На самом деле перед вами короткая версия заголовка, полная звучит так: «Как я побывал на том самом концерте Metallica и AC/DC на Тушинском поле и не поссал». Есть несколько понятных причин, почему не стоит давать полную версию, но это не меняет сути: редактор самиздата Дмитрий Брисенко был на том историческом концерте, и самое яркое впечатление оттуда, зерно его воспоминаний — это то, как он не мог отлить. Это история про боль и про время, и, как всякая история про боль и время, она заслуживает, чтобы её рассказали.

Это была эпоха стадионных концертов. Группы с приставками «знаменитая», «легендарная» и так далее стали одна за другой приезжать сюда. Вчера ты смотрел на старой видеокассете концерт Motley Crue в Бирмингеме, а сегодня шёл в Лужники, чтобы вживую послушать их песню Dr. Feelgood.

Или вылазка на Pink Floyd в «Олимпийский», когда за день до концерта случайно купил билет в кассе в подземном переходе на «Октябрьской», просто мимо проходя. Билет достался с нагрузкой на концерт певца Леонтьева, и на следующий день я уже пилил на «Молодёжную», чтобы у входа в монструозный ДК эту нагрузку сбыть. Не верил, что выгорит, но набежали фанаты и оторвали буквально с руками.

Или бутафорские гробы на сцене у Black Sabbath, своим видом вызывавшие скорее чувство неловкости, чем все прочие чувства, на которые, видимо, был расчёт.

Или концерт Nazareth, после которого я обнаружил себя лежащим на спине неподалёку от входа в метро «Проспект Мира». Ошибка в подборе дозировки: перед походом купили пару ботлов «Агдама», опыта употребления портвейна не было, думали, что оно типа сухого, но напиток оказался зол как сатана. Песни, которые я знал наизусть, опознавались ближе к концу, а закуренная у метро после концерта сигарета привела к коллапсу.

Можно многое вспомнить, но нарастающая тяжесть внизу живота говорит о том, что пора бы уже подобраться к тому, с чего я начал, либо просто захлопнуть ноутбук и пойти в уборную.

Тут я должен признаться: час назад я выпил около двух литров воды, рассудив, что это вернёт к жизни память тела, она вступит в контакт с памятью ума, произойдёт, так сказать, соединение телесного и духовного, — и весь этот инь-янь позволит мне написать максимально точный текст. Попутно возник и другой расчёт: пишу я обычно долго, а тут такой вот естественно-природный дедлайн — написать странички три за один присест, это должно подгонять и память, и руку.

В лайн-апе фестиваля «Монстры рока» четыре западные группы и одна наша («Э.С.Т»). Среди западных — модная Pantera, пионеры грув-метала с первыми местами в хит-парадах и будущей пропиской в рейтингах «10 лучших метал-групп всех времён» и так далее. Кто о них сейчас помнит? Полез в интернет и обнаружил, что гитарист и основатель группы в начале нулевых организовал собственную банду, после чего во время одного из концертов был застрелен прямо на сцене каким-то безумцем — видимо, не простившим ему подобного решения. По драматическому стечению обстоятельств, это произошло 8 декабря, в день убийства Джона Леннона.

Поздний сентябрь, погода ясная и тёплая, на часах десять утра. Выходим с одногруппником Лёшей из метро «Тушинская», покупаем у палатки по паре пива и идём к лётному полю. Список групп как воплотившаяся мечта: 1) неважно, 2) неважно, 3) неважно, 4) Metallica, 5) AC/DC. Концерты последних я смотрел дома у лаборанта Серёжи, который жил у Борисовских прудов и был яростным фанатом. Мы познакомились во время моей практики в Институте фармакологии. Дома у Серёжи мы посмотрели довольно много разных концертов AC/DC, которые те давали в разные годы и даже в разные десятилетия, и могу сказать, что выступление на Тушинском поле ни в чём не уступало ни одному из них.

Написана первая страница текста, а я уже с трудом сижу на месте, неприятные ощущения нарастают, мысли начинают ходить по кругу, круг сужается, всё сложней сосредоточиться — очень похоже на те ощущения, что я испытал на поле в Тушино, когда не смог поссать. Об этом я буду помнить всю жизнь.

Организаторы концерта решили, что раз вход свободный, то это уже добрая половина дела. Вот сцена, вот пара гигантских вспомогательных конструкций, а вот тут, вон там и далее везде — зелёная травка-муравка: приходи, занимай места, располагайся поудобнее. Не помню, чтобы где-то были туалетные кабинки, — во всяком случае, я не видел ни одной. Да и если бы даже они были, добраться до них во время концерта не смог бы никто.

