Информации вокруг иногда слишком много. Мы получаем её в десятках мессенджеров и пуш-уведомлениях, ежедневно выдаём в мир тысячи слов — и говорим, говорим, говорим. Читательница самиздата, журналист и редактор Татьяна Воронина сумела прервать этот порочный круг ровно на неделю, отказавшись от использования любых слов и погрузив себя в полную тишину. Изначально она этого не планировала, но неожиданно для себя оказалась в Гималаях, где прошла эту духовную практику, и теперь рассказывает, почему молчать даже несколько часов практически невыносимо.
«Трудно быть Богом», — шепчу в уме. Пять утра, выхожу на ветер. Закрываю глаза, правая рука — на левой. Позвоночник падает вниз, плечо летит вверх. Не шевели глазами — будет больно. Опускаюсь на траву, где-то внизу река, я её слышу. Трудно. Быть. Богом. Трудно — ощущение. Быть — состояние. Богом — творительный падеж. Пью чай, смотрю в туман. Горы. Закрываю глаза, левая рука — на правой. Мне не больно. Не смотри вниз. Не смотрю вниз миллион лет от этого момента. Трудно ли быть Богом? Молчу.
Будильник. Открываю глаза. Дверь и ставни в комнате — железные, плотно закрыты, поэтому тьма — это первое, что я вижу. В ближайшие семь дней нет ничего страшнее, чем опоздать на практику к учителю, поэтому включаю свет и встаю. Прохладный душ для пробуждения, затем чищу зубы и наношу лавандовое масло на щиколотки и запястья. Расчёсываю длинные волосы. На одном из сатсангов кто-то из практикующих спросил учителя, можно ли женщинам медитировать с распущенными волосами. Можно ли задать вопрос глупее?
Можно, и я задала его в Москве, когда мой учитель по йоге Дима подошёл ко мне после очередного занятия и предложил поехать с ним и группой практикующих на практику молчания к своему гуру в Индии. Выслушав предложение, я спросила: «А что мы там будем есть?» В уме я уже решила, что однозначно, конечно, еду, и, пожалуй, это было самое быстрое решение в моей жизни. Я, конечно, еду молчать в Индию и наверняка где-то буду жить, видимо в ашраме; может быть, придётся спать на полу, но это совсем не страшно. Мой главный вопрос: что я там буду есть? Я очень худая и очень люблю поесть. Дима сделал вид, что вопрос умный и по делу, и подробно объяснил, что в Индии в нашем рационе будут рис и овощи, а на завтрак — каша. Словом, мы будем вегетарианцами. Наверное, в этот момент мои глаза наполнились скорбью, но вслух я сказала: «Я с вами»
Выхожу на ветер. Ночью он властвует безраздельно в осенних предгорьях Гималаев. Я кутаюсь в тонкий шарф и прокладываю дорогу к холлу медитаций, а луна украдкой подглядывает за мной.
На своё первое в жизни занятие по йоге я отправилась, будучи на первом курсе университета, и таким образом практикую уже больше десяти лет. Время не сделало из меня фанатичной йогини, я не погружалась с головой в Упанишады, в некоторых позах до сих пор дрожу, как осиновый листик, а практика классической медитации, не адаптированной к смертному современному обществу, стала для меня настоящим откровением.
Судам приветствует своих учеников: «Divine Sadakhas», или «Божественные практикующие». Судама — наш учитель, тот самый гуру, индус, высокий, хорошо сложённый мужчина сорока лет, с правильными чертами лица, всегда в белых одеждах, с нами говорит на прекрасном английском, а переводит его переводчик- синхронист. К тому моменту как Судама начинает своё вступительное слово, его «божественные практикующие» уже сидят неподвижно в позах для медитации: ноги скрещены, правая рука лежит на левой ладони, глаза закрыты. В такой позе нам предстоит провести целый час без единого движения, а точнее — 48 минут. «Сорок восемь минут», — говорит Судама. «Почему сорок восемь?» — озадачена я, но не могу задать свой вопрос вслух, и никто не может, потому что молчим.
Трудно ли молчать? Нет, молчать совсем не трудно. Нет — не трудно закрыть рот и не говорить ни слова, нет — не трудно перевести телефон в авиарежим на семь дней, нет — не трудно не писать, не читать, не слушать музыку. Признаюсь, я даже не смотрю в глаза окружающим, опускаю глаза, проходя мимо, и, вероятно, люди думают, что я слегка им хамлю, и это тоже не трудно. И да, молчать очень трудно.
