Преврати меня в дракона

Читатели самиздата часто оказываются в самых отдалённых уголках Земли, куда человек в здравом уме либо будет собираться годами и так и не соберётся, либо ему такой маршрут даже не придёт в голову. Например, на край света в Непал, где обитают шаманы и трансвеститы, способные превратить людей в драконов, отшельники-каннибалы, а на дворе 2074 год. Публикуем путевые заметки читательницы Лилит Лысы, которая  на целых три месяца отправилась в эти странные места, оставившие на ней вечный отпечаток.

Индуисты предпочитают хаос, потому как без него не было бы равновесия. Зеркально и в стране: уличный балаган, пыль, коровы, еда, тук-туки — всё вращается в благосклонном вареве дхармы, но до чего филигранный танец жизни выходит в итоге. Оканчивается он для представителей нашего биологического вида в священной реке Багмати, на берегу которой главный храм Шивы — Пашупатинатх. Вера в доктрину, что материя тела состоит из пяти первоэлементов (огонь, воздух, вода, эфир, земля), движет людей по истечении века вернуть взятое обратно в универсум путём кремации. Мы наблюдали, как оплакивают труп, укутанный в яркие ткани, посыпая его цветами и поливая горсточкой водицы. Вскоре он горел. Запах жареной плоти не доносился, но картина, как босой работник подбрасывает пламя и переворачивает головешкой полусожжённые остатки, весьма занимательна. Работа не бог весть какая, а заработок в месяц — 100 долларов, причём даже для Непала эта сумма — пшик.

«Сати» дословно — хорошая жена. Такие раньше надевали свадебное платье и прыгали в погребальный костёр к мужу-мертвецу, поскольку вдовью долю видели бесперспективной. Путём самосожжения присесть на крыло смерти считалось догмой, сейчас же обычай неактуален. Хоспис — белые стены у храма, сюда приходят умирать. Астрологи становятся поильниками смерти, вычисляя точную дату кончины, и, дождавшись своей очереди, люди в летах решительно идут навстречу погибели, коротая последние дни среди таких же «живых почивших».

День, когда Пашупатинатх обильно наполняется правоверными, — Махашиваратри, день Шивы. Я захожу на территорию с обочины, взбираясь по корням деревьев вверх, чтобы лишний раз не платить. Остерегалась встретить по пути агхори — аскетичных святых, которые не брезгуют в рационе человеческой плотью и живут возле подпольного входа, а наткнулась на укуренные компании непальцев. В этот праздник курят все, мистерия длится всю ночь, любая медитация в течение которой считается в сто раз сильней обычного, а мантра «Ом Намах Шивайя» — перманентна.

Также здесь обитают подставные садху — не те странствующие отшельники, умерщвляющие плоть поднятой руки до самого усыхания оной, а другие — имиджевые. Разрисованные, они потягивают сигареты в ожидании туриста, дабы составить бэкграунд снимка за деньги, если же попробуешь урвать кадр бесплатно — прикрываются пакетом Hulas Flour. Однако у нас получилось.

Покхара — обильно залитый солнцем клочок мира, открытый некогда хиппи, второй по значимости город после Катманду. Я быстро схожусь с людьми под бунтарский мотив и выгляжу здесь соответственно, в весьма бродяжьем стиле, как хиппи-фрик.

Местные утверждали, что добираться из Катманду в Покхару следует на автобусе. Но здешний транспорт работает будто на улиточной слизи, а расстояния в сто километров по горным дорогам приходится преодолевать девять часов. Мы решили опробовать местный автостоп, на пути к бесчисленным вариациям рвануть ситуацию из-под контроля. Помню момент, как нагромождаю себя двумя рюкзаками общим весом двадцать два кэгэ, при моих-то сорока четырёх, — ужас небеспричинный. И вдаль за город, сто́пить машины, задыхаясь от пыли и чуть не потеряв телефон с картой и местной сим-картой в сквозной дыре дна. В облаках залетали драконы.

