В декабре прошлого года автор самиздата отправилась в знаменитый Злой город Козельск, где после тройного убийства в Оптиной пустыни уже четверть века ходят слухи о таинственной секте, якобы причастной к целой серии нападений на окрестные монастыри. Исследуя корни этого феномена в предыдущих эпизодах цикла, Анна Попова обнаружила в предместьях Злого города деревни колдунов и колонии паломников, один молодой культ, всеобщий страх перед огнём и лесом, а также в деталях восстановила историю «Красной Пасхи». В заключительном эпизоде путешествия по зимнему «Твин-Пиксу» коренные козельчане рассказывают историю родного края, над которым прошло ядовитое облако из Чернобыля, а психиатр, отправивший убийцу монахов на принудительное лечение, лишает нас одной спасительной иллюзии.
На улице в Стенине, где я живу, нет тротуаров и всего два фонаря. Поздно вечером я иду к пожилой соседке Маши тёте Нине. На самом деле Нин рядом с Машей живёт две: первая рассказала мне про поджигателя, а вторая, надеюсь, сможет вспомнить что-то о том, как «Красная Пасха» сказалась на жизни коренных козельчан. Обе Нины с рождения живут в Стенине, всю жизнь — друг напротив друга, но они совершенно разные.
Одна — высокая и стройная, вторая — низенькая и коренастая. Первая умеет за себя постоять, её побаиваются и уважают. Вторая — спокойная и тихая, настоящая невидимка среди жителей Стенина. В ушах у неё маленькие золотые серёжки, лицо открытое, в углу гостиной — «красный угол» с иконами, закрытый синими занавесками с оборками. По телевизору, стоящему на бордовой бархатной скатерти, — «Прямой эфир» с Андреем Малаховым.
Не успев поздороваться, моя новая знакомая извиняется:
— Прости, что без зубов, — они в стакане!
Тётя Нина родилась и выросла в пригороде Козельска. Её отец приехал в деревню Стенино из других мест: его жену и четверых детей во время войны убили немцы. Брак с матерью тёти Нины для него был вторым.
— Бабушка умерла довольно рано. Как-то раз пошла в город за продуктами. И решила сократить путь по стёжечке (узкой дорожке. — Прим. авт.), которая рядом с железной дорогой шла. А потом она раз — и скатилась под поезд. И ножки ей отрезало. И так и лежала бабушка там, пока её кто-то не увидел. В итоге она умерла.
— Они с дедушкой были кулаками, — продолжила тётя Нина, помолчав. — Ну и в итоге семью раскулачили: всё забрали. Лошадей, скотину, зерно, дом. Маму и её родных приютили родственники. Мама маленькая ходила с братом побираться. Ели тошнотики — это такие картошки гнилые.
И вот уходят они еду искать, а младшую сестричку четырёхлетнюю в погребе оставляют: они там ночевали, на соломе. Однажды шли мама с братом, а на улице зима, у дороги стога в снегу. И она говорит: «Вась, давай тут ляжем и замерзнем? Не могу я больше». А брат ей и отвечает: «Нельзя. Сестричка ждёт в погребе». Так и вернулись домой в тот день. Ничего, выжили. Мать 95 лет прожила. Вот какие люди были.
Мать тёти Нины открыто ходила в церковь в советское время и крестила своих детей, несмотря на то, что её муж состоял в партии и был против. Однако после войны к походам в церковь здесь стали относиться с пониманием. По словам тёти Нины, люди в окрестностях Козельска ещё до восстановления Оптиной и появления монахов были религиозны: в послевоенное время тут открыто праздновали Пасху, гуляли всей деревней.
— Я была такая заводила — от ада ключ. Но в храм ходила с детства. Как работать начала, стала приезжать в Стенино на выходные, тоже в церковь заглядывала. В партии я не состояла. Как-то и не предлагали туда вступить. Я про политику не думала. Жила своей жизнью, — рассказывает тетя Нина. — Я не думала о переезде куда-то дальше Козельска.
