В пятнадцать лет Роман вернулся в Донецк из Швейцарии, где они с отцом помогали грузинской мафии и притворялись беженцами. Через три года на родине, на фоне постоянного стресса, у него начались тяжёлые проблемы со здоровьем, которые переросли в клиническую депрессию и мысли о суициде. Более двух лет он не мог нормально есть и спать и часто видел в ночных кошмарах, как отец душит его. Автор и главный герой «Одиссеи юного беженца» Роман Гаврилин возвращается в самиздат с «Историей болезни» — рассказом о том, как в поисках диагноза можно пройти все круги медицинских обследований, «немецких» препаратов, знахарей и гомеопатов, но найти помощь там, где не ждёшь.

Ночные кошмары, чрезмерная эмоциональность и прочие признаки хрупкой психики начали проявляться у меня с самых ранних лет. Скорее всего, это не просто гены. Первое воспоминание — я ползу на коленях по коридору просторного дома, а в конце пути пьяный отец запускает железный табурет в мою сторону.

Коридор длинный, табурет летит какое-то время, поэтому я успеваю ускользнуть влево,  в детскую, и слышу, как железо бьётся о дубовую входную дверь.

Хотя кто знает? Может, мне это приснилось?

Я же помню, как левитировал в зале, пока родители смотрели телевизор.

Помню в деталях: коричневый, с тёмными узорами, диван, и разноцветный «персидский» ковёр, и огромную среднеазиатскую овчарку Гюльджан, внимательно следившую за моим полётом.

Мой отец пил часто и после водки превращался в натурального демона. В жанре ужаса у него был природный талант. Каждый раз, когда он выпивал больше трёх рюмок, лицо его вытягивалось, уши становились острее  —  как у вампира, а глаза наливались кровью. Его вопли были воистину душераздирающими, а регулярный звон битой посуды  —  не лучший саундтрек для формирования здоровой психики.

Мы живём в съёмной квартире. После возвращения из Европы отец не может смириться с тем, что ему нужно снова идти на работу за несколько сотен долларов в месяц, поэтому он только тем и занимается, что рассказывает собутыльникам славные европейские истории.Он через день приходит пьяным и устраивает истерики.

По вечерам мы с сестрой стараемся не появляться дома. Мы приходим ближе к ночи, когда он уже успокоится и спит. Но злоупотреблять этим приёмом нельзя, потому что «Где их черти носят?»  —  серьёзная статья, а отвечать за все наши «грехи» приходится любимой маме.

Начиная с одиннадцатого класса я стал снимать стресс алкоголем и творчеством. Это работало. После пива, водки или портвейна, в компании друзей, я чувствовал себя прекрасно. Мне также нравилось писать рассказы и рэп-биты. Я мог заниматься этим сутками, но ближе к девятнадцати годам все эти методы начали терять эффективность.

Той зимой лучший друг накурил меня травой. Это был мой второй или третий опыт. Мне стало невообразимо плохо. Мое лицо  —  буквально  —  позеленело.

Мы ходили по холодному Донецку, и друг не мог понять, что со мной не так. Я ощущал сильный физический дискомфорт и повторял каждые пять минут: «Саша, мне хуёво». Он непонимающе разводил руками и предлагал расслабиться.

Трава стала спусковым крючком, финальной точкой психического перенапряжения, копившегося во мне с самого рождения. Сперва у меня начисто пропал аппетит. Спустя несколько дней я не мог смотреть на еду без тошноты и стал блевать после каждого приёма пищи.

Так и началась моя история болезни.

Отец перестал разговаривать со мной после того, как я в настойчивой форме повторил, что больше не хочу заниматься футболом. Я говорил ему об этом целый год, но теперь мой посыл стал ультимативным.

Моя футбольная карьера  —  это всё, о чём он грезил ещё до момента моего зачатия.

Мать работала администратором в ресторане с десяти утра и до полуночи с редкими выходными. Бо́льшую часть семейного бюджета на протяжении нескольких лет обеспечивала именно она. Мать всегда относилась к нам с большим трепетом, но в тот момент у неё просто не было ни времени, ни сил.

Я остался наедине со своей тошнотой. Не с экзистенциальной тошнотой Жан-Поля Сартра, а с вполне конкретным симптомом.

Кто-то из друзей посоветовал обратиться к психиатру.

