Самиздат «Батенька, да вы трансформер» продолжает публиковать монологи выходцев из ультраортодоксальных еврейских общин, которые рискнули начать новую жизнь. Сегодня свою историю исхода рассказывает двадцатипятилетняя Шира, уборщица и мать двоих детей.
Я родилась в Иерусалиме. Родители развелись, когда я была ещё младенцем. Моя мама из традиционной, но не ультраортодоксальной семьи, счастливой и большой, у неё двенадцать братьев и сестёр. Её родители приехали в Израиль совсем маленькими из Йемена. Они шумные восточные люди, я совсем на них не похожа, мне всегда хотелось казаться человеком с европейским темпераментом, за что меня в детстве упрекали в снобизме. Родителей папы я не знаю. Он познакомился с мамой в общине бреславских хасидов. Они недолго прожили вместе, отец был душевнобольным человеком: то надолго исчезал, то снова возвращался. В итоге мама отказалась от алиментов и полностью прекратила общение с ним. Мы переехали в посёлок к её родителям, где я росла в большом доме очень счастливым ребёнком. У матери нет права отрывать ребёнка от отца, только если он не жестокий человек. Уже взрослой я пробовала найти папу, но это было уже не так важно. Говорят, он хотел с нами общаться, но у него проблемы с наркотиками, алкоголем и ещё десять детей.
Когда мне
исполнилось шесть лет, мама снова вышла замуж — за очень религиозного мужчину, фанатика.
Из-за него мы переехали жить в Иерусалим, и на этом моя счастливая жизнь
закончилась. Мама прикладывала все усилия, чтобы я росла в харедимной среде. Так
я оказалась в школе в Меа Шеариме — одном из самых закрытых религиозных районов
города. Мне было ужасно плохо, я ни с кем не ладила и сильно похудела. В пятом
классе учительница посоветовала моей маме школу-интернат, где я проучилась все
средние классы. Этот период моей жизни можно назвать относительно спокойным,
хотя я по-прежнему не выносила отчима и его ужасный разваливающийся дом. У
маминого мужа было три квартиры, которые он сдавал, но деньги мы всё равно
экономили. Мама не распоряжалась ни его счётом, ни даже своей пенсией по
инвалидности. Она просила у него денег на любую мелочь, называла его «папа».
Мама не работала, всё время готовила и убиралась. Я не осуждаю её — она была
хорошей матерью, просто очень слабой женщиной, к тому же у неё проблемы со
здоровьем: она перенесла операцию по удалению доброкачественной опухоли мозга.
Иногда отчим бил нас. Я никогда не забуду, как он подошёл к моему восьмилетнему брату, поднял его и начал бить головой об унитаз. Брат был весь в крови. Затем отчим направился ко мне, я завизжала, и он задел только волосы, по голове не стукнул. Мама стояла рядом, плакала, просила отпустить нас, но он кричал, чтобы она не указывала ему, что делать.
В харедимной среде встречается много такого насилия во имя мицвы*.
*мицва — заповедь, повеление.
Отчим заставлял меня читать книгу, где говорилось, что детей бить необходимо. Если кто-нибудь попробует тронуть моих детей, я сделаю всё, чтобы этот человек никогда больше их не увидел. Мама до сих пор живёт с отчимом, страдает и терпит его. У них трое общих детей, все мальчики. Младший пошёл по кривой дорожке, у него проблемы с законом. Я не хочу выглядеть ужасным человеком, но, если бог есть, всё, что происходит с их общими детьми, — это плата за наши с братом страдания.
Родители
не занимались нашим развитием: я до сих пор не умею кататься на велосипеде и
плавать, нам запрещено было учить английский, потому что мама и отчим говорили,
что это язык гоев. Дома не было ни телевизора, ни компьютера. Я не знала, кто
такие Шломо Арци, Анна Франк или Ицхак Рабин, не представляла, что происходит
за пределами общины, но с самого раннего детства мне нравился другой,
неизвестный мир. Помню, мы ехали по морскому побережью Тель-Авива, я смотрела
на высокие здания и думала о том, что же там происходит, как там живут люди. У
меня дома считали, что Тель-Авив — город негодяев и злодеев.
