Исход. Мать, которая включила стиральную машину в шаббат

Иллюстрации: Соня Коршенбойм
11 ноября 2016

Самиздат «Батенька, да вы трансформер» продолжает публиковать монологи выходцев из ультраортодоксальных еврейских общин, которые рискнули начать новую жизнь. Сегодня свою историю исхода рассказывает двадцатипятилетняя Шира, уборщица и мать двоих детей.

Я родилась в Иерусалиме. Родители развелись, когда я была ещё младенцем. Моя мама из традиционной, но не ультраортодоксальной семьи, счастливой и большой, у неё двенадцать братьев и сестёр. Её родители приехали в Израиль совсем маленькими из Йемена. Они шумные восточные люди, я совсем на них не похожа, мне всегда хотелось казаться человеком с европейским темпераментом, за что меня в детстве упрекали в снобизме. Родителей папы я не знаю. Он познакомился с мамой в общине бреславских хасидов. Они недолго прожили вместе, отец был душевнобольным человеком: то надолго исчезал, то снова возвращался. В итоге мама отказалась от алиментов и полностью прекратила общение с ним. Мы переехали в посёлок к её родителям, где я росла в большом доме очень счастливым ребёнком. У матери нет права отрывать ребёнка от отца, только если он не жестокий человек. Уже взрослой я пробовала найти папу, но это было уже не так важно. Говорят, он хотел с нами общаться, но у него проблемы с наркотиками, алкоголем и ещё десять детей.

Когда мне исполнилось шесть лет, мама снова вышла замуж — за очень религиозного мужчину, фанатика. Из-за него мы переехали жить в Иерусалим, и на этом моя счастливая жизнь закончилась. Мама прикладывала все усилия, чтобы я росла в харедимной среде. Так я оказалась в школе в Меа Шеариме — одном из самых закрытых религиозных районов города. Мне было ужасно плохо, я ни с кем не ладила и сильно похудела. В пятом классе учительница посоветовала моей маме школу-интернат, где я проучилась все средние классы. Этот период моей жизни можно назвать относительно спокойным, хотя я по-прежнему не выносила отчима и его ужасный разваливающийся дом. У маминого мужа было три квартиры, которые он сдавал, но деньги мы всё равно экономили. Мама не распоряжалась ни его счётом, ни даже своей пенсией по инвалидности. Она просила у него денег на любую мелочь, называла его «папа». Мама не работала, всё время готовила и убиралась. Я не осуждаю её — она была хорошей матерью, просто очень слабой женщиной, к тому же у неё проблемы со здоровьем: она перенесла операцию по удалению доброкачественной опухоли мозга.

Иногда отчим бил нас. Я никогда не забуду, как он подошёл к моему восьмилетнему брату, поднял его и начал бить головой об унитаз. Брат был весь в крови. Затем отчим направился ко мне, я завизжала, и он задел только волосы, по голове не стукнул. Мама стояла рядом, плакала, просила отпустить нас, но он кричал, чтобы она не указывала ему, что делать.

В харедимной среде встречается много такого насилия во имя мицвы*.

*мицва — заповедь, повеление.

Отчим заставлял меня читать книгу, где говорилось, что детей бить необходимо. Если кто-нибудь попробует тронуть моих детей, я сделаю всё, чтобы этот человек никогда больше их не увидел. Мама до сих пор живёт с отчимом, страдает и терпит его. У них трое общих детей, все мальчики. Младший пошёл по кривой дорожке, у него проблемы с законом. Я не хочу выглядеть ужасным человеком, но, если бог есть, всё, что происходит с их общими детьми, —  это плата за наши с братом страдания.

Родители не занимались нашим развитием: я до сих пор не умею кататься на велосипеде и плавать, нам запрещено было учить английский, потому что мама и отчим говорили, что это язык гоев. Дома не было ни телевизора, ни компьютера. Я не знала, кто такие Шломо Арци, Анна Франк или Ицхак Рабин, не представляла, что происходит за пределами общины, но с самого раннего детства мне нравился другой, неизвестный мир. Помню, мы ехали по морскому побережью Тель-Авива, я смотрела на высокие здания и думала о том, что же там происходит, как там живут люди. У меня дома считали, что Тель-Авив — город негодяев и злодеев.