Первая городская больница представляла из себя памятник монументальной сталинской архитектуры. Поднявшись по широкой мраморной лестнице на третий этаж, я постучал в дверь кабинета и зашёл внутрь. Пожилой доктор стоял у окна спиной ко входу, скрестив руки за поясом. Холодный зимний свет освещал его белый халат. Он лёгким жестом головы указал на стул, присел за ветхий стол и прошептал:

— Рассказывай.

Я застенчиво объяснил свою проблему.

После загадочной паузы он, наконец, кивнул и начал выписывать рецепт.

— Гидазепам. Транквилизатор. Успокоительное. Очень хороший препарат, у нас в Харькове делают,  —  доктор на секунду посмотрел мне в глаза, —  всё будет хорошо... Попьёшь несколько дней, но не больше,  а то подсядешь.

По дороге домой я купил препарат. Первая же таблетка вернула меня к жизни. Я с большим удовольствием поел, послушал музыку и уснул.

Это было похоже на чудо.

Будучи ответственным парнем, я спустя несколько дней прекратил приём гидазепама.

Дискомфорт сразу же вернулся. Тошноты уже не было, но я чувствовал, что моё мироощущение необратимо поломалось: я зациклился на прошлых неудачах, стал хуже спать и постоянно думал о суициде.

В тот вечер отец пришёл поздней обычного. Мы с сестрой уже спали  —  в небольшой комнате, друг напротив друга. Он зашёл в квартиру, намеренно хлопнув дверью, и с порога начал сыпать проклятиями.

Мы слышали, как на кухне отец угрожал ножом то матери, то самому себе. Потом переместился в зал и принялся переворачивать мебель.

Я скрипел зубами от злости и ненавидел себя за бездействие.

— Я его сейчас убью,  —  сказал я сестре.
— Не надо, Ромочка, пожалуйста, он сейчас успокоится.
— Убью,  —  повторял я исступлённо, глядя в потолок.
— Я вам такой ужас устрою!  — орал отец на всю квартиру.

Меня трясло. В состоянии аффекта я выскочил из спальни и забежал к родителям.

— Ну, давай устраивай!
— О, сыночек твой проснулся…
— Устраивай ужас, сука, когда ты уже успокоишься? Что ты хочешь, давай!  —  Я кричал и был в шаге от того, чтобы начать его душить.

Отец неожиданно притих, присел на диван и посмотрел на меня с какой-то надменной улыбкой.

— Ну-ну, ну-ну…
— Что «ну-ну»?! Что ты, блядь, хочешь от нас?! Сколько можно?!

Он не спеша разделся, театрально складывая вещи, и лёг в кровать со словами «Я вам всем устрою…»

— Рома, всё, иди ложись,  — успокаивала меня мать.

Я вернулся в спальню к рыдающей сестре.

Ещё час мы слушали, как за стенкой он тихо бормочет по кругу одни и те же бредовые фразы.

Отец обладал удивительным качеством:  на следующее утро после подобных сцен он вёл себя как ни в чём не бывало, улыбался и готовил всем завтрак. Варил овсянку, нарезал и чистил яблоки, напевая под нос жизнерадостные мелодии.

Мы с сестрой начали умолять маму о разводе. Было непросто — они прожили вместе почти четверть века. Она плакала и повторяла: «Но ведь трезвый он такой хороший, если бы он только не пил…»

Но отец окончательно слетел с катушек. Спустя неделю он побил сестру, когда ни меня, ни матери не было дома.

На этот раз маму не пришлось уговаривать: за несколько дней она нашла съёмную квартиру неподалёку.

Я собрал близких друзей, и мы за несколько часов погрузили все вещи и мебель в грузовое такси, пока отец был на работе. Молодые ребята превратили эту драму в комедийный скетч, стараясь шутить не реже двух раз в минуту. Когда было покончено со всей суетой, мы сели в зале «новой» квартиры и выпили по рюмке коньяку.

Вскоре помощники разошлись по домам, а мать свернулась в позе эмбриона на диване, начала рыдать и пролежала так несколько суток.

В перерыве между парами мы с одногруппником вышли на курилку.

— Как-то ты изменился…  —  сказал он осторожно.
— Как?
— Не знаю. Злым каким-то стал.

С этим трудно было спорить. Конечно, я никогда не был ангелом. Рома самонадеян, грубоват и эгоистичен, но чаще всего со мной было весело.

Теперь же я закрылся в себе и стал главным Шопенгауэром университета. Я перестал гулять с друзьями, прекрасно понимая, что удовольствия от этого не получит никто.

