Неоязычники

Вадиму Ананичеву сорок два года. Он живёт в Казани, родом из этого же города. Женат, воспитывает троих сыновей. Руководит строительной фирмой и возглавляет языческое сообщество «Волжский рубеж».

Вещи, которые не мог себе объяснить, стал замечать, когда учился в школе: то форточка откроется, то телевизор включится сам по себе. Мужчина утверждает, что это происходило всегда, когда подолгу отсутствовала бабушка. А после её смерти полтергейст (так называет его Вадим) стал проявляться ещё чаще. Объяснение этому он нашёл уже взрослым: мать бабушки, оказывается, считали ведуньей, и Вадим решил, что дочери передались её умения. Поэтому, например, она могла общаться с домовым, и при ней он не хозяйничал.

В детстве мальчика крестили как христианина-старообрядца. В старообрядческой вере была бабушка Вадима по папиной линии. Парень верил искренне, в школе отказывался снимать крестик. Из-за этого пришлось пережить настоящий, по меркам советского времени, позор: как-то раз его вывели перед классом и велели вернуть пионерский галстук. Повзрослев, Вадим каждую неделю посещал церковь. Потом венчался. Но чтобы объяснить странные события детства, начал интересоваться другими религиями (все они казались ему ограниченными) и язычеством.

В 2011 году Вадим вместе с семьёй поехал к родственникам в Казахстан. По гугл-картам отыскали необычное место — степное озеро. Решили увидеть его своими глазами. Когда приехали, обнаружили, что водоём уже высох, осталось только углубление в земле. Рядом с ним высились каменные столбы с надписями (Вадим считает, что они были сделаны на арабском), а на земле стоял ящик с монетами. Путешественники решили, что здесь находится капище. Сделали селфи и уже хотели возвращаться к машине, как увидели несущийся в их сторону табун лошадей.

Бежать было бессмысленно. «Почувствовал, что наши жизни висят на волоске, — вспоминает Вадим. — Сонастроился с вожаком табуна. Помните, как в мультфильме „Маугли“: „мы с тобой одной крови“». Лошади остановились. «Духи этого места так его защищают, а мы пришли туда как-то не так», — решил мужчина.

Вернувшись в Казань, на семейном ужине вся семья решила перейти в язычество. Каждый выбрал себе новое, древнеславянское, имя. Вадим стал Вадом.

Место под собственное капище Вад искал вместе с другом и соратником по бизнесу Борисом. Возвели в лесу, на севере города. Выбрали так, чтобы не привлекать внимание. Добраться туда сложно. Вад везёт нас на своём внедорожнике, но время от времени застревает даже он.

В капище — три деревянных столба с вырезанными наверху лицами. Это так называемые чуры Велеса, Сварога и Перуна. На деревьях вокруг, на уровне выше человеческого роста, — рогатые черепа. Вад нашёл их в овраге у дороги. Рядом с черепами лежали металлические медальоны, и мужчина решил, что ими обозначали самцов. Энергия умерших животных должна охранять эту территорию.

Кроме этого капища, есть и другое, на поле по соседству. Летом там проводят праздник Купалы с костром и играми, на который собирается до полутора сотен человек. Земля под обоими святилищами ничья, но Вад надеется её оформить. Для этого сейчас вместе с нанятыми юристами дописывает устав религиозного объединения, хочет зарегистрировать его в министерстве культуры Татарстана. По закону, государственные и муниципальные земли могут быть переданы в собственность религиозной организации «бесплатно, на безвозмездной основе», если на участке есть сооружение религиозного назначения.

Единомышленники находятся через знакомых и социальные сети. Единоверцы встречаются на обрядах и в офисе фирмы Вада. Активных членов не больше двух десятков, но есть дружественные, такие же по численности группы язычников в Самаре, Уфе, Саратове и других городах. Все вместе они образуют сообщество «Волжский рубеж», где Вад является главой. Раньше сторонники входили в организацию «Велесов круг», но потом отделились, разойдясь во взглядах.

Есть у семьи язычников ещё один участок земли — тридцать соток в посёлке по соседству. Раньше здесь был овраг глубиной метров двадцать, куда местные скидывали мусор. За три года семья засыпала его песком, а сверху построила дом. В доме есть жилая часть и подземная — храм. Внутрь него мужчина нас даже не приглашает: это место только для своих. Рядом с домом Вад хочет возвести десятиметровую статую богини смерти Морены. «Как-то так получилось», — отвечает он на вопрос, почему выбрал именно её.

