В творческой среде бытует мнение, что гением нужно стать как можно раньше. Желательно, как Моцарт: уже в пять лет поражать всех виртуозной игрой на музыкальных инструментах. Или хотя бы как Артюр Рембо, который начал писать стихи в тринадцать, а к девятнадцати уже сказал всё, что мог, остаток жизни проведя в погоне за золотом. Сделал дело — гуляй смело. Все приличные звёзды рок-н-ролла к двадцати семи уже написали свои альбомы и отчалили на тот свет, чтобы не прокиснуть. В тридцать три Христос уже понял жизнь, взошёл на крест и основал целую религию. На худой конец можно последовать примеру Пушкина, который к тридцати семи успел завоевать славу небожителя от литературы и спокойно отправился к праотцам. Наш сегодняшний герой выпустил свою первую книгу стихов только в сорок лет, написал первый роман в пятьдесят и вошёл в историю под прозвищем Dirty old man — «Диктатор недели» изучает житие Чарльза Буковски.

Всё началось с ошибки. Ошибкой было то, что Чарльз Буковски родился в 1920 году в бежавшей из поствоенной разорённой Германии семье эмигрантов. Ошибкой была порка отца каждую среду и пятницу. Ошибкой было то, что к окончанию школы его обсыпало громадными прыщами, которые приходилось вскрывать в больницах огромными иглами. Ошибкой были бомжатские ночлежки и искусанная клопами молодость. Ошибкой была открывшаяся язва и две недели в палате для смертников. Ошибкой были двадцать лет работы на почте. Нельзя сказать, что вся жизнь состояла из ошибок, — но Буковски явно не везло. Как оказалось после пятидесяти, главными удачами в жизни Чарльза стали голод, алкоголизм и стая сумасшедших фемин. Благодаря голоду у него было время, чтобы стать писателем. Все жизненные беды получилось переплавить в жизнеутверждающую и упругую литературу. Алкоголизм защитил его от безумия и петли, сработав, как анестезия во время операции, которую проводила над ним жизнь. Бешеные женщины, неоднократно пытавшиеся прикончить его, заряжали энергией и придавали смысл тягомотным дням. Так за пятьдесят лет созрел писатель и поэт Чарльз Буковски, которого можно было бы назвать Антоном Чеховым — если бы это не были разные люди.

Буковски часто повторял, что порки отца научили его писать. Чарльз — второе имя писателя. Первым именем было Генрих, потом оно сменилось на Генри-младший. Отца-военного звали Генри-старшим, и минимум раз в неделю он заводил будущего писателя в ванную, заставлял снять штаны и выдавал десять-двадцать ударов ремнём для заточки бритвы. Так немецкий эмигрант понимал воспитание настоящего мужчины и достойного члена общества. Поводов для порки был миллион, например, пропущенная во время стрижки газона травинка. Мать считала такие экзекуции само собой разумеющимися, так что маленькому Генри не у кого было искать защиты — да ей и самой нужен был защитник. Она учила сына, что нужно быть счастливым: «Улыбайся, Генри», — повторяла она, как будто бы это действительно могло сделать его счастливым. Буковски говорил, что не видел в жизни улыбки печальнее. Последний раз, когда отец порол его, он ни разу не вскрикнул и не всплакнул. Говорил, что отец испугался этого и больше не смел поднять на него руку. Можно также предположить, что твердолобый немец просто посчитал обучение правде жизни законченным.

Когда у тебя систематически выбивают почву из-под ног и причиняют мучения безо всякой причины, перестаёшь бояться говорить правду. Потому что бить будут в любом случае, даже если попытаешься угодить. Так почему бы не сказать и не сделать то, что на самом деле думаешь и чего на самом деле хочешь? Буковски считает, что отец и его воспитание научили его писать.

Я потеряю ногу, или кто-то от меня уйдёт, или дом ограбят — ну и всё, поехали дальше. Родители меня подготовили». Ничто не учит лучше, чем тот момент, когда после поражения всё же встаёшь — и продолжаешь идти дальше. Большинство людей снедает страх: они так сильно боятся проиграть — что неизменно проигрывают. Привыкнув к муштре дома, в школе, в институтах, на работе — люди становятся привычными к послушанию и не могут жить без него. Буковски принципиально не хотел никого слушать, потому что знал, что слушаться приходится из-за того, что у кучки говнюков есть власть и они обязательно хотят её применить.

«Хлеб с ветчиной» (англ. «Ham on Rye») — поздний автобиографический роман, в котором Буковски, как и любой серьёзный писатель, вспоминает детство. Название романа состоит из первых трёх букв фамилии Хемингуэй и окончания названия романа Сэлинджера «Catcher in the Rye». Еженедельная порка, многочасовые драки с районными мальчишками, первое знакомство с алкоголем, жестокая форма acme vulgaris, изгнание с выпускного бала, женское нижнее бельё, увиденное из-под деревянных трибун на авиашоу — всё это ключевые воспоминания, формирующие травмы и триумфы. Был Генри-младший, школьник и сын тираничного отца, а стал Чарльз — писатель, на каруселях вертевший всех работодателей. Конечно, шеф может устроить тебе кошмар из работы, ну а ты можешь в любой момент уйти, — и вряд ли такая пытка когда-нибудь сравнится с садистскими экзерсисами отца. Друзья Буковски утверждают, что он драматизировал обстоятельства своего детства. Били в ту пору многих, творческие и инакомыслящие тенденции подавляли что в школе, что дома, и делать из мухи слона, мол, не стоит. Но всё же именно такое проблемное детство закалило и сформировало художника. Счастливое детство заставляет в зрелом возрасте искать в жизни недостатки, а несчастное детство бросает вызов: попробуй-ка найди, чего в жизни есть хорошего.