Мы вышли наобум в глубине холма в поисках трассы и последовали за трактором туда, где иностранцев, пожалуй, не было последних двадцать лет. Немного липкой грязи, пессимистических предположений, и вот она — трасса без асфальта, где едва разъедутся две легковушки. По серпантину гор, как полагается, планировали ехать в багажнике без верха, но нас под своё крыло взял весёлый водитель набитого одеждой грузовика. По-английски он знал слово o'clock и driving, жестами пообещал высадить неподалёку от Покхары. Пять замечательных часов вдоль дрожащих контуров джунглей, банановых плантаций и быстро ускользающей реки, часто поглощающей автобусы с туристами. И на нашей дороге столкновение. Непальские внедорожники — вихрь бутафории, базальные ганглии космического крупье, жадного на винтик во благо механизма. Но я готова рассматривать их подолгу.

В Покхаре мы осели в guest house «Священная гора», чудное дело, прям фильм Ходоровски, метафора правит миром кадра: патлатый Иисус уже погряз в современности, жабы-крестоносцы завоевали земли, а девять мудрецов у подножия ожидают встреч. Большая веранда с суккулентами на центральную улицу Lakeside и видом на восьмитысячник, попасть на которую возможно всего-то шагом из окна.

На Новый год Lakesidе преобразился в ярмарочный балаган: пёстрые рекламы от руки, скопление точек уличной еды, концертные сцены и пудинг из людей. Он шевелился еле-еле в силу большой плотности иностранцев и продвинутых местных, которые стыдливо сменили кусок сари на поддельную Chanel во имя глобализации. Местные торжество не особо жалуют, но организовали двухкилометровый костюмированный парад-смотр различных народностей и религий. Преобладало ощущение праздника — правда, не привычного, а мутировавшего до неузнаваемости.

В Покхаре можно висеть на Lakesidе, как это делают все иностранцы, а можно в захолустьях, что изначально мы и выбрали. Таким образом, открывать для себя Бухту камней, с почти бесплатной рабочей силой, кварталы голубого Кришны, ну и, наконец, читать про русалок, обращённых в христианство, намного интересней, чем про инфляцию, рост потребительских цен, даже несмотря на то, что второе абсолютно точно несколько портит жизнь.

Однажды мне повезло попасть на «грязные танцы» прямиком в инсайт местной свадебной традиции, проводимой у дома невесты. Две женщины ударялись пузырями животов друг об друга и тряслись что есть мочи: словно одержимые кровожадными духами, они испускали из себя всю человеческую дрянь. За присутствие пришлось платить танцем в ответ. Исполнила свои чудаковатые движения змееглазого осьминога. В 2005 году Верховный суд Непала запретил традицию чаупади — практику выселения женщин во время менструации в хлев, чем, собственно, общество приблизилось к прогрессу. Женщины выглядят счастливыми, несмотря на тяжёлую работу и тот факт, что жить приходится порой на изнанке красот.

Вокруг города — белый арктический холст снегов горного массива Аннапурны, а на холме, будто приземлившийся космический корабль, — Пагода мира. С её вершины наблюдают за городом четыре Будды, поглощая в свои пустоты литургию особы с бубном. Она грациозно ступает босиком по белоснежному покрытию в никуда и поёт каждому из них свою благую песнь, кланяясь на ветру. Благодаря японскому монаху, который вдохновился встречей с Махатмой Ганди в 1931 настолько, что решил посвятить себя пропаганде мира, этот символ единения всех рас и религий со скоростью аллергенной сыпи распространился по миру.