Есть несколько стадий боли. Сначала тебе просто хочется ссать, потом тебе очень сильно хочется ссать, просто дико, так, что невозможно вытерпеть и кажется: вот-вот случится страшное — и ты умрёшь в судорогах. Тебя сейчас просто порвёт изнутри, как того чувака из скетча Монти Пайтона, любителя поесть, который в конце серии взрывается в ресторане, как граната, забрызгивая всё вокруг содержимым своего желудка. И вот когда тебя уже практически разорвало, вдруг наступает момент, когда ты оказываешься как будто в центре циклона: тебя всё ещё разрывает, но это уже не ядерный взрыв, а обычный фугас, тебе всё ещё очень больно, но это уже не обжигающая боль, а ноющая и тупая.

На поле мы были, как я уже сказал, в десять утра, как-то протиснулись поближе к сцене, потом ещё чуть ближе, и ещё — и в итоге встали где-то посередине между сценой и монструозной башней с аппаратурой, колонками и звукорежами. Господи, какое столпотворение! Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы, как сказал поэт. Ни разу в жизни не видел столько людей в одном месте. По разным данным, от шестисот тысяч до полутора миллионов человек. Бесплатный вход, и можно проносить бухло в любом количестве. Постепенно народ стягивался, поначалу сзади ещё были видны какие-то просветы, можно было даже передвигаться на небольшом пятачке: пять шагов вперёд, три вправо, но очень скоро все эти свободные валентности оказались намертво связаны, люди встали плотно слева, встали плотно справа и сзади тоже подошли вплотную. Никаких путей отхода, всё, заперты.

Пара пива выпита, дело близится к полудню, и ничего не происходит. Потом начинается милицейская операция: зрителей жёстко делят на сектора и режут по живому, когда людей из одной компании могли запросто разделить железными милицейскими заборами. Между секторами оставляют проходы, но явно не для зрителей — те загнаны за заборчики. Понятно, что такая активность людям совсем не нравится, начинаются стычки, в какой-то момент над головами, сверкая на солнце, начинают летать пустые бутылки. Были тогда разбитые головы с обеих сторон.

Часов в двенадцать на сцену выходит «Пантера» и врубает свой тестостероновый грув. Небольшое выступление — перерыв. После «Пантеры» играют The Black Crowes, опять перерыв, после — группа «Э.С.Т.». В перерывах можно было даже посидеть на траве: люди как-то умудрялись расступаться и появлялись небольшие пустоты. В один из таких перерывов наши соседи придумали максимально расступиться в разные стороны: образовался небольшой периметр в несколько квадратных метров, и в этот периметр люди, приспустив штаны, стали все разом — ну, кто хотел, — дружно мочиться. Я стоял на краю периметра, испытывая жгучее желание справить нужду, но в голове вдруг возник ментальный блок, и этот блок вывел из строя прекрасно до этого функционирующий механизм: вентиль не смог открыться, и это было полнейшим, братан, фиаско. Я стоял и смотрел, как напряжение на лицах моих соседей постепенно уходило, как они начинали радостно улыбаться и весело шутить, как они застёгивали свои ширинки, готовые ждать выхода «Металлики». Там были какие-то фанерные листы, и вот один такой фанерный лист, после того как последний участник этого действа облегчился, был с чавкающим, как мне показалось, звуком возложен на этот, так сказать, участок мелиорации. После чего все толпой встали на щит, и я понял, что только что проссал свой шанс — и второго не будет.

Стоит признать, что идея с выпиванием воды была, пожалуй, не самой выдающейся. Сегодня есть и более доступные способы актуализации памяти, например Ютуб. Чтобы оживить эти древние регистры, достаточно вбить в поиск «концерт тушинское поле 1991»  — и дело в шляпе. Помимо видео, есть и свидетельства очевидцев, например детальный рассказ одного парня из Ростова о поездке в Москву, концерте и ночи перед ним, проведённой на Тушинском поле среди мерцающих костров и бродящих по полю подвыпивших людей, о милицейских кордонах, о лупящих по спинам дубинках и со свистом рассекающих воздух бутылках.

«Монстры рока» случились спустя месяц после августовского путча и за три месяца до кончины СССР и стали олицетворением, как говорили, победы сил демократии над империей зла. И сейчас представители империи мочили дубинками недавних победителей, а те огрызались и швырялись бутылками.

Я пишу этот текст и в любой момент могу прервать свой эксперимент, сорвать этот естественно-природный дедлайн, и мне ужасно жаль себя тогдашнего, запертого наедине со своей болью, которая с каждым часом нарастает и мешает думать о чём-либо, кроме этой боли, превращает выдающийся концерт в изощрённую пытку.