Я спрашиваю тётю Нину про «Красную Пасху». Она уклончиво отвечает, что тут и не такое случалось — чего стоит одна авария на Чернобыльской АЭС. Тогда, как и после «Красной Пасхи», местные жители уверяли, что видели зловещие знамения: «По храмам гудел ветер, опрокидывая порою потиры в алтарях».
— Моя сестра умерла. Наверное, из-за радиации. Ей было 34 года. Она пошла с мужем за грибами. Уж как мы её отговаривали! Не послушала нас. Пришла, наелась грибов — и скоро сгорела от неизвестной болезни. Вот что у нас творится.
Во второй раз на Мехзавод я приезжаю рано утром. Я хочу поговорить с Ольгой и её мужем о радиации — может быть, они знают больше тёти Нины. Войдя в их дом, я впервые замечаю табличку у двери, призывающую сопротивляться власти Сатаны.
Владимир и Ольга наливают мне горячего чаю. Из-за двери гостиной на меня смотрят две пары одинаковых светлых глаз: младшие сын и дочь супругов сегодня остались дома — приболели. Ольга зовет их — «Поздоровайтесь!», но дети сразу же прячутся. Владимир просит их извинить и спрашивает, что меня интересует. Я спрашиваю о повышенном уровне радиации.
— Одна из местных бабушек рассказала, что её сестра умерла, поев радиоактивных грибов, — объясняю я. Ольга реагирует серьёзно. Она говорит, что радиация в Козельском районе и правда была.
После катастрофы на Чернобыльской АЭС в 1986 году Калужскую область накрыло радиоактивное облако, пролившееся кислотными ливнями на местные леса и деревни. В зоне загрязнения оказались в том числе жители Козельского района. На ликвидацию последствий аварии из Калужской области отправились около пяти тысяч человек, cреди них и отец Ольги. У него сейчас вторая группа инвалидности: лечится в Калуге.
— Отец поехал в Чернобыль добровольцем. Потом мы спрашивали у него, как он решил стать ликвидатором. Отец отвечал: «С мамой вашей просто повздорил — и поехал», — вспоминает Ольга. — Когда вернулся, стал председателем Чернобыльского совета — такой был в каждом городе. Чернобыльцы собирались, ездили в Калугу, выбивали себе льготы, одно время даже давали им гуманитарную помощь. Сначала ликвидаторов было много, а потом один за другим они стали умирать. Сейчас их уже осталось совсем мало. Отец рассказывал, что в его отряде было семнадцать человек, а теперь живы только шестеро.
— Силком никто не тянул местных становиться ликвидаторами. Они сами приходили в военкомат и записывались в добровольцы. Это же круто, особенно для мужчины: поехать помочь ликвидировать последствия аварии, — вторит ей Владимир. — В основном занимались тем, что вывозили с территории АЭС технику, которая непосредственно участвовала в закрытии саркофага и ликвидации последствий. Вырывали огромные ямы, закапывали всё это и засыпали землей, привезённой из Ульяновского района.
Владимир вдруг наклоняется ко мне и понижает голос:
— Говорят, что деревья светятся из-за Чернобыля, но на самом деле, конечно, это не так. Знаете, почему лес в некоторых местах светится? Во время Второй мировой войны происходили массовые захоронения, в основном в лесополосе. Так как общие могилы были неглубокие, человеческие кости фосфоресцируют. Так что в хорошую погоду светится не лес, а кости погибших.
— Возможно, жители Козельска, рассказывая о влиянии на них чернобыльской радиации, имели в виду ущерб, полученный ими в первые годы после аварии. Конечно, последствия облучения могут сказываться до сих пор. Если кто-то из местных жителей говорит, что чувствует радиацию и сейчас, то это скорее всего такое психическое заболевание, как радиофобия, — рассуждает Сергей Белкин, организовавший «Группу радиационного поиска МИЗГИРЬ». — По поводу Козельска и Оптиной пустыни: я там был. Уровень радиации я в этих местах не измерял, но уверен, что, скорее всего, там будет всё в норме.