Поход в горы — своеобразный обряд жречества. В Непале находятся восемь из четырнадцати «восьмитысячников» планеты, потому весьма нелепо упустить возможность приблизиться к ним. Так, стремление пилигримов найти Шамбалу или постичь прозрение в Гималаях поддерживает всю исконную экономику страны. Мы рассчитывали идти в горы перед курсом випассаны в Лумбини, однако вышли ровно через месяц. Чтоб вы понимали, я оставляла свой рюкзак на ресепшене хостела много вечеров подряд и каждый раз утром забирала, поскольку мы так и не выдвинулись. Бессчётные предлоги от дисфункции желудка и неблагоприятного астрологического момента до вопроса друга в преддверии Нового года: «Ты и впрямь хочешь, укутавшись в спальник среди темноты и холода гор, съесть свою праздничную мандаринку и лечь спать?» Проводников мы не брали. Впрочем, единственная работа гида, которую я увидела в пути, — это поддерживать пухлую даму, которая очень медленно и с болью поднималась по ступенькам, и приносить яблоки после ужина с этажа выше столовой, когда ей лень было вставать.

В первый же день трека натыкаешься на главный трофей, самое беспощадное испытание маршрута — 3500 громоздких каменных ступеней вверх. Преодолеваешь их будто бы вечность, шаг за шагом, на автомате, — ощущение, что к этому сводится теперь вся жизнь: восходить по ступеням, уходящим в сам небосвод. Удивляет, как легко бегают вверх-вниз местные, для них этот промежуток пути — единственный способ коммуникации с соседним селом.

Весь поход меня истязала аллергия. Неизвестной природы укус обратил указательный палец в камень с весёлыми волдырями. Врачи прогнозировали то столбняк, то энцефалит и задавали вопрос: «А конвульсий ещё не наблюдала?» Отчаянное самолечение наобум антибиотиком через месяц мучений свело недуг на нет.

Бытует мнение, что поход в Гималаи зимой — это кромешный мороз, снежная слепота, мокрые ноги и стопроцентная вероятность заболеть. Снимки путешественников, на которых они в горнолыжных куртках, с трекинговыми ботинками и палками улыбаются и ни минуты не мёрзнут, — повод для паники у того, кто подобной экипировкой не обзавёлся. Единственное, что я успела сделать, так это купить пуховик в Киеве и обнаружить, что он холодный даже для украинской зимы. Поэтому второй я приобрела за час до вылета. Рубеж года в Гималаях предвещал незабываемый опыт криозаморозки. Опытные странники выбирают пеший поход вокруг Аннапурны до базового лагеря АВС (4130 метров), но наша вершина ознаменовалась Пун Хиллом (3210 метров). Головокружительный вид. Мы на вершине мира. Гималаи увязли в пунцовом молчании заката. Так, непоколебимо на протяжении долгих эонов и веков, они стоят на страже сущего и наблюдают за цикличным фарсом жизни. Пелена облака вокруг закрытой от восхождений горы Шивы — Мачапупаре (6998 метров) безостановочно сгущалась и ускользала. Согласно поверьям, это не что иное, как дым его божественной сущности.

Впоследствии красота затаилась внутри нас, как в логове. Оказаться в цивилизации после лесной глуши — пролапс, так много историй происходит одновременно, как и возможностей продолжить свою.

Восемьдесят шесть дней я прожила в Непале, и это наиболее сакральный промежуток жизни. Время разделилось на периоды, и последний из них — самостоятельный месяц в Катманду после отъезда друга. Для меня загадка, почему люди робеют перед мыслью путешествовать одному. Что есть их страх? Стоит начать — и вот уже неуклонно преследуешь собственные интересы там, где ещё недавно озирался по сторонам. Степень внутренней свободы обязывает всегда быть верным себе. Локальный трафик вплотную подвязан на байках, и я чувствовала себя неполноценной, лишь наблюдая эту картину. Повезло познакомиться с Рагнаром, местным байкером, и ощутить вечность улиц под гудящий рёв мотора. День совпал с выступлением известной непальской группы, потому вечер был встречен клокочущим смехом горгульи в рок-баре Purple Haze. Я танцевала с фантастической лысой женщиной из Нидерландов по имени Вера, а вскоре уже взбиралась на сцену спеть публике русскую песню.