Мама
всегда говорила:
Я росла очень любопытным ребёнком, это раздражало и мать, и учителей. В школе постоянно говорили, что я мешаю вести занятия. Например, читаем мы какую-нибудь непонятную для меня историю в Танахе, и я спрашиваю: «А почему так?». Мне отвечают: «Потому». У меня уже тогда появились сомнения насчёт правильности религиозной жизни, но я ушла из общины, потому что поняла: место, где я выросла, — ерунда.
В моей
школе мы учили Танах, Алаху и азы математики. В интернате было два формата
обучения: профессиональный и общеобразовательный. Я училась по второму, что мне
не нравилось, поэтому в середине двенадцатого класса перешла в профессиональный
и начала самостоятельно готовиться к сдаче аттестата зрелости. В итоге я
добилась хороших результатов, завалила только историю, но баллов для
поступления всё равно не хватило. Когда я сказала, что хочу пойти в армию, мама
ответила: «Только через мой труп». Тогда я предложила вариант с альтернативной
службой, но и тут она была против, потому что считала, что там я могу
слишком близко общаться с мальчиками. В итоге я пошла учиться в религиозный
колледж (мидраша), где встретила свою будущую свекровь. Она была женой раввина
и преподавала у нас. Однажды её сын зашёл к ней на работу, она показала ему мою
фотографию. У меня тогда потрясающие волосы были, просто копна кудряшек! Я
совершенно не хотела замуж, но меня уговорили встретиться. Мальчик был милым, в
течение полутора месяцев мы встретились четыре раза, после чего объявили о
свадьбе. Сейчас я понимаю, что есть вещи, которые нужно узнать ещё до свадьбы:
тянет ли тебя к нему, есть ли у вас «химия» в сексе, сходитесь ли вы
характерами. Сразу после свадьбы я забеременела. Родив ребёнка, я хотела тут же
развестись, но тогда это казалось невозможным. В итоге, через полтора месяца, когда у меня ещё всё болело, я узнала, что снова жду ребёнка. На протяжении всей второй беременности я рыдала, надеясь на выкидыш и мечтая о разводе. Спустя девять месяцев родился невероятно красивый мальчик, но мне потребовалось ещё три года, чтобы привязаться к нему, и только в последний год мы стали с ним хорошими друзьями.
Ещё через четыре месяца после появления второго ребёнка мы поехали все вместе в Эйлат, пытаясь наладить отношения, но ничего не вышло. Вернувшись домой, я поняла, что
у меня есть два варианта: либо остаться с ним в общине и сойти с ума, либо уйти
сейчас же. Я позвонила своей тёте, которая жила в доме дедушки и бабушки, где я
провела счастливую часть своего детства — до шести лет, и сказала, что приеду к
ним. Никогда не забуду, как вышла из дома в середине августа утром в пятницу,
планируя провести вне дома только шаббат, и не вернулась. Тётя с дядей помогли
мне с одеждой, детским питанием, и месяц я жила у них. Муж был в шоке, свекровь
не верила, что я ухожу, поэтому заплатила за мою квартиру на четыре месяца
вперёд и тем самым очень помогла мне. Я начала работать продавцом, официанткой,
но это приносило мало денег, плюс приходилось платить няне, так как я возвращалась
домой довольно поздно.
Спустя год мы переехали в Тель-Авив, город, где каждый находит то, что ищет. Хочешь наркотиков и проституток — получишь! Выбираешь тишину, отличные кафе, хороших людей — точно встретишь! В Тель-Авиве никого не считают чужим, странным, поэтому я приехала сюда. Мой бывший муж тоже перестал быть религиозными после того, как мы расстались. Он хороший человек, я отношусь к нему, как к другу-гею. Мои подруги бесятся из-за этого, считают, что он мною пользуется, чтобы не платить алименты. Самое главное, чтобы дети видели, что между папой и мамой хорошие отношения. У него есть девушка, они уже пять лет вместе, мы с ней отлично ладим, она хорошо относится к моим детям. Я не жду от бывшего мужа финансовой помощи, он не умеет обращаться ни со своим временем, ни с деньгами — до сих пор должен мне восемь тысяч шекелей. Он ещё сам ребёнок: сейчас улетел со своей девушкой в Индию, она недавно заплела себе дреды, а он вечно занят искусством. Сначала он навещал детей раз в месяц, я сказала ему: «Слушай, ты просто не понимаешь, что теряешь». Теперь он приезжает раз в две недели, но я считаю, что этого всё ещё мало, дети должны видеть в равной степени и маму, и папу, неважно, вместе они или нет. Через несколько лет все разведутся.