Сергей добавляет, что располагает данными дозиметрического контроля за первый месяц после аварии на Чернобыльской АЭС по ряду населённых пунктов юга Калужской области. Самый заражённый среди них — деревня Яровщина. Сергей лично исследовал её в августе 2017 года, однако повышенного уровня радиации не обнаружил.
— Кроме того, я исследовал северо-восток Брянской области. Эти места близко расположены к Калужской области и имеют тот же характер заражения — и тоже ничего сверх фона не обнаружил. Это позволяет сделать вывод, что заражение, в основном, было связано с короткоживущими радионуклидами. Самый многочисленный из них — йод 131. Он полностью распался, по-видимому, через два месяца, и мощность дозы радиации упала до нормы, — добавляет Сергей.
Он рассказывает, что для него исследования, связанные с радиацией, — скорее хобби, чем профессия. У его отца был простой дозиметр, и Сергей ради интереса исследовал с его помощью родное брянское село. Потом Сергей погрузился в учёбу. Интерес к радиации вернулся во время работы на Урале.
— Тут же тоже был свой Чернобыль — авария на ПО «Маяк» в 1957 году. На работе, правда, времени мало ездить и изменять уровень радиации, — рассказывает Сергей. — А вот в отпуске — другое дело. Так что я совместил приятное с полезным. Заодно сам узнал, как у нас дела обстоят с радиацией. Удивился. Официальные бумаги говорили совсем не то, что видел я. Поэтому решил показывать людям правду. Точнее, истину, потому как правда у каждого своя.
В конце нашего разговора он неожиданно возвращается к вопросу загрязнения радиацией Калужской области.
— У меня есть карты загрязнения по стронцию 90, — говорит Сергей. — Деревня Кцынь попала в его эпицентр. Местные жители рассказывали мне, что здесь в 1986 году наблюдали «рыжий лес» (зона полной гибели хвойных деревьев из-за радиационной пыли: деревья в такой зоне приобретают характерный кирпичный цвет. — Прим. авт.) — как на западе от Чернобыльской станции. Я собираюсь поехать туда и измерять уровень радиации лично.
Сегодня Козельский лес выглядит вполне благополучно. Летом и осенью в нём собирают грибы и ягоды, а зимой тут гуляют мамы с колясками. На полях пасутся чёрные мираторговские бычки на специально огороженных территориях. Когда я еду в такси в село Волконское, я пытаюсь понять, что они едят там в декабре, и, кажется, различаю сено. Издалека оно кажется бежевыми пятнами, а бычки — копошащимися тёмными мухами.
Маша не захотела ехать со мной «к Аверину»: она предпочла службу в Оптиной. Я позвонила в местное такси, и за мной прислали водителя на обшарпанной чёрной машине, пропахшей сигаретным дымом и бензином. Водителя зовут Владимир. Он крупный и коренастый, ни бровей, ни ресниц, глаза — пронзительно-голубые, смеющиеся. Владимир говорит, что родился в Кизляре, в семье терских казаков. Он приехал в Козельск в 90-е годы «по работе». О какой именно работе идёт речь, Владимир не уточняет, но намекает, что в то время был связан с местными бандитами.
— Со мной всякое случалось: и к дереву привязывали, и угрожали. Чего только не было. Но я приехал по зову сердца, как говорится. Потом тут свою пекарню организовал, пёк хлеб — меня все местные, козельские, знают как хлебопёка. У любого спросите, — заговорщицки подмигивает Владимир, лихо объезжая грузовик. Впервые со времени нахождения в Козельске мне становится не по себе. Я вспоминаю рассказ знакомого блогера из Калуги, Виктории Снежной, о бандитах, якобы массово прятавшихся в монастырях в 90-е годы.
Владимир как будто читает мои мысли.