Мама всегда говорила:

«Там, где заканчивается объясняемое, начинается вера»

Я росла очень любопытным ребёнком, это раздражало и мать, и учителей. В школе постоянно говорили, что я мешаю вести занятия. Например, читаем мы какую-нибудь непонятную для меня историю в Танахе, и я спрашиваю: «А почему так?». Мне отвечают: «Потому». У меня уже тогда появились сомнения насчёт правильности религиозной жизни, но я ушла из общины, потому что поняла: место, где я выросла, — ерунда.

В моей школе мы учили Танах, Алаху и азы математики. В интернате было два формата обучения: профессиональный и общеобразовательный. Я училась по второму, что мне не нравилось, поэтому в середине двенадцатого класса перешла в профессиональный и начала самостоятельно готовиться к сдаче аттестата зрелости. В итоге я добилась хороших результатов, завалила только историю, но баллов для поступления всё равно не хватило. Когда я сказала, что хочу пойти в армию, мама ответила: «Только через мой труп». Тогда я предложила вариант с альтернативной службой, но и тут она была против, потому что считала, что там я могу слишком близко общаться с мальчиками. В итоге я пошла учиться в религиозный колледж (мидраша), где встретила свою будущую свекровь. Она была женой раввина и преподавала у нас. Однажды её сын зашёл к ней на работу, она показала ему мою фотографию. У меня тогда потрясающие волосы были, просто копна кудряшек! Я совершенно не хотела замуж, но меня уговорили встретиться. Мальчик был милым, в течение полутора месяцев мы встретились четыре раза, после чего объявили о свадьбе. Сейчас я понимаю, что есть вещи, которые нужно узнать ещё до свадьбы: тянет ли тебя к нему, есть ли у вас «химия» в сексе, сходитесь ли вы характерами. Сразу после свадьбы я забеременела. Родив ребёнка, я хотела тут же развестись, но тогда это казалось невозможным. В итоге, через полтора месяца, когда у меня ещё всё болело, я узнала, что снова жду ребёнка. На протяжении всей второй беременности я рыдала, надеясь на выкидыш и мечтая о разводе. Спустя девять месяцев родился невероятно красивый мальчик, но мне потребовалось ещё три года, чтобы привязаться к нему, и только в последний год мы стали с ним хорошими друзьями.

Ещё через четыре месяца после появления второго ребёнка мы поехали все вместе в Эйлат, пытаясь наладить отношения, но ничего не вышло. Вернувшись домой, я поняла, что у меня есть два варианта: либо остаться с ним в общине и сойти с ума, либо уйти сейчас же. Я позвонила своей тёте, которая жила в доме дедушки и бабушки, где я провела счастливую часть своего детства — до шести лет, и сказала, что приеду к ним. Никогда не забуду, как вышла из дома в середине августа утром в пятницу, планируя провести вне дома только шаббат, и не вернулась. Тётя с дядей помогли мне с одеждой, детским питанием, и месяц я жила у них. Муж был в шоке, свекровь не верила, что я ухожу, поэтому заплатила за мою квартиру на четыре месяца вперёд и тем самым очень помогла мне. Я начала работать продавцом, официанткой, но это приносило мало денег, плюс приходилось платить няне, так как я возвращалась домой довольно поздно.

Спустя год мы переехали в Тель-Авив, город, где каждый находит то, что ищет. Хочешь наркотиков и проституток — получишь! Выбираешь тишину, отличные кафе, хороших людей — точно встретишь! В Тель-Авиве никого не считают чужим, странным, поэтому я приехала сюда. Мой бывший муж тоже перестал быть религиозными после того, как мы расстались. Он хороший человек, я отношусь к нему, как к другу-гею. Мои подруги бесятся из-за этого, считают, что он мною пользуется, чтобы не платить алименты. Самое главное, чтобы дети видели, что между папой и мамой хорошие отношения. У него есть девушка, они уже пять лет вместе, мы с ней отлично ладим, она хорошо относится к моим детям. Я не жду от бывшего мужа финансовой помощи, он не умеет обращаться ни со своим временем, ни с деньгами — до сих пор должен мне восемь тысяч шекелей. Он ещё сам ребёнок: сейчас улетел со своей девушкой в Индию, она недавно заплела себе дреды, а он вечно занят искусством. Сначала он навещал детей раз в месяц, я сказала ему: «Слушай, ты просто не понимаешь, что теряешь». Теперь он приезжает раз в две недели, но я считаю, что этого всё ещё мало, дети должны видеть в равной степени и маму, и папу, неважно, вместе они или нет. Через несколько лет все разведутся.

