В жизни провинциальных подростков всегда находятся такие девочки, которые не могут отказать в близости практически никому. Об одной из них — девочке по прозвищу Улыбка, о её противостоянии с главной городской красоткой пишет Михаил Боков в очередном рассказе из цикла «Русская готика». Как всегда, автор божится, что всё написанное — правда. Оставим это на его совести.
Вот как я узнал о сексе.
За углом от нашего дома стоял ЖЭК. За ЖЭКом буйно росла крапива и цвёл сиреневый куст. В глубине куста, если продраться, пряталась лавочка. Это было наше секретное место.
Сюда мы бегали курить из школы. Здесь я впервые попробовал запивать водку пивом. Случилось так, что и первый секс (ещё не свой) я увидел здесь же.
В один из томительных майских дней, когда солнце висит раскалённым шаром, а пионеры, закуривая, мечтают о каникулах, в секретном месте случилось столпотворение. Десять или пятнадцать мальчиков сгрудились вокруг сиреневого куста и были явно взбудоражены.
— Что случилось? — спросил я, подойдя.
— Маринка Улыбка всем даёт, — ответили мне и протянули окурок — потянуть. Курила пионерия из экономии средств одну на пятерых.
— Что?! Дайте глянуть!!! — и я стал протискиваться сквозь толпу.
Маринку Улыбку я знал. Мы учились в параллельных девятых классах. Была она тощая, носатая, страшная, острая в коленках и локтях. Ещё, кажется, батя её крепко поддавал. Мы видели, как однажды он брёл домой: штаны нараспашку, хозяйство вывалилось наружу — сделав дела, пьяный батя забыл застегнуться.
Народ не желал расступаться. Ближе к лавочке спины в школьных куртках с отрезанными рукавами и надписями «Металлика» и «Ирон Мейден» смыкались так плотно, что дальше было уже не пролезть.
— Да дайте, дайте же! — пыхтел я. Меня отпихивали. Один мальчик постарше пообещал дать мне в глаз, если я попробую пролезть снова. Тогда я поменял тактику: стал прыгать, чтобы постараться разглядеть хоть что-нибудь через головы. Неожиданно над ухом заорали: «Атас! Директор!» — и толпа школьников, гогоча, бросилась врассыпную.
На уроке Лёха Пиндяйкин, мой закадычный друг, толкнул меня локтем.
— Видел?
— Ага, — соврал я. — Видел ноги, спины, и вроде ещё стонали.
— Вот! — со знанием дела сказал Лёха. — Это и есть секс!
Слава об Улыбке, «которая всем даёт», распространилась среди школьников стремительно. Слухи о её приключениях воспламеняли наш разум. «Слыхал? — мы курили на своей лавочке, и Леха выдавал порции новостей. — Улыбка вчера вечером всем давала на „трубах“». Трубами мы называли узлы теплоснабжения — ещё одно любимое место городской шантрапы. Или: «Завтра Улыбка будет всем давать прямо в школьном мужском туалете».
Казалось, что Улыбка давала везде, где не было нас.
Мы шли в туалет — и там оказывалось пусто. Мы караулили на трубах, но вновь без успеха. Иногда я сталкивался с Улыбкой в школьных коридорах. Можно было напрямую подойти и спросить: «Марин, где ты будешь давать сегодня?» — но мы не могли так сделать. Вместо этого мы гоготали, видя её, и пихали друг друга — ошалевшее молодое стадо.
Глядя ей вслед, я думал: и что все нашли в ней? Было бы от чего сходить с ума. Но внутри я знал: обернись сейчас Улыбка и помани меня пальцем — и я рвану за ней на третьей космической, разбросав учебники, карандаши и мамины бутерброды.
Вскоре мой друг Лёха неожиданно стал встречаться с красивой девочкой Настей. Чёрт знает, как и за что Настя выбрала его. И однажды это произошло. Лёха пришёл в школу, сияя как начищенная монета. «А мне вчера дали!» — заговорщически сообщил он. «А мы… А мы… — я пыжился и не знал, что ответить. — А мы вчера подобрали песню Эйсидиси на гитаре». Короче говоря, крыть было нечем. Лёха даже не поинтересовался, что за песня.