Ясно же, что система брака не работает в наше время. Покажите мне счастливые семьи?
Я думаю, что в Израиле низкая статистика разводов именно из-за религиозных. Например, моя мама страдает в браке много лет, но в жизни не разведётся, потому что считает, что он — её участь. Сейчас в ультрарелигиозной среде стало немного легче развестись, но отношение к этому всё ещё непростое.
Впервые о
том, чтобы перестать соблюдать, я задумалась после замужества. У нас дома
появился компьютер, чего в моей жизни до этого не было. Я не работала, целыми
днями сидела дома беременная и смотрела сериалы, фильмы, читала разные статьи.
Это приоткрыло мне дверь в новый мир, но я всё ещё была религиозной: соблюдала
шаббат, кашрут, все заповеди. Сразу же после расставания с мужем я заказала
кабельное телевидение. На одном из каналов показывали какой-то турецкий сериал,
главная героиня которого была очень слабой девушкой, но со временем становилась
всё более и более сильной. Мне показалось, что это похоже на мою историю. Я
помню, как впервые в жизни нарушила шаббат — включила стиральную машинку. Меня
всегда пугали, что, если я пренебрегу какой-нибудь заповедью, со мной случится
что-то плохое. Я её включила — и ничего не произошло. Тогда я сказала себе:
«Я работаю всю неделю, хочу прийти домой в шаббат, включить телевизор, а утром встать и приготовить себе омлет. Почему я не могу себе этого позволить? Почему я все годы этого не делала?». Никто раньше не давал мне права выбора.
Я
обсуждаю со своими детьми вопросы религии. Они понимают, что родители их папы,
с которыми они общаются, ультраортодоксальные евреи, мы же — светские люди, но
они ходят в детский садик для соблюдающих, потому что он лучший в районе.
Однажды они спросили меня, верю ли я в бога. Я ответила, что не знаю, есть ли
он, но верю в некую силу, карму. Если однажды вы захотите быть религиозными —
будьте, вы не должны быть такими же, как я. Главное — будьте хорошими людьми.
Всю свою жизнь я шла одной дорогой, потом выбрала другую. Первое время я
соблюдала Йом-Киппур, а потом поняла, что не знаю, зачем это делаю, просто
привычка. Свинина — вкусно? Я ем. Креветки — вкусно? Я ем. Рак — нет,
невкусно, я и не ем. Тем не менее, я очень люблю традиции, но пока у нас дома и
их не очень получается соблюдать. Этим летом мы с детьми ездили встречать шаббат
в порт Тель-Авива. Там расслабленная атмосфера, играет музыка, много еды, дети
катаются на велосипедах. Я люблю, когда традиции в радость.
Самое
важное для меня — давать всё своим детям. Недавно я переехала из-за школы,
предыдущая меня не устраивала. Дважды я писала жалобы в министерства, ничего не
помогло. В итоге я самостоятельно нашла квартиру в посёлке около Тель-Авива,
неделю назад устроила старшего в школу, младшего — в детский сад. В квартире
ещё полный бардак, но главное — их комната готова.
У меня
совсем немного друзей, я редко куда-то выбираюсь. Раз в неделю я хожу на
пилатес. Есть одна подруга, с которой мы познакомились ещё в интернате, она
тоже замужем, тоже с двумя детьми и тоже ушла из общины, сейчас в процессе
развода.
