вдруг многие, кто обедал в кофейне, проследовали за нами — заинтересованные, что же на этот раз мы учудим. Пусть и без Руди.
Идея художников была в том, чтобы провести всех зрителей, пациентов, студентов и работников через территорию клиники. Они делились историями, которые нам рассказали в ходе подготовки перформанса. А те клиенты, кто хотел поделиться тут же, — и сами включались.
Художники хотели уйти от срежиссированной модерации и плыть по течению, отдавая бразды правления аудитории. Но отсутствие Руди как будто чуть изменило планы, пациентам было намного комфортнее участвовать пассивно. Мы проходили через кладбище, ферму, поля и озёра, заходили в различные кампусы. Иногда клиенты активировались и спонтанно рассказывали свои истории, связанные с этим местом. Художники включали в процесс свои сюрреалистичные перформансы с сигаретами, чем значительно разряжали обстановку. Все выглядели счастливыми.
С нами был программный директор клиники, которому досталась в руки в качестве транспаранта та самая фотография с изображенной больницей в 60-е и пациентами, лежавшими в кроватях на улице. В какой-то момент пациенты значительно взбудоражились и захотели промаршировать сквозь офис больницы. Работник утвердительно закивал. И вот мы зашли в офис, где работают те, что так далеки от больничной реальности. И мы все весело пели песни и проходили с транспарантами через бесконечные коридоры. Встречали сотрудников клиники с радостным воодушевлением. Сказать, что работники были удивлены, — ничего не сказать. Но клиенты, наконец, пришли к ним сами и, кажется, были очень рады.
Конец марша состоялся там же, где и стартовал: в бывшей часовне. Здесь всех ждали горячий чай, кофе, кока-кола и излюбленные голландцами сэндвичи. Мы планировали ранее многочисленные перформансы с «кругом ошибок», чтобы отрефлексировать всё, что произошло во время марша. Но этого не случилось, так как наш главный герой Руди за несколько дней до события сказал, что никто этого не поймёт. Ведь всё, чего хотят клиенты, по его словам, — это просто хорошая музыка, еда и возможность выбрать: принимать им в этом участие или нет.
Так и случилось. Мы все находились в часовне. Пел хор. Все клиенты, держа в руках слова, пели вместе с ними. Все попивали колу. А та самая пара, реабилитировавшаяся после инсульта, пела громче всех. Лист для них держала я, так как руки у них сильно тряслись.
Мероприятие прошло неплохо, поучаствовали многие клиенты, с которыми мы не общались ранее. Но ни Руди, ни Талия, ни Том так и не пришли.
Эпилог
В следующем месяце Руди выходит из клиники. Где и как он станет жить — неизвестно, хотя к нему обязательно прикрепят супервайзера. Наверное, Руди не испытает радости, так как это будет волонтёр.
Однажды он сказал мне, что умеет только продавать наркотики и не знает, сможет ли делать что-то ещё.
А я тем временем, курсируя между Голландией и Москвой, теперь пытаюсь осознать, что произошло. Не без помощи этого текста. Написать об этом проекте именно на русском для меня стало терапевтическим упражнением. Будто бы чуть отпустило. Всё кажется одним долгим сюрреалистичным сном. А эти истории реабилитировавшихся пациентов, кажется, ещё очень долго будут меня преследовать. Как доказательство человеческой силы духа. И голландской психиатрии.
Итогом нашей работы станет большая книга, которую мы с художниками готовим по мотивам этой резиденции. Они — в Латинской Америке, а я — в Европе. Будет и большой видеоматериал, который я надеюсь показать в России.
Ну а пока пишу диссертацию для Амстердама и ломаю голову, как сделать подобный проект в России. У меня тоже есть супервайзер, но он не из психушки, руководит моим дипломом и очень просит не отвлекаться. К счастью, без знания русского он не узнает, что вместо новой главы диссертации я написала в «Батеньку».