Очень трудно молчать, когда знаешь если не всё, то многое о боли. Нет, не о душевной, но о страшной нестерпимой физической боли, о которой ты вроде бы ничего не знал полчаса назад, когда тихо закрывал глаза, да и вообще никогда, и вдруг обнаружил, что в твоём теле её очень много. Её много в спине, тазобедренных суставах, а потом где-то внутри живота, и на самом деле я даже знаю, где именно. Я будто дотрагиваюсь до этой точки внутренним взглядом, и от этого прикосновения боль полыхает ещё сильнее. Болят плюсны и подколенные связки, нестерпимо болят.
Снова будильник, на этот раз — учителя. Первая медитация подошла к концу, а солнце тем временем осветило холл и нас. За час в классе не случилось ни единого звука; разве что только однажды я поменяла перекрест ног, ибо не могла более терпеть, но сделала это тихо-тихо, чтобы никто не заподозрил мою слабость. Будильник — и мы делаем глубокий вдох, полный выдох и возвращаемся к обычному ритму. Кто-то ещё некоторое время не двигается, кто-то растягивается в позе ребёнка. Я же, дождавшись, когда Судами выйдет из класса, заворачиваюсь в плед, на лицо накидываю платок (очень холодно), и так в позе трупа пребываю до следующего занятия.
Класс йоги и пранаямы. И нет большего удовольствия, чем заниматься йогой после медитации. Нет ничего проще, чем поза собаки, а затем — треугольника и так далее. Я сбрасываю шарф, снимаю толстовку. Тело ловит ритм. В конце занятия мы соединяем ладони перед собой, ими касаемся лба, затем сердца, про себя благодарим всех на свете, а особенно Вселенную, и открываем глаза.
К этому моменту все мои мечты — только о нём, о завтраке. Каша из неведомых зерновых культур, ласси, булгур с овощами, анисовый чай — и я счастлива. Вся наша группа из тринадцати человек молча садится за один длинный стол, друг подле друга. Всеобщей любовью пользуется ласси с миндальными орехами, и понятно это без слов.
До следующей сессии медитаций остаётся один час, и я провожу его в постели. Через сорок минут снова выхожу из комнаты, но уже не на ветер. На улице — дивный тёплый день, обезьяны носятся стаями, одинаковые индийские собаки грустновато за ними наблюдают, а товарищи «божественные практикующие» молча ходят по канату, натянутому между двух деревьев, и у меня тоже есть пять минут, чтобы показать класс.
Собаки в Индии настолько одинаковые, что невольно думается: может, именно они вдохновили Маркеса на «Сто лет одиночества». Бывал ли Маркес в Индии?
Нет, я и предположить не могла, что однажды соберусь в Индию. «Грязная отвратительная страна» — моя официальная позиция до поездки. Ещё менее я могла предположить, что поеду в Индию одна, то есть без друзей. И уж совсем не планировала молчать. Или планировала, но не знала о своём плане? Судя по всему, иногда неочевидные жизненные обстоятельства и мысли в голове стекаются вместе таким образом, что образуют собой явление случайности. Так и я попала в Индию. Случайно.
Две сессии медитаций подряд, между ними пятиминутный перерыв. В начале каждой сессии Судама что-нибудь говорит. «Это было давным-давно, короли прощались с народом и уходили умирать в леса, с тех пор о них никто ничего не слышал и не знал», — сообщает нам учитель. «Зачем?» — недоумеваю я и закрываю глаза. С выдохом отпускаю тело. Через несколько минут позвоночник неизбежно падает вниз, а левое плечо поднимается вверх, и мысли об этом несовершенстве мучают меня изрядно.
А совершенство — оно же для каждого своё. Для одного это красивый дом на берегу моря, любимый муж и пятеро детей, для другого — искромётная карьера, пять премий «Оскар» или «ТЭФИ», а также белоснежная яхта, для третьего — это душевная гармония. А для меня совершенство — это ровная линия плеч, и, пожалуй, именно мысли об этой ровной линии и привели меня в Решикеш.
Гонг зовёт нас к обеду. Рис, рис, рис, чечевичный суп, подливка из овощей и много пшеничных лепёшек. В жизни не ела такое количество риса и не жаловалась одновременно!