— Ездил я тут с одной журналисткой французской. Она расследовала что-то про наркотики в монастырях, в Шамордине, кажется. Кстати, и братиков на «Красную Пасху» знаете, почему убили? Из-за наркотиков, точно вам говорю, —Владимир сплёвывает в открытое окно. По его словам, Аверин мог быть наркоманом и сойти с ума от ломки.
Подтверждения его рассказу про французскую журналистку я потом так и не найду. Зато заеду в Шамордино. Это перевёрнутое отражение Оптиной: если Оптина похожа на приземистый старинный Кремль, то Шамордино — готический монастырь из красного камня, стоящий на высоком холме. В отличие от Оптиной, Шамордино — женский монастырь, но местные монахини в постриге принимают трансформированные мужские имена: Николая, Амвросия и так далее. Здесь когда-то стала монахиней сестра Льва Толстого. В советское время монастырь был закрыт, а сёстры — те, кто избежал тюрем и ссылки в лагеря, — поселились в Козельске.
«Красная Пасха» повлияла на Шамордино: после неё туда стало уходить много молодых девушек, вдохновлённых смертью «оптинских новомучеников», как их прозвали в народе.
Между тем Владимир рассуждает о Козельске. Он вспоминает, что в 90-е годы здесь царила разруха:
—Хотите, расскажу свои впечатления? Когда я только приехал, я думал, что перенёсся на пятьдесят лет назад в прошлое, в первые послевоенные годы. Тут был настоящий ад на земле: район умирающий, разруха. Только благодаря паломникам здесь всё теперь держится. Местным ничего не надо. Они даже историю своего города не знают.
Мы подъезжаем к селу Волконское и останавливаемся у хозяйственного магазина. Неподалёку жмутся друг к другу дрожащие собаки. Шерсть сбита в колтуны, все десять пар глаз обращены на нас.
— Бродячие, поди, — замечает Владимир.
У хозяйственного магазина стоят местные старухи. Одна из них рассказывает, как недавно в Козельске в озере выловили труп человека, лицо которого съели рыбы. Я смотрю на неё и думаю, что она наверняка могла знать Николая Аверина, когда он был ребёнком. Мы с Владимиром поднимаемся на колокольню единственного сельского храма. Когда Аверин жил тут, храм ещё был в руинах: на его крыше росли берёзы и трава.
Село сегодня медленно умирает: население уменьшается с каждым годом. До революции тут жило чуть больше тысячи человек, сегодня — немногим меньше пятисот. Среди них — семья Николая Аверина. Что с ними сейчас — неизвестно. С родными убийцы связывался некий Вадим Гукало. По его собственному утверждению, он работал матросом на траулере, когда произошла «Красная Пасха». Это событие так впечатлило Вадима, что он вскоре устроился трудником в Оптиной.
«Красная Пасха», очевидно, не выходила у него из головы. Вадим отправился в 1993 году на судебное заседание по делу Аверина и там познакомился с его родителями. Потом он несколько раз ездил к ним в гости в Волконское. Мать Аверина, Татьяна Ильинична, сказала Вадиму, что жалеет сына и приезжает к нему с посылками в больницу (Аверина отправили на принудительное лечение). По её словам, Аверин в первое время после убийства постоянно слышал звон пасхальных колоколов. Татьяна Ильинична призналась Вадиму, что не теряет надежды увидеть сына однажды на свободе. К моменту последней поездки Вадима в Волконское она осталась совсем одна: отец Аверина умер.
Судя по всему, Аверин действительно поддерживает связь с родственниками. Его родной брат в интервью тележурналистам рассказал, что Николай присылает ему письма. «Жив-здоров. Работает в гараже. Концовка такая в письме: „Да храни тебя Бог“», — рассказал мужчина. В письме брату Николай Аверин также прибавил: «Бог всё видит и воздаст по заслугам».