Тридцатиоднолетний житель подмосковного города Щёлково Свабуно (молодой человек попросил не называть его настоящее имя) работает охранником на местном заводе. Одинок. Возглавляет немногочисленную языческую «задругу», пишет книгу о магии.

С детства не чувствовал духовной силы православия, хоть и относил себя к христианам. Люди вокруг не соблюдали пост, ругались матом. В пятнадцать лет юноша открыл Библию, но прочитал меньше половины: «Думаю — надо же, она считается святой книгой, а там описываются непотребства, убийства, война».

В старших классах Свабуно увлёкся стихосложением. Вдохновение черпал в произведениях древних греческих и римских авторов, где воспеваются духи и божества. Заинтересовался мифологией. От древнегреческой и римской перешёл на восточнославянскую. В щёлковской библиотеке работ о ней почти не было, поэтому за этнографическими трудами начал ездить в Ленинскую библиотеку в Москве.

Имя «Свабуно» получил в восемнадцать лет. Тогда же, считает, окончательно стал язычником. «Я читал Велимира Хлебникова, а у него много произведений, где упоминаются русалки, лешие, это мне сильно нравилось, — вспоминает мужчина. — И в какой-то момент, когда читал, услышал, что кто-то мне говорит вот это имя — Свабуно. Причём я его не слышал раньше никогда». Он убеждён, что незнакомые голоса принадлежали духам.

Родители были не против новой веры сына, хоть и не стали называть его по-новому. Им только не нравилось, что он стал слишком много читать. Всю найденную информацию Свабуно собирает в своей книге, недавно в интернете опубликовал её первый том. О некоторых практиках, по словам мужчины, ему рассказывают духи. Например, с их помощью он открыл некоторые дыхательные упражнения.

Тех, кто имеет отношение к магии, Свабуно замечает по белой дымке вокруг человека. На вид определяет и православных: «Иногда смотришь — ощущение какого-то счастья, блаженства, но нездорового».

Мы говорим со Свабуно в фуд-корте торгового центра в соседних со Щёлково Мытищах. «Да, где обычно сидим», — говорит он по телефону, и вскоре к нам присоединяются два его единоверца. Друзья мужчины представляются Яром и Ратомиром, им по двадцать два года. Яр вспоминает, как познакомился со Свабуно: «Рассказал один знакомый, что есть человек, который хорошо разбирается в магических вопросах, имеет серьёзные наработки. Я написал Свабуно в скайпе». «В личке меня доставать начал», — улыбаясь, продолжает Свабуно историю знакомства со своим последователем.

В отличии от казанской общины, у так называемой «задруги» Свабуно нет постоянных мест для действ. Главное, объясняют нам, чтобы в земле было небольшое углубление для символических подношений — молока или хлеба. Допустимо, если подношение будет воображаемым. Например, можно вообразить гору золота. Свои обряды молодые люди проводят время от времени в лесопарке неподалёку. Мы останавливаемся у одного дерева, Свабуно указывает на его основание — там лежит лоскут искусственного меха. Молодые люди предполагают, что кто-то уже провёл здесь обряд, и добавляют своё подношение — табак из сигареты.

В основном, единоверцы общаются в интернете. Помещения у них нет, «задруга» полусекретная, афишировать себя ни к чему. Собеседники сравнивают себя с европейским магическим орденом — особой кастой верующих, обладающих сверхъестественными способностями.

Свабуно признаётся, что дважды наводил порчу. Однажды зашёл к одному из обидчиков в гости, посмотреть — получилось что-то или нет. Утверждает, что тот не мог ходить. Некоторые обряды мужчина проводит за плату в несколько тысяч рублей. Самый популярный из них — единый обряд, включающий в себя раскрещивание (обряд отречения от другой веры) и имянаречение (принятие новой веры и получение имени).

Татьяне (она попросила не называть её фамилию) тридцать два года, она из Перми. Работает одним из руководителей в небольшой организации, подрабатывает няней. Не замужем, воспитывает дочь.