Мы на связи, иногда созваниваемся, говорим друг другу «шаббат шалом», но на этом всё. Они мне совершенно не помогают, но я сама это выбрала, моя свобода важнее. Мой брат тоже пытался уйти из общины, даже пошёл в армию, но у него не получилось найти себя. Теперь он дезертир, вернулся в общину, страдает там, у него большие проблемы с деньгами. Многие не знают, что делать с новой жизнью, а в старую вернуться не могут, поэтому совершают самоубийства. Есть те, кто становятся наркоманами или бездомными. Мои родители уверены, что я заболела, что скоро это пройдёт, нужно только больше молиться о моём здоровье. Я не чувствую, что у меня есть семья. Незнакомые люди помогают мне больше, чем родители. Если что-то с ними случится, не думаю, что буду грустить.
Сейчас я
убираю квартиры, это приносит хорошие деньги и отнимает не так много времени.
До этого я была секретарём в офисе: доход меньше, неудобный график и
сексуальные домогательства — когда тебе двадцать три, ты разведена и с двумя
детьми, мужчины думают, что могут этим воспользоваться. До свадьбы я ничего не
знала о сексе, слышала кое-что в интернате, но это звучало для меня очень
странно. Когда я пришла на специальные лекции в раввинате перед свадьбой, я с
ужасом поняла, что, видимо, всё это действительно происходит между мужчиной и
женщиной. После развода моя личная жизнь была непростой. Я хотела проверить,
подходят ли мне случайный секс и лёгкие интрижки, но поняла, что это не для
меня. После этого я ходила на свидания, но так и не встретила кого-то, кто был бы
мне интересен. Полгода назад меня изнасиловали. Я думаю, парень подсыпал мне
что-то в алкоголь, иначе я не могу объяснить случившееся. Я всегда себя
контролирую, даже слишком, а здесь я ничего не понимала и даже не помнила.
Очнулась утром и была в ужасе. Это меня подкосило, на протяжении месяца не
могла нормально спать. Я хотела пойти в полицию, но потом поняла, что это за
процедура, мы будем друг другу противоречить, анализы уже ничего не докажут. У
меня своя жизнь, нет времени плакать, детям нужна мама.
Согласно статистике, которую я видела, в Израиле каждая третья подвергается насилию, но об этом почти не говорят.
Как и многие израильтяне, я недовольна ситуацией в стране: ни безопасностью, ни экономикой, ни образованием. В обществе, где я росла, никто не голосовал. Несколько раз родители ходили на выборы, но я не знаю, за кого они голосовали, мы этого не обсуждали. Они не были такими радикалами, как Нетурей карта, от которых даже ультраортодоксы отказываются. Но я помню, как однажды шаббатней ночью к нам в район случайно заехала машина. Я проснулась от топота сотни людей, думала, что началась война. Они выбежали на улицу, перегородили дорогу машине, кричали «Шабес! Шабес!» и бросали в стёкла камни. В машине было открыто окно, и они ранили сидевшую внутри девушку. Сейчас такие случаи происходят реже, но в моём детстве это было нормой.
Раввин занимает самое важное место в том мире. К нему обращаются с самыми простыми вопросами: например, вы поспорили с мужем насчёт воспитания ребёнка, ты считаешь, что правильнее поступить так, он — иначе. Решает раввин. Ты хочешь поехать на праздник к своим родителям, муж — к своим. Вы едете туда, куда скажет раввин. Муж моей мамы тоже считался раввином, к нему приходили люди за советом, благословением и платили за это деньги. Правильнее сказать — жертвовали, потому что никто никогда не просит за это денег, но люди верят, что человек сделал им что-то хорошее, и хотят отблагодарить его. Помню, когда мне было восемь лет, моя мама привела меня к раввину Берланду, и тот в сказочной форме рассказал мне историю о девочке, которая однажды решила перестать соблюдать заповеди, но в итоге всё стало так плохо, что ей пришлось покончить с собой. Он говорил два часа, моя мама сидела и плакала, для неё его слова — истина.
Я люблю свою новую жизнь, но было время, когда я спрашивала себя, кто вообще позволил мне это сделать. Теперь я понимаю, что это было не зря, а в жизни нет ничего невозможного. Когда я умру, я не хочу, чтобы по мне сидели шиву. Пусть лучше устроят танцы, песни. У меня уже была полноценная жизнь, я выбрала лучшее из того, что есть в этом мире. Не говоря уже о том, что таких прекрасных детей, как у меня, ни у кого больше нет.