Сестра поселилась в зале с матерью. Первый раз в жизни у меня появилась своя комната. После пар я шёл на тайский бокс или сидел перед монитором, писал декадентские рассказы и пил.

Отец исчез из жизни, но ощутимого облегчения никто из нас не почувствовал. С первого же дня переезда его образ поселился в моём подсознании. На улице в любом силуэте мужчины с усами мне мерещился отец. Он жил в моих ночных кошмарах, буквально каждую ночь мне снились ругань и драки с родителем.

Я продолжал сходить с ума.

Спустя полгода затворничества и самоедства у меня начались регулярные боли в области живота, и мама с сестрой настояли, чтобы я сходил к знакомому гастроэнтерологу.

Доктор взялся за меня всерьёз — я стал активным поставщиком биоматериалов для Дорожной клинической больницы. Но результаты анализов не вносили ясности:

— Роман, есть подозрение на панкреатит, но откуда он у тебя в таком возрасте?

Количество таблеток росло, диеты становились всё строже.

На одной из тренировок по тайскому я потерял сознание.

Я быстро терял вес. К двадцать второму дню рождения я весил шестьдесят шесть килограмм при росте в два метра. Я напоминал узника концлагеря : дальше худеть было просто некуда.

Той осенью бессонница достигла апогея. Я либо засыпал на несколько часов к утру, либо засыпал в полночь, после чего пробуждался каждые пятнадцать минут вплоть до рассвета. Ко мне вернулась круглосуточная тошнота. Я заставлял себя принимать пищу и с большим трудом сдерживался, чтобы не сблевать.

Направляясь в гости к двоюродному брату, я встретил в подъезде его отца.

— Ромчик, что с тобой?! Я тебя не узнал!

На следующей неделе он вручил мне деньги на поездку в санаторий:

— В Карпатах хорошо, хоть воздухом подышишь.

Я отправился в санаторий, но через несколько дней «отдыха» старая газелька скорой помощи повезла меня в богом забытую сельскую больницу. Я не спал трое суток и начать блевать после еды прямо в столовой.

Меня проверили на аппендицит и развели руками.

— Повертайся додому і лягай в стаціонар.

С большим трудом забрав часть денег, уплаченных за две недели проживания, я в полубреду и холодном поту доехал поездом до Киева и взял билет на ближайший рейс до Донецка.

Набрав высоту, наш самолёт попал в сильную турбулентность. Пассажиров охватила паника.

Сидящий рядом парень зашептал молитвы.

Сквозь иллюминатор я смотрел на вибрирующее, словно пила, крыло «боинга» и впервые за год искренне улыбнулся.

Неужели это всё, наконец, закончится?

По приезде домой мне выписали лекарства от тошноты и снотворные.

Вся моя жизнь превратилась в круглосуточную борьбу с болезнью, а точнее  —  в поиск диагноза. Я следовал указаниям разных докторов, но не наблюдал никакого эффекта от лечения.

Из месяца в месяц я не мог набрать и полкило веса, питаясь пять раз в день сладкими кашами и послеоперационными порошками.

Я сделал МРТ всех органов, включая головной мозг. Я прошёл инструментальное обследование кишечника. Проверился на ВИЧ, диабет, болезни щитовидной железы и генетические нарушения.

Больше года, почти еженедельно, я проходил УЗИ брюшной полости и сдавал биохимические анализы крови. Результаты стабильно указывали на воспаление поджелудочной железы, поэтому все как один твердили, что виной всему панкреатит.

Раз в два месяца я ложился в стационар на капельницы и ежедневно безрезультатно съедал горсть таблеток.

Я мечтал о точном диагнозе, я мечтал о раке, о чём угодно  —  лишь бы знать, с чем бороться.

Сестра переехала в Москву и вышла замуж. Мы с матерью остались вдвоём. Ей было непросто каждый день видеть истощённого сына и его бесконечные попытки поправить здоровье. Безысходность сводила с ума, и она решила прибегнуть к альтернативной медицине, хоть и знала, что я скептик и не верю в волшебство. Но как ещё повлиять на ситуацию, если «официальная» медицина бессильна?

Её подруга Наташа была большим почитателем гомеопатии и прочих псевдонаучных методов лечения. В том году у неё появилась страсть к новой чудо-методике: на пациента надеваются «специальные» наушники, подключённые к «специальной» компьютерной программе, и эти наушники «сканируют» тело на скрытые болезни. Затем пациенту назначают «натуральные» добавки и включают через эти же наушники «специальные» частоты, которые лечат его от всех выявленных болезней.

