Предательство друзей, бесконечные пирожные и спагетти с соусом в бункере под осаждённым Берлином. Сегодня в рубрике «Суицид дня» Юлия Дудкина рассказывает об одном известном самоубийстве, которое произошло ровно семьдесят один год назад.

Как Понтий Пилат не любил Иерусалим, так и ему не нравилось в Берлине: здесь он всегда чувствовал себя неуверенно и при любой возможности старался уехать в свой домик в баварских горах — «Орлиное гнездо». Именно в Баварии когда-то всё и началось, он до сих пор чувствовал, что люди там по-настоящему преданы ему. А берлинцы уже после «Хрустальной ночи» принялись сочувствовать евреям и укрывать их в своих квартирах. Да и само слово «Берлин» ему не нравилось. На старославянском оно означает «болото» — разве может так называться столица всемирного рейха?

И всё-таки умереть он решил именно тут. Ему много раз говорили, что, может быть, ещё не всё потеряно, иногда он и сам начинал в это верить, оживлялся, принимался всеми командовать, но длилось это обычно недолго. Потом он снова впадал в апатию и, когда ему в очередной раз предлагали бежать в любимую Баварию, пока ещё не поздно, чтобы продолжать своё дело оттуда, он отказывался. Хромой, с больным глазом и трясущимися руками, он понимал, что, даже если Германия и выстоит, его собственная последняя битва уже проиграна. Напоследок ему хотелось принести себя в жертву вместо того чтобы убегать. Может быть, это был просто бред фанатичного человека, контуженного в прошлом году во время очередного покушения.

Адольф Гитлер помнит этот город разным — как будто это были несколько разных Берлинов. Вот 1933 год, то утро, когда он зашёл в кабинет президента Гинденбурга, будучи сорокатрёхлетним человеком без определённой профессии, а вышел уже рейхсканцлером. На улице мороз, и «Мерседес» с открытым верхом — его первая служебная машина — едет очень медленно, останавливаясь каждые несколько метров, потому что толпы перегородили всю улицу. Новый канцлер поднимается с сиденья и выбрасывает вперёд и вверх руку в римском приветствии. Люди вокруг один за другим начинают повторять этот жест. Многие пока ещё поднимают руку неуверенно, ведь это первое в их жизни римское приветствие. А уже ночью по всему городу начинают появляться эмблемы, похожие на маску Медузы, — свастики, заключённые в белый круг на ярко-красном фоне. Сторонники Гитлера — «коричневая армия» — под музыку маршируют по городу, освещая дорогу факелами. Среди них есть отряд, который резко выделяется на фоне остальных, — молодые люди, одетые в чёрное, с черепами на униформе. Это бригады экстренного вмешательства, которые начали набирать только недавно и которые пока никто не воспринимает всерьёз. Новое формирование обозначается аббревиатурой SS.

А вот уже 1936 год, Берлин в радостном возбуждении, в небо то и дело взлетают новенькие самолёты Люфтваффе, а на воду спускают корабли, похожие на искусно сделанные игрушки. В городе постоянно проходят парады, факельные шествия и демонстрации, молодёжь как никогда увлечена спортом — и парни, и девушки ходят в секции и соревнуются. В апреле людей в Берлине становится в три раза больше — толпы стекаются к только что построенному Олимпийскому стадиону, который стоил Германии 77 000 000 марок. На улицах повсюду висят знамёна с орлами, и город как никогда похож на императорский Рим, где все двигаются в одном направлении — к гигантскому Колизею.

А вот и 38 год: в окрестностях Берлина, как грибы, вырастают казармы, а заводы производят по пятьсот истребителей в месяц — самых современных, какие только можно себе представить. На выставках в Автомобильном салоне теперь почти нет легковых авто, только военные грузовики, а в магазинах уже не так много еды. Потому что «масло должно уступить место пушкам», как говорит верный соратник фюрера Геринг. Осенью в Берлине появляются люди с пришитой к одежде жёлтой звездой, а в ночь с 9 на 10 ноября толпа других людей — тех, что без звезды — выходит на улицы и начинает бить витрины, так что к утру город выглядит так, будто в нём бушевал ураган.