В детстве, как и сейчас, жила в Перми, но каждое лето уезжала в деревню к бабушке. То время ей вспоминать приятно: говоря о нём, она по-доброму улыбается. На плечах у девушки большой белый платок с цветами, волосы заплетены в косу. Татьяна рассказывает, что там, в глуши, чувствовала себя свободно. Вместе с друзьями и подругами ходила далеко в лес за грибами и ягодами, ребята купались в пруду, по вечерам жгли костры. Любили качаться на качелях, сделанных между двух больших елей, петь песни.

Когда ей было семь, родители предложили креститься. «Спросили: „Пойдёшь?“ — „Пойду“, — вспоминает Татьяна. — Распространено мнение, что крестить ребёнка — значит, дать ему дополнительный оберег. Так и у меня». Таня не соблюдала все требования православия, но к вере относилась с уважением. Перед глазами был пример бабушки, очень религиозной женщины. Каждое утро пожилая женщина читала молитвы, прося о здоровье родственников, и соблюдала пост.

Однако у большинства православных Таня искренности не видела. Особенно запомнился случай в девятом классе. Подруга позвала в храм «поставить свечу, чтобы сдать экзамен хорошо». «Смешно», — говорит девушка, называя такой подход к вере потребительским.

Ей же хотелось «копать глубже». Однажды, когда ей было двадцать, знакомый спросил: «Знаешь, в чём смысл жизни?» Ответа у Тани не было. Через год она встретила людей, это были коллеги по работе, — последовательных протестантов. Они познакомили девушку со своей религией. Татьяна погрузилась в протестантизм, но через три года оставила: не приняла идею ада и рая как конца жизни. Сейчас верит в то, что «души живут вечно».

В двадцать пять лет Татьяна встретила новых учителей, как она сама их называет. Те поведали ей об особенном мировоззрении. Девушка говорит, можно назвать его язычеством или родноверием, хотя ни тот, ни другой термин не отражают сути достаточно точно. Это уклад, в котором люди жили до принятия христианства, когда «ответственно относились» к природе и своей жизни. Сейчас же, говорит девушка, у большинства ложные ценности — материальное, а не внутреннее богатство.

Татьяна, как и многие язычники, выбрала себе новое имя, но называть его отказывается — это только для посвящённых. Говорит, каждое имя отвечает определённой задаче. Её связано с глубокими знаниями.

Когда Таня начала погружаться в язычество, вспомнила жизнь в деревне у бабушки. Христианство и язычество существовали там «бок о бок». «В деревне люди составляют единую общность, — говорит она. — А в городе они слишком разные, поэтому нет доверия». Девушка уверена: только на своей земле ты сам себе хозяин, потому что ни от кого не зависишь.

Татьяна хочет переехать в деревню, но пока не позволяют финансы. Вместе с шестилетней дочерью живёт у родителей. Работает только потому, что нужны деньги, и говорит, что было бы комфортней посвятить себя другой роли — быть рядом с мужчиной, «хранить очаг». У современных женщин, отдающих предпочтение карьере, уверена она, «ложные ценности, [разве] они счастливы?» С отцом своей дочери Таня рассталась, говорить про него не хочет — это личное. Замечает лишь, что может сказать о бывшем муже только хорошее.

Таня входит в языческую общину, но рассказывать о ней тоже отказывается, чтобы не привлекать ненужное внимание. Упоминает лишь, что единомышленники устраивают праздники, среди которых Масленица и Купала. Бывает, она обращается к личным обрядам. И это не «свеча за экзамен», а разговор с богами, «как с родителями».

Дочери своё мировоззрение не навязывает, но берёт с собой на общинные праздники, где девочка играет с другими детьми. Ребёнку Таня хочет передать ощущение свободы, которое сама испытывала в детстве. Говорит, в городе это сделать трудно: ты окружён четырьмя стенами, а как устроен мир, узнаёшь из телевизора. Но даже дома дочке разрешено нарушать границы — она может рисовать на стенах и сама выбирать себе игры. Ещё дома живут четыре кошки и собака, и девочка о них заботится.

Роману Пустовойту тридцать лет. Москвич. Возглавляет отдел стратегических проектов в рекламном агентстве. Женат, воспитывает двоих детей.

Школьником отдыхал в детском лагере, где оказался на встрече с православным священником. Он тогда спросил гостя: «Как наша православная вера относится к другим?» Священник ответил, что она «придумана богом, а остальные — людьми». «Остатки моей веры сразу улетучились, — вспоминает сейчас мужчина. — Я подумал, что мне нужно что-то такое, без пафоса, где мы единственные правые».