Мать неделю уговаривала меня опробовать эту процедуру. Она умоляла. Наташа была готова всё оплатить  —  настолько она верила в эффективность.

У меня не было и тени сомнения в том, что это чистая афера, но я всё-таки сдался и решил сходить, чтобы успокоить родного человека.

Альтернативные лекари снимали тесный подвал на автостанции «Крытый рынок».

В помещении стоял крепких запах лука, повсюду мелькали иконы и эксклюзивные БАДы от всех недугов человечества.

«Доктор» походил на главного героя рекламы «Мезим форте»: большое пузо, казацкие усы и придурковатая улыбка.

Он усадил меня в кресло и надел на голову наушники — обычные чёрные Phillips за десять долларов.

— Я извиняюсь, а каким образом эти наушники будут меня проверять?
— Ты не переживай! Это специальные, переоборудованные в Германии.

Он запустил какое-то приложение и нажал на «Старт».

Программа начала «подсчёты» и в течение нескольких минут чертила витиеватые разноцветные графики — примерно так я представлял себе медицину будущего в двенадцать лет.

Когда всё остановилось, он снял с меня наушники и деловито распечатал «результаты».

— Ну что? Кровь надо чистить! Стафилококки, —  заключил лекарь, припудрив диагноз дружеским смешком.
— Ага. Ма, идём домой. Я тебя очень прошу.
— Сынуля, ты иди.... Подожди меня, пожалуйста, на улице пять минут. Я поговорить хочу.

Я с ненавистью посмотрел на самодовольную физиономию шарлатана, а затем перевёл взгляд на мать.

— Не вздумай ничего покупать!

Постояв пару минут за дверью, я забежал назад, взял её за руку и насильно вывел на улицу, не дав дослушать «лекцию».

После ещё одного бесполезного курса капельниц меня решили отправить к легендарному профессору в больницу № 4 — этот мужчина считался гуру гастроэнтерологии.

Попасть к нему на приём без очереди было непросто, но за годы лечения я уже стал своеобразной знаменитостью среди докторов и обзавёлся «связями».

В небольшом кабинете, помимо пожилого, но бодрого профессора, находились несколько медсестёр. Они внимательно записывали его наставления. Он живо ходил по кабинету с зажжённой сигаретой в зубах и по манере общения чем-то напоминал Жириновского.

Дверь постоянно хлопала  —  доктора сновали туда и обратно, чтобы захватить какие-то бумаги или задать срочный вопрос.

Когда очередь дошла до меня, я вкратце объяснил свою проблему. Профессор без особого интереса пролистал мою увесистую карточку.

— Да. Худой, как смерть. Не спишь? Столовую ложку коньяку на ночь не пробовал?  — весело приговаривал доктор, прощупывая живот.  —  Где болит? Ага. А теперь встань и надуй пузо. Слева немного выпирает, вижу.

Он отошёл к столу и закурил.

— Раз такое дело, давай мы попробуем проверить одну редкую хуёвину. Смотри, какая штука. Возможно, у тебя ишемия. Пережимает где-то аорту в животе, понимаешь? Надо проверить. Я тебе направление сейчас выпишу  —  Таня, напиши пацану бумажку!  —  съездишь в ОЦКБ. Есть там у них УЗИ для этой хуйни. Как сделаешь  —  возвращайся ко мне. Если диагноз не подтвердится… Блядь, ну хоть покапаем тебя недельку. У нас тут кислородные капельницы, специальный аппарат в Германии купили. Лишним не будет.

Домой я шёл счастливым, а как пришёл — сразу же начал шерстить симптомы в интернете. Вроде бы, всё сходилось.

Мне было плевать на тяжесть болезни, ведь на горизонте засияла надежда на адекватное лечение.

В ОЦКБ работала приятельница нашей семьи. Через неё мы получили номер некого Юрия, который обещал помочь мне пройти обследование без недельной очереди.

Блуждающий взгляд Юрия и его сумбурная манера речи не вызвали во мне положительного отклика. Большой опыт общения с докторами показывал, что среди них, как и среди любых других профессий, есть множество клинических идиотов и настоящих вредителей.