Как выглядит Берлин сегодня, Гитлер точно не знает, он вот уже десять дней не видел солнечного света. В последний раз он был наверху в день своего пятидесятишестилетия. Обычно в ночь с 19 на 20 апреля к нему приходили сотрудники личного штаба с поздравлениями, но в этом году он решил никого не принимать. Конечно, они всё равно пришли, и он бегло пожал им руки в приёмной, но общаться ему не хотелось. Он вообще был явно не в себе: иногда часами лежал на кровати, не двигаясь, или объедался пирожными, а иногда отпускал странные шутки. Например, один раз, сидя за столом, он рассказывал, как врач пускает ему кровь, и вдруг заявил: «Я велю из излишков моей крови приготовить для вас кровяные колбаски как дополнительное питание. А почему бы и нет? Вы же так любите мясо!».

Вечером 20 числа, в день его рождения, он окончательно решил, что не покинет Берлин, хотя все думали, что он уедет сразу после короткой праздничной церемонии в саду над бункером. Но под грохот ракет союзников он всё-таки спустился обратно и провёл в своём кабинете служебное совещание. Генералы доложили, что англо-американская авиация вовсю бомбит Берлин, Восточный фронт сдаёт позиции, и Советские войска уже на подходе к городу. Они смотрели на фюрера, как будто ждали от него каких-то инструкций, но ему нечего было сказать. А через несколько часов его соратники стали уезжать: машины, доверху нагруженные имуществом и документами, потянулись на юг. Уехали и Геринг, и Гиммлер, и Риббентроп.

Дальше дела шли всё хуже и хуже. Двадцать первого апреля Гитлер приказал собрать все войска, которые были в Берлине и пригороде, и начать последний контрудар — ему казалось, что чудо ещё может случиться, если приложить сверхусилие. Но его приказ никто не выполнил. Да что там приказ — даже в бункере уже давно никто не соблюдал дисциплину, все курили прямо при нём, хотя он терпеть этого не мог, и продолжали свои разговоры, когда он входил в помещение. Про римское приветствие как будто и вовсе забыли.

«Это конец. Все меня покинули. Кругом измена, ложь, продажность, трусость. Всё кончено. Прекрасно. Я остаюсь в Берлине. Я лично возьму на себя руководство обороной столицы Третьего рейха. Остальные могут убираться куда хотят. Здесь я встречу свой конец», — кричал фюрер в припадке бешенства, и его крик иногда переходил в визг. Но потом он успокаивался и снова подолгу молчал. Его всегда аккуратная военная форма теперь вся была в крошках от пирожных. Единственными, кому ещё можно было верить, оставались Геббельсы — Йозеф с Магдой и их дети: Хельга, Хильда, Гельмут, Хольда, Гедда и Хайда. Они все вместе перебрались к нему в бункер: Магда пообещала, что, если будет нужно, она покончит с собой и отравит всех своих детей и мужа, но не сдастся в плен.

Двадцать восьмого числа Гитлер получил вести из Италии: дуче мёртв. Его и Клару схватили партизаны, их трупы привезли в Милан и привязали к фонарным столбам вверх ногами, чтобы толпа могла забросать их камнями. Итак, с Муссолини случилось то, чего Гитлер боялся больше всего, — он попался врагам живьём. Когда фюрер узнал об этом, он в очередной раз представил, как его привозят в Россию и сажают в клетку в Московском зоопарке — в качестве экспоната. А ещё через несколько часов выяснилось, что там, наверху, на свободе, Геринг и Гиммлер ведут переговоры с американскими войсками и собираются им сдаться. Гитлер больше не был фюрером — его место заняли другие люди, и они хотят отдать великую Германию американцам — тем, кого он считал дегенеративной расой.