Вечером Маша собирается на службу. Я жду, пока она уедет: мне нужно созвониться со старым знакомым, одним из монахов Оптиной пустыни. Маша в этот вечер очень разговорчива. Она рассказывает, что в последнее время часто ездит в Сирию. Впервые Маша туда попала как журналист с делегацией дипломатов, но сама при этом уверена, что в Дамаск её привели некие высшие силы. Она видит в России «заступницу» Сирии, которая помогает изгнать «чёрную нечисть с земли апостолов и пророков», а свою миссию, по-видимому, — в помощи беженцам.
Теперь Маша учит арабский и мечтает летом вернуться в Дамаск. Я спрашиваю, боится ли она смерти. Маша улыбается, обнажая неестественно белые зубы. Потом она расскажет, что сирийский дантист вставлял ей импланты «наживую» — без наркоза.
— Но я спокойно сидела. Я умею терпеть боль с детства, — успокоила она меня.
— Когда я уезжала в Сирию, батюшка (духовный отец Маши. — Прим. авт.) сказал: «Благословляю тебя на могилу», — продолжила Маша. — В Сирии я всё ждала, когда же смерть придёт за мной. Однажды мы попали под бомбёжку. Когда вокруг нас рвались бомбы, я думала: «Вот оно». Но я ошиблась: мне удалось вернуться живой.
Оставшись наедине с собой, я звоню своему знакомому и спрашиваю его насчёт канонизации убитых на Пасху братьев. Монах в ответ удивляется: о канонизации ходят слухи, но в реальности на сегодняшний день о ней речь не идёт.
— Достаточно сложно сказать в настоящее время, будут ли канонизированы убиенные братья, — отвечает мой собеседник. — По ныне принятым критериям, канонизации нужны достоверные свидетельства чудес. То есть, например, справки, подтверждающие чудотворение: скажем, кто-то болел, а по молитвам убиенных братьев произошло исцеление (и, главное, имеется документальное подтверждение этого исцеления). В Оптину часто обращаются с сообщениями, что произошло некое чудотворение по молитвам иноков Ферапонта и Трофима и отца Василия, однако этому нет документального подтверждения. Нам пишут, например: «По молитвам братьев Господь послал квартиру». Но это нельзя назвать подтверждённым чудом, понимаете?
Обычно новомучениками называют тех, кто отказывался отрекаться от веры на допросах в советское время, был расстрелян или отправлен в ссылку. Их и канонизируют по факту ответов на допросах у следователей, уточняет монах. В случае иноков Трофима и Ферапонта и отца Василия сам факт, что они были убиты на Пасху, разумеется, значим. Также важно то, что в часовню, где находятся их останки, приезжает много паломников.
— Однако если будет поднят вопрос канонизации, этого недостаточно: как я уже говорил, очень важно иметь документальное подтверждение чудотворения, — замечает мой знакомый. Впрочем, учитывая народное почитание убиенных братьев, вполне возможно, что однажды они будут прославлены как местночтимые святые. Если им суждено быть прославленными, Господь их прославит. Это дело Божье.
Я спрашиваю, правда ли, что в отце Василии видели будущего наместника Оптиной. Мой собеседник категорически отрицает это: прежний наместник, отец Венедикт, в 1993 году был ещё крепок и полон сил.
— Он вступил в должность только в 1991 году. Отец Венедикт был человеком деятельным, хозяйственным и полным сил — он всех устраивал в качестве наместника и многое сделал для восстановления монастыря, — говорит монах и тут же поправляет себя: — Однако отец Василий, безусловно, выделялся среди братии и был хорошим проповедником. В миру он был журналистом и поэтому умел красиво говорить. Кроме того, отец Василий отличался широким взглядом на мир. Но он не был единственным ярким священником, были и другие достойные и заметные члены братии. Просто убийство на Пасху, тем более в самом начале возрождения Оптиной, произвело сильное впечатление на всех.
Мой знакомый отмечает, что, по слухам, в 90-е в Козельске и правда действовала некая сатанинская секта. Её члены будто бы подговорили Аверина убить монахов. Однако в последние годы о нападениях сектантов ничего неизвестно.