Он провёл меня к двери кабинета, велел ждать и убежал по своим делам. Полтора часа я шагал из угла в угол, мечтая о том, что сейчас, наконец, мне поставят точный диагноз и жизнь обретёт хоть какой-то смысл. Областная центральная клиническая больница больше походила на вокзал: вокруг было  много суеты и неприятно пахнущих людей.

Юрий вернулся с другим доктором, и мы втроём зашли внутрь.

Мрачный мужчина вместе с Юрием десять минут разглядывал мои внутренности на рабочем мониторе, после чего попросил меня одеться и подождать в коридоре.

Вскоре вышел Юрий с заполненными бланками в руках:

— Ну что, Рома, поджелудочная у тебя в идеальном состоянии! В идеальном! А вот с почками  —  беда. Запустил ты почки, сынок. Тебе почки лечить надо.

Я смотрел на него исподлобья, сжав кулаки в карманах куртки.

Какие, нахуй, почки? За два года у меня не было ни одного симптома или анализа, намекающего на проблемы с почками.

— Запиши препаратик один, он только у нас тут в аптеке продаётся. Немецкий. Быстро на ноги встанешь.

С результатами обследования я вернулся в больницу № 4.

— Так, Роман,  —  профессор пробежался по бумагам,  —  ну, ишемии у тебя точно нет. Ни хуя у тебя нет. Поджелудочная немного увеличена, но это хуйня. Всё у тебя нормально! Начинай пить водку, сколько можно болеть?
— Там один врач сказал, что с почками что-то…
— С хуёчками! Ложись к нам на недельку, покапаем тебя «Эглонилом», тебе нервы лечить надо. Наташа?
— Да?
— Оформляй пацана. Есть место у нас?
— Да, из третьей выписали утром.
— Ну и правильно. Давай «Контролоком» желудок успокоим, «Эглонил»  —  надо аппетит вернуть, худой же, как смерть, и на кислородные пусть походит.

Больничные койки за два года лечения стали для меня привычным местом.

Зачастую медсёстры производили манипуляции с иглами в полусне, поэтому процесс желательно было контролировать самому: кто-то выставлял слишком высокую скорость капельницы, а кто-то слишком медленную  —  так, что приходилось по несколько часов лежать в одной позе.

Медсёстрам не нравилась моя самодеятельность, но с самого начала болезненной эпопеи я быстро понял, что наша медицина  —  это не та стихия, которой можно полностью довериться. Я стал самостоятельно изучать все инструкции прописываемых мне лекарств, где указывалась, в том числе, и рекомендуемая скорость введения в кровь.

На третий день лечения в стационаре медсестра вставила иглу мимо вены — и под кожей, на внутреннем изгибе локтя, стал стремительно надуваться пузырь. Такое уже случалось. Я быстро закрутил регулятор и осмотрелся: дверь в палату прикрыта, соседи по койкам также лежали под капельницами, кроме мужчины с телефоном у окна.

— Понавыписывали опять миллион таблеток,  — бубнил он в трубку жене,  —  одно лечит, другое калечит. Ага, конечно, выздоровлю я с такими врачами…
— Я прошу прощения! Позовите, пожалуйста, медсестру срочно, у меня тут ситуация…

Тот недовольно отвлёкся от разговора.

— Щас, Таня, подожди. Что такое?
— Да блин, иглу мимо вены вставили.
— Вот такие у нас врачи, Таня. Иглу пацану мимо вены вставили. И кто меня тут вылечит? Я перезвоню.

Через минуту пришла медсестра и исправила ситуацию.

Я взялся за книгу, но соседей по палате этот инцидент не на шутку возбудил, и они, как персонажи фильма «12», принялись по очереди зачитывать свои монологи.

Начал сцену сосед напротив:

— Вот у меня панкреатит, да? Из-за чего? Бухал много. Знаешь, сколько я выпить мог? Знаешь, как мы квасили в молодости? Спирт, водку… Литрами! А потом уже как остановиться? Если б мне кто-то тогда в молодости сказал, что это вредно, я бы сейчас здесь не был…
— А у меня знакомые во Францию уехали,  —  подключился мужчина у окна,  —  вот там страна, понимаешь? Правительство за людей думает. А у нас все только воруют. Вот ты, студент. Экзамен без денег не сдашь же?

— Я не студент уже, но по-разному было, если честно…
— Да гребут они лопатой. А медицина? Во Франции в больницу лечь не страшно. А у нас одно лечат, другое калечат.

После небольшой паузы включился третий пациент.

