Как многие из вас наверняка помнят, практически в самом начале работы вашего любимого самиздата мы публиковали серию текстов «Гнездо кукушки» — подборку историй реальных людей, которые — как правило против своей воли — в течение многих лет были пациентами психиатрических диспансеров и больниц. Мы убеждены — психиатрия, особенно отечественная, есть один из самых явных признаков наступившего Конца Света. Судите сами: человека отправили в психушку прямо из районной поликлиники, родители сдают детей врачам, в психушке можно откосить от армии среди зэков и бизнесменов, а можно — провести там 16,5 лет и с трудом сбежать. Прочитайте, если ещё не. Вот и недавно читательница Ольга поделилась с нами историей, как она пыталась попасть на приём к психотерапевту, а оказалась в кабинете предсказательницы печальных детских судеб. Сегодня мы публикуем новую главу этого бесконечного исследования — девушка Мария рассказывает, как её сдали лечить душу и 72 дня пичкали галоперидолом. Ред Булл и госэкзамены, обеспокоенная мама, сердобольные врачи в приёмном покое, разговоры о боге, а дальше мрак, боль, постродовые депрессии, истерики на почве разводов и исчерпывающее руководство русского врача по убеждению людей, что Кен Кизи ошибался.

Ничего не подозревая, я вошла в ворота огромного массивного серого здания. И если вы сейчас ждёте драматичного поворота, то выдохните. Ничего за мной не захлопывалось, никаких внушительных санитаров у меня за спиной не появлялось. Не снимая наушников, я села под дверь кабинета первичного приёма.

Батенька, поверьте, я и раньше бывала на приёме у психологов, психотерапевтов и прочих психо-, как частных, так и государственных, по разным юношеско-депрессивным вопросам — то бессонница, то несчастная любовь — и чувствовала себя вполне комфортно и уверенно. Вот и сейчас я была как-то даже абсолютно спокойна. Ещё бы, платное, санаторно-курортное отделение, всё добровольно, помилуйте, просто нервишки расшалились, отдохнуть прилечь. В общем, ничто не смущало моего сердца.

Но когда я зашла в заветную, обитую дерматином песочного цвета дверь, до того не смущавшееся сердце всё-таки подсказало: что-то тут не так.

Доктор — сухая женщина лет пятидесяти — сидела напротив двери за обычным советским столом. Перед ней стоял стул. И всё бы ничего, но стены! Их не было видно вообще. Они были полностью скрыты от глаз — ростовыми зеркалами с одной стороны и архивными шкафами — с другой. А что в этом такого? — спросите вы. А то, что одновременно со мной в кабинет зашли несколько моих копий.
После стандартных вопросов о жалобах (а жаловалась я разве что на невинную головную боль, потерю аппетита, нарушение сна и дневную вялость) врач перешла к ВАЖНОМУ.
— Ну, а в бога вы верите?

В этот момент я улыбнулась, ведь у меня к тому моменту было уже довольно много соображений на этот счёт, но я никак не ожидала такого поворота беседы.
— Конечно, верю, только по-своему, — отвечала я, смело глядя доктору прямо в немигающие глаза.
— А в церковь ходите?

Тут надо пояснить, что, успев изучить в общих чертах почти все мировые религии, за исключением, разве что, карго-культа, я чувствовала себя в праве изящно пошутить на предложенную тему.
— А зачем? Меня церковные стены не греют, я с богом и так поговорить могу, хоть из туалета.

Доктор даже не изменилась в лице, но зачем-то начала что-то записывать на бланке. Я по-прежнему ничего не подозревала и даже радовалась возможности в кои-то веки поперешучиваться с психиатром. Не каждый же день такая возможность выпадает!
А разговор о боге продолжался:
И как вы думаете, он — ну, бог — он вас слышит?

Я, честно говоря, в этот момент решила, что врач просто отвечает мне шуткой на шутку, и решила играть до конца:
— Да более того, скажу вам, он мне даже отвечает.

Как вы понимаете, после этого наш разговор быстренько сошёл на нет, меня отпустили в коридор и попросили подождать. Буквально минут через пять ко мне подошла ещё одна женщина в белом и попросила выложить из сумки все электронные (как я оплакивала плеер!), стеклянные и колюще-режущие предметы. «Ну, ничего, — думала я, — это у них такие порядки, чтобы отдыхающие могли совсем пассивно отдыхать, без этих ваших ноутбуков». Маман пошла оплачивать в кассу месяц моего пребывания здесь, а меня повели бледно-зелёными коридорами куда-то вглубь.
— Ну, вот ваше отделение, знакомьтесь, телефон дежурной отдайте, он вам не понадобится.
И провожатая сдала меня на руки милейшим молодым медсёстрам.
— Твоя палата пока будет номер один, режим у нас строго соблюдать надо, вот листочек висит, потом почитаешь, иди-иди.