Ясно же, что система брака не работает в наше время. Покажите мне счастливые семьи?

Я думаю, что в Израиле низкая статистика разводов именно из-за религиозных. Например, моя мама страдает в браке много лет, но в жизни не разведётся, потому что считает, что он — её участь. Сейчас в ультрарелигиозной среде стало немного легче развестись, но отношение к этому всё ещё непростое.

Впервые о том, чтобы перестать соблюдать, я задумалась после замужества. У нас дома появился компьютер, чего в моей жизни до этого не было. Я не работала, целыми днями сидела дома беременная и смотрела сериалы, фильмы, читала разные статьи. Это приоткрыло мне дверь в новый мир, но я всё ещё была религиозной: соблюдала шаббат, кашрут, все заповеди. Сразу же после расставания с мужем я заказала кабельное телевидение. На одном из каналов показывали какой-то турецкий сериал, главная героиня которого была очень слабой девушкой, но со временем становилась всё более и более сильной. Мне показалось, что это похоже на мою историю. Я помню, как впервые в жизни нарушила шаббат — включила стиральную машинку. Меня всегда пугали, что, если я пренебрегу какой-нибудь заповедью, со мной случится что-то плохое. Я её включила — и ничего не произошло. Тогда я сказала себе:

«Я работаю всю неделю, хочу прийти домой в шаббат, включить телевизор, а утром встать и приготовить себе омлет. Почему я не могу себе этого позволить? Почему я все годы этого не делала?». Никто раньше не давал мне права выбора.

Я обсуждаю со своими детьми вопросы религии. Они понимают, что родители их папы, с которыми они общаются, ультраортодоксальные евреи, мы же — светские люди, но они ходят в детский садик для соблюдающих, потому что он лучший в районе. Однажды они спросили меня, верю ли я в бога. Я ответила, что не знаю, есть ли он, но верю в некую силу, карму. Если однажды вы захотите быть религиозными — будьте, вы не должны быть такими же, как я. Главное — будьте хорошими людьми. Всю свою жизнь я шла одной дорогой, потом выбрала другую. Первое время я соблюдала Йом-Киппур, а потом поняла, что не знаю, зачем это делаю, просто привычка. Свинина — вкусно? Я ем. Креветки — вкусно? Я ем. Рак  — нет, невкусно, я и не ем. Тем не менее, я очень люблю традиции, но пока у нас дома и их не очень получается соблюдать. Этим летом мы с детьми ездили встречать шаббат в порт Тель-Авива. Там расслабленная атмосфера, играет музыка, много еды, дети катаются на велосипедах. Я люблю, когда традиции в радость. 

Самое важное для меня — давать всё своим детям. Недавно я переехала из-за школы, предыдущая меня не устраивала. Дважды я писала жалобы в министерства, ничего не помогло. В итоге я самостоятельно нашла квартиру в посёлке около Тель-Авива, неделю назад устроила старшего в школу, младшего — в детский сад. В квартире ещё полный бардак, но главное — их комната готова.

У меня совсем немного друзей, я редко куда-то выбираюсь. Раз в неделю я хожу на пилатес. Есть одна подруга, с которой мы познакомились ещё в интернате, она тоже замужем, тоже с двумя детьми и тоже ушла из общины, сейчас в процессе развода.

Моя семья меня теперь не признаёт

Мы на связи, иногда созваниваемся, говорим друг другу «шаббат шалом», но на этом всё. Они мне совершенно не помогают, но я сама это выбрала, моя свобода важнее. Мой брат тоже пытался уйти из общины, даже пошёл в армию, но у него не получилось найти себя. Теперь он дезертир, вернулся в общину, страдает там, у него большие проблемы с деньгами. Многие не знают, что делать с новой жизнью, а в старую вернуться не могут, поэтому совершают самоубийства. Есть те, кто становятся наркоманами или бездомными. Мои родители уверены, что я заболела, что скоро это пройдёт, нужно только больше молиться о моём здоровье. Я не чувствую, что у меня есть семья. Незнакомые люди помогают мне больше, чем родители. Если что-то с ними случится, не думаю, что буду грустить.