Примерно тогда же мальчику в руки попала энциклопедия о религиях мира. Единственной конфессией, которая лояльно относится к другим, Роме показался буддизм, и на семь лет он стал буддистом. Объясняет: «По буддизму, всё — тлен. И когда ты определяешь, что такое истина или ложь, тоже занимаешься суетой».

Позже, учась в Новосибирском государственном университете, сдружился с компанией язычников и перешёл в их веру. Побрился тогда налысо, а раньше носил длинные волосы — и сжёг их в костре. С правилами в компании это связано не было, говорит: «Там наоборот дресс-код был — длинные волосы. Так что это был протест против всех». На вопрос, почему выбрал именно язычество, отвечает: «А что другое может и признавать другую точку зрения (мир же не чёрный и белый, он цветной), и давать ощущение твоих принципов?»

Порой Роман может попросить помощи у богов. Например, когда в студенчестве вступил в добровольную дружину и патрулировал студенческий городок, то, бывало, обращался за помощью к богу ветра Стрибогу, гоняясь за гопниками — чтобы тот дал скорости.

Новое имя не искал — считает это, как и раскрещивание, глупым занятием: какой смысл раскрещиваться, если не веришь в крещение? На обряды и праздники принципиально не ходит. По его мнению, многие язычники слишком большое значение придают несущественному: «Христиане или мусульмане растворяются в общности. По отдельности они никто, вместе — сила. Но часть язычников ещё больше растворяется. Путь к богам — это и то, как ты его проходишь. А если ты его часть „аутсорсишь“ какой-то догме, получается, что не до конца проходишь».

Мы общаемся с Романом в пивном баре. Отвлёкшись от беседы, он начинает дискутировать с другом Сергеем, сидящим рядом, тоже язычником. Молодые люди спорят, кем являются боги. Роман настаивает, что это медиаторы, которые «олицетворяют» идеи. Сергей — что силы, которые, в отличие от идей, объективно существуют. Смеясь, молодые люди соглашаются, что только в язычестве можно дискутировать о таких базовых вещах, а не о том, «креститься двумя перстами или тремя».

Настоятель Храма Благовещения Пресвятой Богородицы (Новосибирск) священник Антоний Коваленко тоже интересовался язычеством. Это было, когда он учился на первых курсах университета, в середине нулевых. Православным молодой человек тогда ещё не был и даже симпатии к вере не испытывал. В разных течениях искал ответы на вопросы о смысле жизни и своём предназначении. В итоге пришёл к выводу, что язычество не имеет прочной исторической основы. «Любая культура, если она значима, не уходит бесследно, — рассуждает священник. — И чем она сильнее, тем больше от неё остаётся. Можно привести в пример древних греков, древних римлян». Между первоначальным язычеством и современным нет преемственности, считает Коваленко. И сегодня мы имеем дело с реконструкцией, не всегда хорошей.

По его мнению, оттоку прихожан из православия в язычество способствует сама церковь. Ещё в 90-х годах она начала слишком много внимания уделять внешнему — восстановлению дореволюционных храмов, массовому крещению. «Православие [сейчас] является чем-то обязательным, частью кода русского человека. При этом не всегда есть его осмысление, понимание того, что оно значит, — уверен собеседник. — Многие крестили своих детей, но не объяснили, зачем, для чего». А когда человек взрослеет и ищет ответы, он может столкнуться с неприглядной стороной современной церкви, признаёт священник. И его уход от неё становится «к сожалению, логичен».

Коваленко замечает, что православная церковь не всегда готова «повернуться лицом к человеку». Поэтому люди могут обратиться к более понятному мировоззрению, где «простой язык», но «менее глубокие традиции».

Учёные в оценках язычества как явления расходятся. Есть, например, те, кто сравнивает современных язычников с хиппи. Николай Митрохин, научный сотрудник Центра по изучению Восточной Европы при Бременском университете (Германия), считает, что многие из них — недоучившиеся студенты с неудовлетворёнными интеллектуальными исканиями или малоуспешные выпускники вузов. Как хобби неоязычество требует времени, а «у малоуспешных людей есть широкий выбор общественной деятельности, включая участие в новых религиозных движениях». Распространение язычества в России Митрохин называет «нормальным этапом интеграции в современную западную потребительскую и культурную парадигму» и никакой особенной подоплёки в этом не видит, считая выбор язычества вопросом «вкусовых, эстетических предпочтений». Иными словами: хочешь жить «как предки» и «потреблять» соответствующие мероприятия, одежду и прочее — пожалуйста.