Я зашла в большую светлую палату на восемь человек, в которой разного возраста женщины почему-то сидели и лежали не на обычных кроватях, а на каталках, и дверь со стеклом посередине закрылась за мной. На ключ. Медсестра в коридоре подвинула свой стул поближе к двери, взяла сканворд и села, закинув ногу на ногу. В желудке у меня сделалось разом колко и холодно.

— Всем привет, — неуверенно потянула я.

Пять из семи присутствовавших женщин вяло меня поприветствовали и представились. Ещё две молчали. Одна из них спала, накрывшись верблюжьим пледом, вторая, крохотная женщина лет шестидесяти на вид в казённом халате, лежала на заправленной кровати у окна и, перебирая тощими пальцами пуговицы на халате, грустно глядела в окно сквозь решётку и повторяла негромко и бесцветно: «Я умерла, я умерла, я умерла».

«Хороши курортнички», — подумала я, и решила выйти покурить. Но дверь была заперта. Я в недоумении подёргала её ещё несколько раз, попыталась жестами объяснить сестре, что мне покурить и в туалет, но она только разводила руками, мол, ничем не могу помочь.
— Туалет у нас в палате. И душ. И еду нам тоже сюда приносят, — обрадовала меня девушка с ближайшей ко мне кровати.
— Да что это за порядки такие? — возмутилась я, понимая, что дело приобретает неожиданный оборот.
— Так ты ж не в санатории, — усмехнулась ещё одна моя новая сокамерница. — Как-никак, острая шизофрения.

Представляете себе, с каким грохотом в этот момент душа моя устремилась в пятки? Потом девочки посвятили меня во все тонкости: первая палата — приёмно-распределительная, вроде карантинного инкубатора, все поступающие попадают сюда на два-четыре дня. За это время врач решает, в какую палату и к кому подселять новичка, у соседок моих болячки были совсем не похожи на шизофрению — все сплошь постродовые депрессии, истерики на почве разводов и прочие. Но по тем или иным причинам на «сортировке» они чем-то отличились и их перенаправили сюда.

В первой палате меня держали две недели. Четырнадцать дней под замком в компании почти ежедневно новоприбывающих пациентов — это, скажу я вам, не сахар. Я, кажется, говорила, что собиралась лечиться всего месяц? Ну, так вот, я провела там 72 дня.

Как только я день на третий стала проситься поскорее в обычную палату и чтобы мне выдали телефон хотя бы на пять минут, пришли две санитарки и вкололи мне что-то моментально обволакивающее и отправляющее в объятья если не Морфея, то уж точно кого-то из его родственников. Да-да, галоперидол. Я пыталась рваться к дверям, падая и разбивая лоб о железные спинки кроватей, и только заботливые сокамерницы спасали мою непутёвую голову от несовместимых с жизнью травм. Конечно, я ничего этого не помню. Остальные лекарства тоже бодрости телу не прибавляли, зато и активность непомерную гасили на раз. Лечили нас через одного антипаркинсоническими препаратами. Зачем — не понятно. «Но что за изверги родители и знакомые героини, навещавшие её там и не забившие тревогу?» — наверняка возопит сердобольный читатель. А теперь представьте себе на минуту, что ваше чадо приходит на первую свиданку, еле переставляя ноги, путаясь в словах и чуть ли не вытирая слюни рукавом. А потом врачи ласково говорят вам: «Ну, зачем вам дома такое? Сейчас мы ещё курс лечения проведём — и будет как огурчик». Так обманывают абсолютно всех.

Потому что уже через неделю такого лечения у прежде здорового человека начинали мелко трястись руки и заплетаться язык. В таком виде меня и лицезрели родственники на первой встрече в холле. Навещать больных разрешалось раз в неделю, можно было приносить продукты, одежду и всё. Книги не разрешались, электроника тоже. Но я хотя бы плеер всё-таки выпросила, но только через месяц.

Врач, проплывающий по коридору, как акула, высматривает в глазах своих подопечных лишнюю искорку радости, подходит и говорит: «Что-то, детка, больно глазки у тебя сияют. Как ты? Отлично? Ага, повысим-ка дозу немного». И повышает дозу препарата, максимум которого ограничивается по инструкции 60 мг в сутки, до 95 мг. И снова пускай слюни в подушку. Поспи, как пел Илья Лагутенко, рок-н-ролл.