— Так что сейчас секта никак себя не проявляет. То ли сектанты действуют тайно, то ли разъехались все, разбежались. Что касается Аверина, то его отправили на пожизненное принудительное лечение. Он вроде бы раскаялся в том, что сделал. Но точно об этом ничего неизвестно, — заявляет монах.
На самом деле нападения на монахов и монахинь не прекращались:
в октябре 2015 года ранним утром на богадельню в селе Клыково, рядом с мужским монастырём, напали неизвестные. Бандиты ударили одну из насельниц по голове, проломив ей череп. Ещё одну женщину, монахиню Параскеву, они убили в туалете точно таким же образом. Третьей жертвой оказалась одна из паломниц: она приехала навестить могилу своей дочери, принявшей постриг. Убийства происходили на первом этаже богадельни. Между тем на втором готовились к праздничному богослужению: в тот день был праздник Покрова Пресвятой Богородицы.
Бандитов остановила попечительница богадельни Мария Николаевна. Они сообщили ей, что пришли ограбить некоего миллионера, живущего среди умирающих стариков. Мария Николаевна призналась, что никакого миллионера тут нет. Она предложила бандитам отдать все средства, которыми располагала богадельня. Неизвестные забрали часть денег и ушли. Были ли они связаны с сатанистами и знали ли об Аверине — неизвестно.
Я уезжаю из Козельска рано утром. На вокзале почти никого. Поезд в Москву тоже идет полупустой. Впереди меня сидит девочка лет семи с чёрными тугими косами и бледным лицом. Она смотрит в окно и говорит пожилому мужчине на соседнем сидении:
— Это дерево больное, и это, и это… Здесь все деревья полумёртвые.
Мужчина ничего не отвечает и только сонно пожимает плечами.
В дороге я звоню Фёдору Кондратьеву. До недавнего времени он был главным научным сотрудником и руководителем Экспертного отдела Государственного научного центра социальной и судебной психиатрии им. В. П. Сербского. В 1993 году именно Кондратьев проводил судебно-психиатрическую экспертизу Аверина.
Кондратьев говорит коротко и размеренно. У него глухой голос, как будто со дна колодца. Он спрашивает, читала ли я его статьи. Я сразу вспоминаю про материал под названием «Сатанизм как реальность». В нём Кондратьев называет США «центром мирового сатанизма», а тяжёлый рок — прославлением дьявола.
— Когда меня привлекли к работе над делом Николая Аверина, я был руководителем судебно-психиатрического экспертного отделения в институте им. В. П. Сербского, — рассказывает Кондратьев. — Он был одним из многих пациентов, которых привозили к нам на экспертизу: за неделю через нас проходило до десяти человека, были и воры в законе, и сатанисты — словом, самые разные люди. Однако после убийства монахов Аверин оказался в центре внимания. Общественность считала, что мы, психиатры, во время экспертизы можем пойти на поводу у кого-то и вынести предвзятое решение (хотя такое, конечно, было невозможно и никогда не было). Поэтому экспертиза Аверина проводилась в присутствии журналистов с телевидения. Такое произошло в первый и в последний раз в моей жизни.
Психиатр убеждён: Аверин находился под влиянием некой религиозной группы сатанистов, внушившей ему мысль убить троих монахов. Отношение к богу как врагу отразилось в психопатологии Аверина.
— Я дал заключение о невменяемости и рекомендовал принудительное лечение в специальной психиатрической больнице. Через несколько лет после этого убийства в результате лечения Аверин понял, что заблуждался. Сутками стоял в палате на коленях и молил Бога простить его, — замечает Кондратьев.
Я спрашиваю Кондратьева, знает ли он, где сейчас Аверин: насколько мне известно, убийца находится на пожизненном лечении. Кондратьев усмехается. По его словам, никакого пожизненного лечения не существует.
— Я какое-то время отслеживал его судьбу, а потом потерял его из виду, — говорит Кондратьев и добавляет спокойно.
— Наверное, если он выздоровел, его выписали домой.