Сейчас я убираю квартиры, это приносит хорошие деньги и отнимает не так много времени. До этого я была секретарём в офисе: доход меньше, неудобный график и сексуальные домогательства — когда тебе двадцать три, ты разведена и с двумя детьми, мужчины думают, что могут этим воспользоваться. До свадьбы я ничего не знала о сексе, слышала кое-что в интернате, но это звучало для меня очень странно. Когда я пришла на специальные лекции в раввинате перед свадьбой, я с ужасом поняла, что, видимо, всё это действительно происходит между мужчиной и женщиной. После развода моя личная жизнь была непростой. Я хотела проверить, подходят ли мне случайный секс и лёгкие интрижки, но поняла, что это не для меня. После этого я ходила на свидания, но так и не встретила кого-то, кто был бы мне интересен. Полгода назад меня изнасиловали. Я думаю, парень подсыпал мне что-то в алкоголь, иначе я не могу объяснить случившееся. Я всегда себя контролирую, даже слишком, а здесь я ничего не понимала и даже не помнила. Очнулась утром и была в ужасе. Это меня подкосило, на протяжении месяца не могла нормально спать. Я хотела пойти в полицию, но потом поняла, что это за процедура, мы будем друг другу противоречить, анализы уже ничего не докажут. У меня своя жизнь, нет времени плакать, детям нужна мама.

Согласно статистике, которую я видела, в Израиле каждая третья подвергается насилию, но об этом почти не говорят.

Как и многие израильтяне, я недовольна ситуацией в стране: ни безопасностью, ни экономикой, ни образованием. В обществе, где я росла, никто не голосовал. Несколько раз родители ходили на выборы, но я не знаю, за кого они голосовали, мы этого не обсуждали. Они не были такими радикалами, как Нетурей карта, от которых даже ультраортодоксы отказываются. Но я помню, как однажды шаббатней ночью к нам в район случайно заехала машина. Я проснулась от топота сотни людей, думала, что началась война. Они выбежали на улицу, перегородили дорогу машине, кричали «Шабес! Шабес!» и бросали в стёкла камни. В машине было открыто окно, и они ранили сидевшую внутри девушку. Сейчас такие случаи происходят реже, но в моём детстве это было нормой.

Раввин занимает самое важное место в том мире. К нему обращаются с самыми простыми вопросами: например, вы поспорили с мужем насчёт воспитания ребёнка, ты считаешь, что правильнее поступить так, он — иначе. Решает раввин. Ты хочешь поехать на праздник к своим родителям, муж — к своим. Вы едете туда, куда скажет раввин. Муж моей мамы тоже считался раввином, к нему приходили люди за советом, благословением и платили за это деньги. Правильнее сказать — жертвовали, потому что никто никогда не просит за это денег, но люди верят, что человек сделал им что-то хорошее, и хотят отблагодарить его. Помню, когда мне было восемь лет, моя мама привела меня к раввину Берланду, и тот в сказочной форме рассказал мне историю о девочке, которая однажды решила перестать соблюдать заповеди, но в итоге всё стало так плохо, что ей пришлось покончить с собой. Он говорил два часа, моя мама сидела и плакала, для неё его слова — истина.

Я люблю свою новую жизнь, но было время, когда я спрашивала себя, кто вообще позволил мне это сделать. Теперь я понимаю, что это было не зря, а в жизни нет ничего невозможного. Когда я умру, я не хочу, чтобы по мне сидели шиву. Пусть лучше устроят танцы, песни. У меня уже была полноценная жизнь, я выбрала лучшее из того, что есть в этом мире. Не говоря уже о том, что таких прекрасных детей, как у меня, ни у кого больше нет.

по следам экспедиции «Обитель чёрного дьявола»

Ещё одна история:

ТЕЛЬ-АВИВ
Текст
Иерусалим
Иллюстрации
Герцлия