Знаете, это были и правда незабываемые 72 дня, которые стоили моим родителям что-то около 35 000 рублей в месяц. Каждый день был полон надежд, вяло проплывающих перед моим мутным взором. Удастся ли тайком распить с соседкой чашечку кофе Нескафе 3-в-1? Возьмёт ли санитарка, выносящая мусор, с собой на улицу хотя бы пару человек, чтобы дать им прогуляться эти несчастные 200 метров до мусорного бака и обратно? Хватит ли сигарет до следующей передачи?

А за окном звенел и цвёл май. Нам всем, а в отделении постоянно пребывало около двадцати человек, было от 19 до 40 лет. Все мы были на воле любительницами театров, музеев, кино и романтики. Но тут мы все пребывали в одинаковом сюрреалистичном бреду, ни одна не могла отвечать за себя — ведь от приёма таблеток отвертеться было невозможно, а результат был подчас парадоксальным.

Та несчастная, которую я запомнила с первого дня с её «я умерла», оказывается, и вовсе проходила лечение электрошоком под общим наркозом. Поэтому-то она и «умерла» и, как потом стала добавлять, «всё забыла». Врачи говорят, что электрошок реально помогает, но, каков механизм, точно не знает никто. После первых сеансов она забыла всё. Как её зовут, чем и кем она было на свободе, как причёсываться, как одеваться. Потому ходила как помятая сова в вонючем казённом халате и от голода — её никто не навещал, она легла лечиться сама — воровала прямо со столов наши фрукты. Никто не обижался, но относились к ней немного брезгливо. На процедуры её увозили пристегнутой к каталке. Она плакала. Через месяц, когда процедуры закончились, она начала приходить в себя. Постепенно начала одеваться, мыться, перестала клептоманить… и оказалась к моменту выписки вполне симпатичной женщиной всего лишь 45 лет или около того. Нам всем она была живым примером, что лучше слушаться врача и пить свои таблетки, чем оказаться под электродами, как в «Пролетая над гнездом кукушки» Кизи.

По выходу оттуда я почти сразу отказалась от таблеток — как только прочитала все инструкции. Да, врачи таких не любят, но я не страдала болезнью Паркинсона и не собиралась её у себя провоцировать. А моя любезная лечащая врач клялась, что, если я не буду продолжать курс лечения в течение полутора-двух лет, мне крышка. Ну, что ж, оставим истину где-то рядом и будем спать спокойно.

После этого жизнеутверждающего опыта я раз и навсегда уяснила одно: если кто-то хочет помочь своим близким, он должен постараться найти хорошего частного врача, ни в коем случае не вестись на громкие названия Ведущих Научных Центров и прочих клиник — там бьют током и не любят людей. Добавлю ещё, что у меня есть две приятельницы, одна из которых, работая в Большом и Пафосном Издании редактором, довела себя до нервного срыва и с лёгкого звонка её мамы в 03 уехала в Матросскую Тишину — дурдом, конечно же, не тюрьму. Там, говорят, более простой контингент, но кормят тоже попроще — только дешёвые транки и галоперидол, никакой тебе американщины, как в НЦПЗ РАМН, в котором мне довелось провести незабываемые два с половиной месяца. Подругу свою в Матросской Тишине я навещала и видела там кроме неё одних только бабушек, по словам подруги, вполне адекватных, которых туда сдают родственники на пожизненное в целях улучшения собственных жилищных условий.

Другая моя подружка — тоже юная и хрупкая, но очень бойкая дева — уехала на карете сразу, как говорят спецы, «с балалайкой» — то есть в халате, с увязанными назад руками, так как пыталась сопротивляться и не давать вколоть себе непонятные вещества без предупреждения. Ей санитаров вызвали сердобольные родственники после того, как она, перегуляв с вечера и выпив лишнего в клубе, утром слала всех куда подальше и проявляла обычную похмельную агрессию. С её слов, она попала и вовсе в ад, где беременных пациенток кололи всё тем же галоперидолом и чуть ли не били по животам со словами: «Хватит врать и отмазываться от лечения». Выйдя, она попыталась пойти с родственниками в церковь, дабы успокоить истерзанную лечением душу, заплакала перед иконой... и снова была насильно сдана в больницу ещё на пару месяцев. С тех пор она разделяет мою позицию, что отечественная психиатрия — индустрия смерти, а обычные люди, «не лежавшие», пребывают в большом-пребольшом заблуждении насчёт этого.

Ах да, и поаккуратнее там с Ред Буллом. Я вот больше ни-ни.