Настя немедленно взялась за исправление Лёхи. Для начала она сводила его в парикмахерскую, где работала её тётя, и постригла его. Молодецкие кудри — гордость любого школьника и металлиста, который изрисовал логотипами AC/DC не одну тетрадь, — упали мёртвые на пол. Это было уже что-то: Лёха собственным примером показывал, что за секс придётся отдать многое. Глядя на него, мы даже на короткое время поостыли: нам не дают — это плохо, но зато хоть волосы остались при нас — это хорошо.
«Представляешь, если ей надо выйти из дому, Настя красится целый час! — рассказывал о буднях своей новообретённой любви Лёха. — И подбирает платья ещё минут сорок». Ещё Настя мылась по два-три раза в день. «Прикинь! — глаза его сверкали негодованием. — Меня она тоже заставляет мыться ежедневно! Честно говоря, это жесть…» — в итоге понуро заключал он.
Настя хотела, чтобы Лёха соответствовал её красоте. Под шумок она взялась облачать его в нормальные одежды. Уговорила носить серый свитер в ромбик. Заменила кеды на туфли с острыми носами — такие любили носить гопники и мелкие коммерсанты. На наших глазах Лёха превращался в другого человека. И, в конце концов не выдержав, мы выкатили ему ультиматум: если продолжишь ходить в этом, забудь о репетициях в рок-группе!
Эпопея с рок-группой началась месяца за три до Насти. Подобно всем подросткам, мы желали славы — и сколотили отъявленнейший коллектив. Группа репетировала по квартирам одноклассников, но часто была вынуждена менять дислокацию. Когда родители, уставшие от пубертатных воплей, указывали на дверь (обычно кто-то из них врывался к нам в комнату прямо во время первой репетиции и орал: «Вон! Вон из моего дома!»), группа оказывалась бездомной. «Мир не понимает нас, — с гордостью и печалью констатировали музыканты. — Но когда он поймёт, мы будем уже далеко отсюда. Мы будем на одной сцене с „Металликой“!»
Когда Лёха Пиндяйкин в очередной раз явился на репетицию — румяный, наебавшийся, в своих остроносых туфлях, — терпение группы лопнуло.
— Или ты — или туфли! — таков был всеобщий вердикт.
— Хорошо, — он пожал плечами.
— Что хорошо? — не поняли мы.
Лёха перестал ходить на репетиции.
— Продался! — у нас ещё не было секса, но мы мнили себя опытными и уже знали, как это бывает. Человека подманила красивая девчонка — и всё: человека больше нет с нами.
Каждый из нас спал и мечтал, чтобы его тоже кто-нибудь подманил. Но увы: красивые девчонки шарахались от волосатых металлистов как от чумы. У группы не было никаких шансов. Мы писали песни с названиями вроде «Зомби атакуют работников ТЭЦ в день получки» — безусловные лютейшие хиты. Но отсталая публика хотела, чтобы было как у «Руки вверх». Про любовь, про то, что девчонка не дождалась из армии и потом горько пожалела, но было поздно.
С какой-то стороны Лёху можно было понять. Несмотря на остроносые туфли, ему дают. А что есть у нас, непризнанных гениев металла?
Улыбка вскоре ушла из нашей школы. Но слухи о её приключениях продолжали время от времени настигать нас. «Улыбка ходит к солдатам в воинскую часть». «Улыбка давала всем на товарной базе». Она устроилась продавцом в магазин. За неимением других женщин в жизни, мы завели обыкновение после репетиций ходить и глазеть на неё. Может, она увидит ток, исходящий из наших глаз, увидит наши сложные души — и даст?
Всё это время Настя выгуливала Лёху как молодого породистого пса. Он семенил за ней, жалкий, причёсанный и нарядный. Настя благоухала духами. Ноги её в туфлях на каблуках были так длинны, что доставали до неба. Мы сочинили злую песню: «Упыри разрывают и насилуют девочку Настю». В ней нашли отражение все наши неспокойные пионерские сны.