— Я раньше в цирк любил ходить всей семьей. А недавно, блин, сходили  —  муть какая-то. И по телику какие-то трансформеры вечно. А я, блин, «Сватов» люблю. Молодые такое не понимают. Это, блин, сериал такой, знаешь, расслабляющий.

Когда настала моя очередь жаловаться, я почтительно кивнул и продолжил чтение.

После недели под капельницами я вернулся домой. «Эглонил» действительно улучшает настроение и аппетит, но долго пить его не рекомендуется:  он вызывает зависимость и, по сути, ничего не лечит.

Я снова был в привычном мире бессонницы, строгой диеты и кучи бесполезных таблеток. На этот раз положение осложнялось отсутствием обследований, которые я бы мог пройти, а вопрос с диагнозом так и не разрешился.

На фоне сильного недостатка сна у меня начались галлюцинации: под утро в комнату заходил отец и начинал душить меня подушкой. Иногда я лежал в темноте и слышал, как будто он разговаривает за стенкой с матерью, а иногда просто слышал музыку, которую он обычно слушал дома. В такие моменты я дрожал от ужаса. Это было настоящее, жуткое сумасшествие. Я лежал сутками в комнате без сна и мечтал о смерти. Каждое утро меня рвало, и я снова с трудом запихивал в себя пищу.

В это время из Москвы в гости приехала сестра. Она сидела у меня на кровати, рыдала и умоляла пойти к психотерапевту. Я, как заколдованный, отпирался и просил оставить меня в покое.

Мать созвонилась с моим лечащим гастроэнтерологом, и та дала номер Сергея Сергеевича  —  заведующего отделением в психиатрической больнице. Мы поехали к нему на приём.

Сергей Сергеич оказался молодым интеллигентным парнем. Он внимательно меня выслушал и предложил лечь в стационар. Мои вены ещё не отошли от прошлых капельниц, поэтому я отказался.

— Кошмары, галлюцинации под утро, панические атаки  —  это значит, что у тебя проблемы с нейромедиаторами,  —  заключил доктор и выписал рецепт на нейролептики.

У меня уже давно не было панических атак  —  у меня было перманентное состояние ужаса.

— Подскажите пожалуйста, а такое состояние, вообще, опасно?
— Всё опасно. Можно порезать палец — и умереть,  —  успокоил психиатр.  —  Попьёшь эти препараты, они довольные сильные. Сон восстановится.

Препараты оказались настолько сильными, что после приёма половины таблетки я просто не мог встать с кровати, но всё равно не спал. Я лежал обездвиженный и смотрел в потолок, не испытывая абсолютно никаких эмоций. В течение дня я с большим трудом передвигался по квартире.

Я поглядывал на баночку с этой отравой и прикидывал, сколько нужно выпить за раз, чтобы заснуть навечно.

Через две недели я приехал в психиатрическую больницу ещё раз. Сергей Сергеевич развёл руками и выписал мне другие нейролептики.

Я спросил о том, стоит ли мне пойти к психотерапевту. Он назвал эту затею бесполезной и порекомендовал делать упор на препараты.

Спустя неделю я выбросил новые таблетки в мусорное ведро. Они превращали меня в рептилию :  я мог часами смотреть в стену, при этом не замечая ни стены, ни себя. Инструкция указывала, что действующее вещество угнетает работу всех важных нейромедиаторов головного мозга без разбору и предназначается для успокоения шизофреников в маниакальной фазе.

Я позвонил Сергею Сергеевичу и спросил, каким образом эти таблетки смогут вернуть меня к жизни, на что он раздражённо ответил, что нужно просто продолжать курс и не задавать глупых вопросов.

То ли из-за дистрофии, то ли из-за старой футбольной травмы меня мучала сильная боль в пояснице, и я решил пойти на йогу неподалёку от дома.

Мужчина, руководящий всем этим действием, едва стоял на ногах. Как оказалось, у него серьёзные проблемы с позвоночником: он был не в силах повторить и половины асан, которые делали мы.

После завершения этого абсурда «учитель» завёл со мной беседу и порекомендовал знакомого доктора, который непременно поставит меня на ноги за несколько сеансов. Чем конкретно занимался этот чудотворец, объяснить он не смог.

— Серёга очень толковый парень, из профессорской семьи.

Терять мне было нечего, и я поехал на приём.

Его кабинет находился в центре города, в небольшой, хорошо обставленной квартире. В одной из комнат стоял массажный стол, а полки вдоль стен украшали увесистые медицинские книги с латинскими названиями на корешках.