Перед поездкой в Азию я читала главу из книги Эрика Девиса «Код кочевника» — о бирманских медиумах-трансвеститах, которые проводят сквозь себя натов (духов). Пантеон натов квазиисторичен, они якобы влачат свое существование в астральной прихожей земли, входят в сосуд тела, когда хозяин в глубоком трансе. Я настолько загорелась, что помимо духовной аскезы, собеседники с духами и трансгендеры — это то, что я хотела здесь найти. Обрела встречу с тандемом из мира эзотерики, с которым искомое и стало лейтмотивом бесед. Один из них — практикующий потомственный шаман Карагай, использует в практике астрологию и ведический шаманизм для призывания духов из потустороннего мира, может видеть и менять будущее человека, а во время транса, по его словам, обладает сверхспособностями. Запросы людей, говорит, порой бывают дурацкие: и грудь увеличить, и в дракона превратить. Сам же старается использовать силы во благо духов природы, поскольку человечество вносит суровый деструктив, и они глубоко разочарованы.

Встретить обычного человека в Непале крайне сложно. То тут, то там выстреливают случайные знакомства. Так, состоялся увлекательный разговор с Мартином, уроженцем Англии, который причастен к открытию в Киеве представительства David Lynch Foundation. Он сам занимается трансцендентальной медитацией и путешествует уже двадцать пять лет. Познакомилась с человеком, который учил Ксавье Долана и рассказывал, каким забавным ребёнком тот был. Он изъяснялся со мной с помощью салфетки, на которой мы поочерёдно рисовали вещи, названий которых на английском я не знала. Он декламировал строки из поэзии дадаистов и сюрреалистов. Алиса, молодая владелица любимой кофейни, в день Холи обратила меня на Сторону Зла. Я довольно сносно шагала под цветным обстрелом, пока лицо не превратилось в гомогенную розовую маску из порошка, начав крошиться мягкой пылью. Она дала мне водяной пистолет, и вот, стоя на крыше, теперь я сама прицеливалась в чужое зелёное ухо или синий глаз.

День за днём в Катманду, в шляпе с пером, я, подобно сыщику, выискивала контакты предыдущих Кумари для статьи. Кумари — девочка, что живёт с трёх лет до первой крови на главной площади Дурбар, поскольку считается, что в неё вселился дух богини Таледжу. В одиночестве огромного храма, без друзей и семьи. Ей поклоняются, целуют ноги, носят на руках и облачают в дорогие одежды, а после она становится обыкновенной. Пограничность ломает, жизнь в облике богини оставляет след, как копыто лошади, а после всю жизнь приходится приспосабливается к мирскому бытию.

Вечерами же я становилась частью кочующего уличного концерта, который мы устраивали и неплохо собирали деньги даже в бедной стране, максимальная купюра которой равна десяти долларам. От друга — лихие гитарные мотивы, от меня — танцы и бубна такт.  Как оказалось вскоре, играть на улице — сулема в престиж. Дескать, проблема в шляпе. Поняла это, когда отправила видео друзьям и родителям — как мы веселимся, на что: «Живёшь в Азии, уже милостыню просишь?» Просить милостыню, очевидно, — это апеллировать к боли, выставляя товаром свою гнедую вошь. Мы же гордо взывали к водевилю.

Я скептически отношусь к лукавой «набожности», когда что не ситуация, то божественное провидение, а пророщенные зёрна по утрам — это тебе не галимая овсянка на воде. Я за тихое изумление, скажем, за трансцендентальную скромность. Не могу не написать о том, как за красотой здешних форм скрывается нечто большее — непоколебимый покой, духовный опыт, которого, боюсь, не избежать даже скептику. Из ума наконец-то начинает ускользать время, отчасти не порождая привычную озабоченность прошлым и тем будущим, что якобы обещает спасение в виде порции счастья при очередной реализации в какой-либо из форм. Алый хаос развенчан, голова больше не окутана дымом пожара. Учусь следить за тем, куда направляет ветер, а он, как оказалось, всегда подкинет лучшее в момент, когда поистине чего-то недостаёт.

Мой друг рассказывал, как работал на тайскую мафию и пил кровь кобры, глотал её сердце — и оно какое-то время ещё билось внутри. Так вот, во мне дух Непала останется внутренней наколкой.