Потом, в один вечер, что-то произошло.
Я шёл домой и увидел Настю. Она рыдала на лавочке у моего подъезда. У ног её валялась банка джин-тоника. Настя была пьяна.
Преодолев робость, я подсел рядом.
— Это всё вы! Ваша проклятая группа… — она подняла на меня заплаканные глаза. — Ну чего ему не жилось спокойно?
Тушь её потекла. Волосы спутались. От неё разило перегаром: возможно, джин-тоник у её ног был не первый.
— Есть закурить? — попросила она.
Я протянул ей сигарету.
Прикуривая, она навалилась на меня. Так близок с девчонкой я ещё не был.
— Мудак твой Лёха! — сказала она. — Я бы и встречаться с ним не стала, будь он хоть на полголовы ниже. У меня каблуки. Мне высокий нужен. А он коротышка и мудак!
— Мой Лёха? — удивился я. «Ведь это ты купила ему отвратительные туфли, ты увела его из группы, ты оставила его без гордости металлиста — без волос», — я очень хотел сказать это, но не решился.
Настя всхлипнула и затянулась:
— Мы вчера поругались. Он ушёл, напился. А потом встретил эту лярву. Улыбку. И она… — тут Настя снова начала рыдать в полный голос. — И она ему дала-а-а-а…
Я подскочил на месте: как дала? Улыбка Лёхе? Нашему бритому Лёхе в дурацких туфлях? За что?! Счёт становился уже два — ноль, и это не лезло ни в какие ворота. У Лёхи было уже две женщины в его жизни. Вдвое больше, чем у всей остальной рок-группы.
— Вот от чего он отказался! Вот!!! — Настя задрала юбку, показав мне внушительный кусок ноги. — И ещё от этого! — она потискала свою грудь. — И ради кого? Ради шалавы, которая ходит в воинскую часть? Ради Улыбки, которую имел весь город?
Пацанский кодекс гласит: никогда не путайся с девчонками друзей. Но так ли уж важны эти правила? Я прочитал задранную юбку как сигнал, как приглашение, я вздохнул и подумал: «Эх, Лёха, Лёха». И затем полез к Насте целоваться — слюнявым подростковым поцелуем.
— Ты чего? — отпихнула она меня.
— Как чего? — смутился я. — Ты же сама... того… этого…
В следующий момент Настю начало рвать. Весь выпитый джин-тоник, все невылитые слёзы, всё отвращение от измены любимого и моего поцелуя изливались на асфальт, прямо нам под ноги. Рвотой забрызгало мои кеды. Забрызгало одуванчик, который пробивался сквозь дырявый асфальт. Забрызгало Настин сарафан в цветочек, очень сексуальный.
Она уткнула голову в колени и сидела молча. Я решил, что сказано достаточно, тихо встал с лавочки и ушёл.
Потом они помирились, Настя с Лёхой, но отношения готовы были вот-вот рассыпаться как карточный домик. При каждой ссоре Настя вспоминала Лёхину порочную связь. Сам Лёха стал легендой. Старшие пацаны прослышали, что он изменил красивой девчонке с пропащей страшной Улыбкой и смеялись над всеми участниками этой истории: над Лёхой, над Настей, над непутёвой пионерской жизнью. «Чего тебе было надо, дурила? Чего не хватало?» — допытывались старшие у Лёхи. Настя бросила его, когда Лёху забрали в армию. Она закрутила любовь с новым парнем ровно через пять дней после проводов.
Ещё через день, не в силах больше терпеть безразличие женского пола, я зашёл в обувной магазин и выбрал самые уродские остроносые туфли на свете. «Мне вот эти», — сказал я. Натянул их прямо в магазине и вышел на улицу. Новый желанный объект на свободном рынке секса. Человек, который не знает поражений. Человек, чьё второе имя — «Успех».