На первый взгляд Серёга казался внимательным, разумным человеком. Он попросил меня раздеться и лечь на кушетку, после чего проделал несколько странных ритуалов: согнул мне руки, ноги и слегка придавил поясницу. Всё это заняло не более пяти минут, после чего я оделся — и мы переместились в другую комнату.

— Сейчас я сделаю тебе несколько индивидуальных гомеопатических средств. У меня специальный аппарат из Германии —  второго такого в Донецке нет.

Он насыпал маленькие белые шарики на штуковину, похожую на электронные весы, и принялся листать какой-то каталог.

— Так. Бессонница. Номер 137.

На дисплее «специального» аппарата Серёга набрал цифры и нажал «Старт». Через минуту дисплей потух, он пересыпал «лекарства» в баночку и передал их мне.

— Это обычные сахарные шарики, не переживай. Но настроенные под твою болезнь. Рассасывай по нескольку штук каждые три часа в течение недели.

Я мрачно кивнул. Один приём у Сергея стоил как месячный абонемент в хороший фитнес-клуб.

— А насчёт спины… Ты слышал о «геомагнитных разломах»? Есть такие места на земле… Там, понимаешь, волны нездоровые образовываются, и если в этих местах проводить много времени, то спина как бы начинает искривляться. На сон это тоже влиять может. У тебя сейчас есть время, ты никуда не торопишься?

— Есть.

— Мы можем съездить к тебе домой и проверить твою комнату.

— Давайте.

Мы поехали на его новой красной Mazda. Вместо музыки в салоне звучали православные молитвы нараспев.

Когда мы приехали, Серёга достал из багажника длинный металлический кейс и деловито вошёл со мной в квартиру.

— Показывай, где ты спишь? Хорошо, сейчас проверим.

В кейсе оказался тонкий полуметровый жезл и несколько небольших кристаллов разных цветов. Он выбрал красный и прикрутил его к концу указки. Затем, взяв эту волшебную палочку в правую руку, он стал медленно ходить по квартире. Приблизившись к моей кровати, жезл начал описывать круговые движения.

Неудивительно, ведь Серёга слегка раскачивал его предплечьем.

— Видишь? Линия геонадлома как раз по этой части комнаты идёт.

Он переместился в другую часть квартиры, где проходила эта «линия», и покрутил жезлом там.

Когда мониторинг был завершён, Серёга сложил в чемодан указку с таким лицом, будто только что закончил операцию на сердце. Он показал мне безопасную зону, куда следует передвинуть кровать, чтобы больше не болеть, и уехал.

Дневники Кафки и Акутагавы стали для меня ежедневным чтивом, я чувствовал себя прокажённым и искал утешение в несчастьях известных личностей.

Однажды мне попалось интервью Микки Рурка — пожилой актёр сказал, что работа с психотерапевтом спасла ему жизнь. Я искренне удивился и захотел попробовать.

Уже после первого сеанса я почувствовал облегчение. В моём безысходном существовании эта беседа стала глотком свежего воздуха.

Мы разбирали мои юношеские рассказы и яркие сны, которые я тщательно записывал в дневник на протяжении нескольких лет. Мы распутали столько когнитивных и эмоциональных тупиков, что было непонятно, как я мог столько времени носить всё это в себе.

После каждого сеанса я будто заново рождался. Но через два месяца нам уже просто не о чём было говорить. Мы подошли то ли к пределу компетенции психотерапевта, то ли к пределу самой психотерапии. Физиологические симптомы не сдвигались с мёртвой точки:  я оставался на отметке в 66 килограмм и очень дурно спал.

Я снова отправился в санаторий, на этот раз прихватив с собой гидазепам. Выпив накануне приезда пару таблеток, я сдал биохимический анализ крови на месте.

Результат показал абсолютную норму по всем показателям. Я не верил своим глазам и думал, что это какая-то ошибка.

Я продолжил пить препарат, хорошо спал, ел с аппетитом и через неделю сдал повторный анализ: всё было в норме.

Через две недели таблетки закончились, я вернулся домой и после бессонной ночи сдал анализ в местной больнице. Результат указывал на сильное воспаление поджелудочной.

Следующим утром я сдал платный анализ в частной лаборатории. Результат подтвердился. Через два года «лечения» стало очевидно, что воспаление не в поджелудочной, а в голове.