С ним не согласен культуролог, доцент кафедры общей истории ПГНИУ (Пермь) Вячеслав Раков. По его мнению, распространение неоязычества — это, с одной стороны, «реакция на патриотический запрос» после украинских событий 2014 года. С другой стороны, многие находят в новой вере свободу от предрассудков. «Для кого-то оказывается предпочтительным уход в атеизм — от православного мракобесия или чего-то ещё. А кому-то нужно нечто другое. Каким бы человек на словах ни был независимым, ему всё равно требуется на что-то опираться, потому что мы ценностно обусловленные существа. Даже если не верим в бога, свободу, демократию — верим в деньги, секс, себя», — рассуждает культуролог. По мнению Ракова, уход в новое язычество — акт во многом иррациональный, но связан он так или иначе с поиском самоутверждения: «Человек может рассуждать: христианство — традиция второго порядка, я же возвращаюсь к истокам». Такая «причастность к родоначальной традиции» может давать уверенность в своих силах.

Уход из православия может быть обусловлен и другими причинами — например, разочарованиями или личными обидами. Об этом говорит Алексей Гайдуков, доцент кафедры социологии религиоведения Герценовского университета (Санкт-Петербург): «Как говорил мой знакомый священник, человек в первый приход в храм может получить, образно говоря, половой тряпкой по лицу». Увидев то, чего не хотел видеть, он решает, что все христиане такие. Язычество здесь выступает альтернативой. «Оно как бы говорит: все беды из-за иерархии, подчинения непонятно кому, а здесь мы взаимодействуем напрямую с предками и природой», — объясняет Гайдуков.

Поиски подходящей веры (эксперт называет его религиозным «сёрфингом») могут длиться долго: человек может выбирать, во что ему верить, и при этом также совмещать разные представления из разных религий. В этом смысле язычество идеально благодаря своей пластичности. В отличие от традиционных религий, оно не содержит устоявшихся догм и позволяет «сконструировать такой вариант [мифологии], который удобен именно тебе». А значит, помогает объяснить несправедливость или найти ответы на свои вопросы.

Конкретные верования, которые будет исповедовать тот или иной новообращённый, зависят от того, под влияние какого общинного руководителя он попадёт. Так считает Роман Шиженский, заведующий лабораторией «Новые религиозные движения в современной России и странах Европы» Мининского университета (Нижний Новгород). По его мнению, в язычестве многое строится на авторитете и харизме лидеров. Причину роста популярности язычества он видит в нестабильности: «Человек не уверен в будущем страны в её современном состоянии, его не привлекают те религиозные ценности, которые ему предлагают или навязывают. Он уходит в себя или в такое, полуигровое, поле». Религиозные сообщества исследователь сравнивает с диаспорами, где есть «свой мир».

Все эксперты подтверждают рост числа новых язычников в современной России, но оценить, сколько их сегодня в стране, затрудняются. Объективных социологических исследований на эту тему нет, а провести такое сложно из-за скрытности язычников. Эксперты дают размытые оценки: Николай Митрохин — «тысячи человек на крупный регион, типа Москвы, Питера, на миллионники — порядка нескольких сот человек», Алексей Гайдуков — по несколько сотен активных последователей в каждом крупном городе.

Язычество в России, в отличие от европейского — спокойного и мирного, больше похожего на способ времяпрепровождения или хобби, — пока ещё представляет собой «сплав политики и социального протеста», считает Роман Шиженский. По его мнению, то же самое происходит сейчас в Украине, а в первой половине XX века похожие процессы шли в Европе. Только с отступлением войн и национальных кризисов язычество окончательно приобретает «мирный» окрас. И российское неоязычество, миновав бум 1990-х, когда из тени вышли самые разные мировоззренческие течения, а затем подъём 2014 года на фоне националистических настроений, сейчас движется именно в этом направлении.

Фото: Александр Левин, Александра Кампински, Ярослав Чернов