Вертолёт кружит над полем, я вижу его прямо над головой, как сейчас вижу на экране лэтопа. Вижу снятые с высоты сцены: бесконечное море людей, сектора и прорези проходов. Мне легко представить, как оператор включает зум — и огромная толпа распадается на отдельных зрителей, мы видим лица, здесь очень много улыбающихся, смеющихся лиц. Среди этих лиц можно разглядеть лицо человека, уставшего, испуганного, потерянного и обречённого: он единственный, кто не подпрыгивает и не вскидывает руки вверх, он боится пошевелиться, любое движение причиняет ему мучительную боль.

Во сне, даже если умираешь, наверное, не очень больно — сон как анестетик. Первый вокалист AC/DC перебрал с выпивкой, и наутро его нашли мёртвым в машине, припаркованной у бара, в луже собственной рвоты. In the deathcar we`re not quite alive, если перефразировать другого поэта. Вторая смерть в этом тексте, а ведь была и третья. В 1986 году по дороге из Стокгольма в Копенгаген автобус, в котором Metallica колесила по Европе в поддержку своего третьего альбома, занесло на скользкой дороге — и он перевернулся. Во время инцидента погиб басист — как утверждали, один из лучших на метал-сцене. На его могильном камне выведена трогательная надпись: «Cannot the kingdom of salvation take me home».

Fade to Black, Master of Puppets, Battery — в половине шестого на сцену вышла Metallica и отыграла больше десятка своих самых мощных хитов. Затем перерыв. И вот выходят AC/DC. Они — главные, сцена подготовлена для них: где-то наверху ждёт своего часа гигантский колокол, который опустится на сцену на песне Hells Bells, и Брайан Джонсон будет лупить по нему кувалдой (или дёргать за канат, привязанный к языку колокола, — уточнить уже не могу, на счету каждая минута, я намерен дописать этот чёртов текст за один присест, до конца осталось совсем немного), а завершит всё это шоу мощный трек For Those About to Rock (We Salute You), в конце которого действительно грянет салют из двадцати пушек, установленных наверху сцены. Пишут, что это был не последний номер — после него группа играла ещё минут пятнадцать, но проверка этого обстоятельства разорвёт меня на части. Так что пусть в этом тексте последним треком будет «Для тех, кто любит рок». Вот честно, уже не до тонкостей: я отстоял на чёртовом поле на ногах весь день, не сумев вовремя поссать, и лучшее, что я могу сделать, — это рвануть домой.

Но всё опять оказалось чуть сложней. Идём с поля к метро через выстроенные из железных ограждений проходы. В метро пускают порционно, конная милиция отсекает людей, и, когда я уже готов преодолеть последний отрезок ко входу в стеклянные двери, прямо передо мной смыкаются два лошадиных крупа. Никогда прежде я не оказывался настолько близко к коню. Стою, чуть не упираясь в лошадиный бок, на уровне моего уха милицейский сапог, смотрю, как люди медленно входят в метро. Проходит несколько минут, которые мои субъективные часы превращают в четверть, а затем и в половину часа... Ну когда же кончится эта пытка?! Я смотрю в грустный глаз коня и вижу там своё отражение; мне кажется, что глаза у меня больше и печальней лошадиных.

Наконец я в метро, еду до кольцевой, пересадка, еду до «Курской», с трудом дохожу до электрички, чёртов блок в голове намертво приварил вентиль, но я уже где-то в центре циклона, и теперь главное — добраться до дому, потому что поссать в вокзальном туалете не вышло, как не выйдет поссать и по дороге от электрички домой. Одна надежда на домашнюю обстановку, которая, как я слабо верил, поможет расслабиться — и меня не придётся везти, как в дурацкой комедии, со вздувшимся животом на скорой в больницу к хирургу.

Концовку придётся скомкать, терпеть дальше невозможно. Да, дома получилось. Я сел на унитаз и ссал сидя очень долго, целую вечность, до первых птичьих песен за окном.

На этом ставлю точку.

И — в туалет.

Это история не о фиаско, которое могло бы случиться, если бы по дороге домой заклинивший вентиль вдруг резко починился. И не о том, как я побывал на крутом концерте. И даже не о том, как я сначала не поссал, а потом поссал. Это история про память, про то, как она завязывает узелки — распутывать их бывает интересно, но когда начинаешь этим заниматься, обнаруживаешь себя в пустом пространстве, балансирующим на тонкой натянутой сетке: позади море ячеек, узелков — целое богатство! Однако сеть обширна, расстояния велики, многие узлы или слишком тугие, или до них уже не добраться. И ты прыгаешь от ячейки к ячейке, рискуя провалиться в пустоту, в беспамятство, — и когда-нибудь это, конечно, произойдёт. От такой мысли ни холодно ни жарко, это простая данность, примерно как знание о том, что дуб — это дерево, воробей — птица, Россия — наше отечество, а смерть неизбежна.