Далее, до 15:00, мы свободны и вольны делать всё что душа пожелает, однако душа не должна желать ничего за пределами ашрама. Молчи и не выходи за пределы «храма». Такое правило. Наше счастье, что на территории есть где прогуляться: прудик с лилиями, загон с коровами и чудесная лужайка с видом на священную реку и город. Писать во время молчания нельзя, так же, как и читать, пользоваться телефоном или слушать музыку. И всё же кто-то пишет дневник под пальмой, кто-то посматривает в телефон, я же опускаюсь на траву. Где-то внизу течёт Ганг, я слышу его и закрываю глаза. Через секунду открываю — прямо передо мной сидит паук-скакун, смотрит в мои глаза своими чёрненькими умными, наклоняет головку набок и делает скачок.
Четвёртая медитация. Продираться сквозь боль в теле и баллады ума обо всём на свете помогает мантра. В неё учитель посвящает своих учеников в самом начале практики, и далее разглашать её нельзя. Слова мантры я повторяю про себя, вначале достаточно быстро, а затем всё медленнее. Так постепенно, слово за словом, моё дыхание замедляется до тех пор, пока я совсем не перестаю его замечать. Дыхания больше нет. А что есть? А это секрет.
Чаепитие. О нём оповещает всё тот же гонг — и мы летим в столовую, едва Судама вышел из класса, иначе чай масала может закончиться, не успев начаться (кроме нас, на территории ашрам проживают ещё несколько групп практикующих из разных стран). Мы наполняем стаканчики волшебным напитком, дружно взбираемся на крышу одного из корпусов и рассаживаемся по его периметру, друг подле друга. Пьём чай, смотрим в молочный туман, а за ним — горы.
Класс вечерней йоги и пранаямы ведёт женщина- совершенство Савитри, супруга Судамы. Кажется, что одновременно с асанами и дыхательными техниками Савитри учит женскую половину аудитории великой премудрости. Нет, мне не кажется, так оно и есть. Она мягко говорит, мягко улыбается, её движения — плавные, осторожные, но одновременно очень уверенные. Я восхищаюсь цветами её нарядов, всегда аккуратно убранными чёрными волосами. Она осторожно ступает между нами, пока мы делаем прогиб в позе кошки, а в глазах её — любовь.
Последняя на сегодня, пятая медитация с Судамой. Для меня — торжественный аккорд по всем болезненным местам одновременно. На этот раз я не поддаюсь на уговоры ума вздохнуть и пошевелиться, когда боль одолевает тело, и слёзы рекой текут из глаз, я чувствую их потоки по щекам и по шее и переживаю, что о них узнает учитель. И учитель знает о них наверняка, хотя и закрывает глаза вместе с нами.
Будильник — и я медленно открываю глаза. Вокруг темно и тихо, никто из группы не двигается. Никто не двигается и, кажется, даже не дышит до первых слов учителя. Но Судама молчит. Мы видим, как он в темноте оправляет белую одежду, осторожно освобождает одну ногу, другую, а затем встаёт и также молча выходит из класса.
Ужин, и мы снова все вместе за одним столом, друг подле друга. Много риса, и знал бы кто, как сильно я рада этому рису. Коронный напиток на этот раз — местный кефир. Он перебивает остроту между блюдами и желанен всем в нашем молчаливом обществе. Кастрюльку с ним мы передаём друг другу и тихо улыбаемся.
Высоко в небе цвета индиго повис месяц. Очень много звёзд, маленьких и больших. Нет. Очень много звёзд, близких и далеких. Так лучше. Каждая мерцает по-своему, своим особенным цветом. Я смотрю на свою пурпурную и иду навестить лилии в пруду.
Сатсанг, то есть духовная беседа с учителем. Савитри присутствует на каждом сатсанге мужа. Она сидит в конце класса, сразу за моей спиной, а я пишу свой первый вопрос Судаме на листочке. Вопрос очень прост: меня интересует, можно ли во время классической медитации использовать визуальный образ. Я спрашиваю это, потому что уже нашла свою картинку (а вернее, картину), и, кажется, с ней я не чувствую боли.
С реки льются бархатистые звуки — Индия поёт, и мы, тринадцать безмолвствующих, медленно расходимся по комнатам. До наступления ветра остаются считанные часы.
«Трудно быть Богом», — шепчу в уме. Пять утра, выхожу на ветер. Молчу.