Я ходил к другим психиатрам. Ездил в Харьков и Киев, перепробовал всевозможные рецептурные транквилизаторы и снотворные, но ни один из препаратов не работал без заметных побочных эффектов. Эксперименты с травами и народной медициной не вызывали ничего, кроме изжоги. Это был окончательный тупик. Мне больше не к кому было обращаться.

В тот день я стоял у зеркала и разглядывал свои впалые глазницы.

Я начал составлять записку для матери, в котором подробно объяснял, почему такое существование не имеет смысла.

Вечером я обречённо сёрфил по интернету и забрёл в онлайн-кабинет русскоговорящего психиатра из Израиля. На форуме каждый пациент описывал свою болезнь и вёл диалог с доктором.

Я прочитал сотню тем и нашел истории, похожие на мою.

На следующий день я позвонил товарищу с просьбой занять мне денег на оплату консультации. Друг перевёл мне необходимую сумму, и ближе к ночи я опубликовал свою историю болезни.

Спустя сутки пришёл ответ от доктора: клиническая депрессия с соматоформной симптоматикой. «Детские травмы, хронический стресс и неблагоприятная наследственность».

К диагнозу прикладывался список антидепрессантов, разбитых на две группы: один из «дневных» препаратов должен был убрать чувство тревоги, а «ночной» отвечал за восстановление веса и сон.

Для должного эффекта он рекомендовал дать шанс каждому и остановиться на самых подходящих.

В аптеке возле дома я появлялся так часто, что мне могли бы отпустить без рецепта даже морфий.

Первая попытка с «ночным» антидепрессантом оказалось неудачной. Каждый раз, когда я полностью расслаблял тело, у меня начинали непроизвольно подёргиваться конечности. Через несколько дней приёма побочный эффект усилился настолько, что меня буквально швыряло в стороны каждый раз, когда я расслаблялся.

Это было похоже на фильм «Адреналин»:  мне нельзя было останавливаться ни на секунду. Я пошёл бродить по городу с друзьями, чтобы не пугать маму.

— Рома, кажется, с тобой что-то происходит…  Все эти непроизвольные движения...  В средневековье их называли «Плясками святого Вита».

Ребята сидели на скамейке и грызли семечки, пока я наматывал круги по двору.

— А ну, стой! Может, уже прошло?

Я остановился — и тут же мой таз резко дёрнуло влево.

Мы смеялись до слёз.

Я не расстраивался и верил, что скоро подберу нужные препараты.

Так и произошло: с третьей попытки я почувствовал сильное облегчение. Ко мне в голову возвращался молодой, весёлый Рома, с калейдоскопом конструктивных идей и желаний. После нескольких лет целибата, строжайшей диеты и полного отсутствия развлечений я возвращался к жизни с аппетитом, которого хватило бы на пятерых. За три месяца я восстановил пятнадцать килограмм веса, начал ходить в тренажёрный зал, записался в школу барменов, прошёл обучение и быстро устроился на работу.

Наконец у меня появилась возможность отблагодарить близких за два года вынужденного паразитирования.

Жизнь обрела смысл.

Отец пытался помириться с матерью, но на второе свидание пришёл с перегаром и сказал, что мы его предали. Больше они не встречались.

Его родственники продолжали звонить и говорили, что он сильно страдает и хочет нас вернуть при условии, что мы попросим у него прощения.

После разрыва отношений я встретился с ним только однажды, на похоронах бабушки. Он вёл себя холодно и дал понять, что диалог у нас не завяжется.

По итогам двух лет приёма антидепрессантов стало понятно, что надежда на полное излечение была преждевременной. Каждый препарат представлял из себя своеобразную сделку с дьяволом: за положительные эффекты приходилось расплачиваться побочными.

В мае пятнадцатого я стоял за барной стойкой ресторана на набережной Геленджика и остервенело трусил шейкером.
Именно к той весне я свёл приём антидепрессантов на нет, и ко мне начали возвращаться все симптомы заболевания, только на этот раз изматывающая бессонница дополнялась синдромом отмены.

Карман фартука завибрировал, я присел на корточки, взял трубку и услышал заплаканный голос сестры: 

— Папа умер, отпросишься на похороны?

В полночь я сдал выручку инкассатору, занёс стулья с террасы в зал и закрыл двери ресторана изнутри.

Присев на пол между барными холодильниками, я до самого рассвета методично вливал в себя водку, но так и не почувствовал ничего, кроме едва уловимого облегчения.