Времени оставалось совсем мало: ещё немного, и советские войска сюда доберутся. В ту же ночь прямо в бункере Гитлер наконец-то вступил в законный брак с Евой Браун. С той самой Евой, с которой он встречался вот уже двенадцать лет, которая когда-то подкладывала платки в бюстгальтер, чтобы ему понравиться, и дважды чуть не покончила с собой. Свидетелями на свадьбе стали Геббельс и Борман — последние, кто его ещё не предал. Всю жизнь Гитлеру казалось, что главная его цель — это борьба за национал-социализм и великую Германскую империю, что он не имеет права заводить семью. Но теперь, когда всё уже кончено, почему бы и не жениться? Ведь Ева могла убежать, как Геринг с Гиммлером, но предпочла остаться в этом бункере, в котором инфекции через спёртый воздух то и дело передаются от одного человека к другому, так что все обитатели убежища постоянно кашляют и чихают.

И вот, теперь, 30 апреля, война идёт уже прямо над головой: советские войска штурмуют рейхстаг. Гитлер выходит в приёмную, чтобы попрощаться с персоналом бункера. Может, кто-то из них уцелеет и потом сумеет доказать, что не имел к фюреру никакого отношения. Когда Гитлер пробует поднести ко рту стакан с водой, рука его трясётся так, что он не может сделать ни глотка. Одна из медсестёр вдруг начинает тараторить что-то о великой победе, которая всё ещё возможна, но он хрипло прерывает её: «Надо принять свою судьбу, как подобает мужчине». И пожимает руки всем, кто был тут с ним до последнего часа.

Теперь главное — всё подготовить. Гитлер зовёт к себе адъютанта и отдаёт распоряжения: в три часа дня нужно быть около двери кабинета. Когда раздастся выстрел, войти внутрь и удостовериться, что Адольф и Ева мертвы. Если окажется, что кто-то из них ещё дышит, — выстрелить ему в голову. После этого тела отнести в сад имперской канцелярии, где уже стоят канистры с бензином.

— Вы должны будете удостовериться в том, что вся подготовка была проведена удовлетворительно и что всё произойдёт, согласно моим распоряжениям. Не хочу, чтобы моё тело выставляли в цирке, в музее восковых фигур или где-то ещё. Также приказываю вам сохранить бункер в том виде, в каком он находится сейчас, так как хочу, чтобы русские знали, что я находился здесь до последнего момента, — говорит напоследок фюрер своему адъютанту.

В 14:30 он вместе с Евой идёт обедать: кухарка приготовила спагетти с соусом. На Еве синее платье в белый горошек и серые чулки, на Адольфе — чёрный костюм и светло-зелёная рубашка. Они едят быстро в полном молчании, а потом уходят в кабинет, сначала она, а затем он. Все замирают — вот-вот прозвучит выстрел. Но вместо этого в коридоре вдруг раздаются крики и плач: Магда Геббельс кидается к кабинету и пытается вломиться внутрь, адъютант не пускает её, а она изо всех сил визжит сквозь слёзы: «Скажите ему, что ещё есть надежда, что это сумасшествие — убивать себя, пусть он позволит мне войти и переубедить его».

Адъютант заглядывает в кабинет: вдруг фюрер всё-таки захочет поговорить с Магдой? Но тот отвечает: «Я не хочу принимать её». Где-то около 15:30 Адольф Гитлер одновременно стреляет себе в голову и пытается раскусить ампулу с цианистым калием. Ева Гитлер, урождённая Браун, умирает рядом с ним, проглотив яд. На следующее утро всем шестерым детям Геббельсов — Хельге, Хильде, Гельмуту, Хольде, Гедде и Хайде — вкалывают морфин и вкладывают в рот ампулы с цианистым калием. Магда Геббельс принимает яд, а Йозеф стреляет себе в голову, как и его шеф. Над рейхстагом в это время уже поднимается штурмовой флаг Сто пятидесятой советской стрелковой дивизии.