А в жизни было кое-что хорошее, с чем Буковски познакомился не сразу. Один из самых известных бабников американской литературы лишился девственности в двадцать четыре года. В одном из баров, распалившись алкоголем, он влюбился в стокилограммовую проститутку, привёл её домой, сдал экзамен по мужской состоятельности и сломал кровать своими стараниями. Проснувшись, он по привычке жизни в ночлежках стал искать бумажник, а не найдя его, обвинил новоиспечённую любовницу в краже и выставил её за дверь. Позже бумажник нашёлся, Буковски «устыдился своей клеветы», но так и не смог найти свою первую женщину, чтобы извиниться.

Впоследствии у писателя было много женщин: чем старше он становился, тем большую известность приобретали его книги. После выхода в 1978 году романа «Женщины» почти шестидесятилетний Буковски стал объектом паломничества для многих поклонниц, которые хотели как минимум переспать с великим знатоком жизни (лишь немногие хотели остаться подольше с этим сумасшедшим). Они приезжали без предупреждения, прямо к его двери, от совсем юных и светящихся до таких же истрёпанных и замученных, как он сам. Те, что не могли приехать, вступали с Буком в нежную переписку. Из этого обмена письмами у Хэнка, бывало, вырастали долгосрочные полуроманы-полудружбы, дававшие повод к новым и новым опусам о женщинах.

Буковски соревновался со своими женщинами в юродстве, в умении выпивать и устраивать скандалы. Большинство своих любовниц он описал в романах и стихах — пьянчужки, практикующие промискуитет, действующие на нервы, заставляющие ревновать и откровенно стервозничающие. Но писатель видел в этом безумии саму жизнь: кажется, что человек, который не сходит с ума, — просто мёртв внутри. Его любовь к сумасшедшим дамам облагораживает и возносит склоку до уровня поэзии, в припадках страсти и в спокойных бытовых сценах раскрывается светлая сторона любовной связи. Ради моментов ясности и умиротворения рядом с внезапно спокойной любовницей и возможности вдохнуть запах её свежевымытых волос стоит терпеть девяносто процентов хаоса и вампиризма. Чем неожиданнее и беспощаднее женщина, тем ценнее моменты нежности.

Буковски приходилось защищаться от нападок феминисток. В эпоху хиппи защитницы женских прав и обязанностей активничали как никогда. И тут в поле их зрения появился предельно циничный старый козёл, который позволяет героям своих книг унижать и бить женщин, не скрывая, что они для него только средства справить плотскую нужду, и выставляя их истеричками. На деле же Буковски легко можно назвать феминистом, потому что женщины у него — это люди с грудью и красивыми ногами, а мужчины — люди с членом и яйцами. Но все они в первую очередь — люди и в этом равны, а женщины к тому же и опаснее.

Фактотум — (лат. facere — делать, totum — всё) человек, всюду сующий свой нос, во всё вмешивающийся. Философия фактотума, сформулированная в одноимённом романе, во многом похожа на дауншифтинг. Только это хардкорная версия, где к «творческому образу жизни» в пакете идёт восьмичасовой рабочий день на самых чёрных работах. Работа всегда неказистая, чаще всего тяжёлая, платят за неё копеечный минимум, но зато она не претендует на душу. На таких работах никогда не задерживаешься подолгу, потому что работодатель быстро понимает, что ты не просто ленивый работник, но и не пытаешься этого скрывать. Плюс ко всему — презираешь и работу, и начальника, и сослуживцев, и в придачу самого себя. Бросить работать вовсе невозможно, потому что без этих грошей быстро становится нечего есть и негде жить. Эти восемь, а часто и все десять часов ты зарабатываешь пять-шесть часов свободного времени, когда от усталости руки не можешь поднять, зато можешь выпить и потрахаться. Жизнь разнорабочего обеспечивает тебя стабильной нехваткой денег, мозолями, болью в мышцах, а иногда и кровоизлияниями в мозг. Однако она даёт возможность путешествовать, так как, по сути, всё равно, где бродяжничать. В 40-х — 50-х годах Буковски объездил десятки городов, крупных и не очень. Жил в дешёвых ночлежках с клопами, сутенёрами, обиженными и оскорблёнными. Посещал все местные бары, бордели, каталажки и больницы. С мужчинами чаще всего дрался, изредка вступал в душевные беседы. Маргиналов и работяг котировал выше карьеристов и людей в костюмах.

Жизнь прожигается и проходит не только в бессмысленных попойках и интрижках, она ещё сильнее прожигается на работе. От обычного забулдыги и люмпена человека, исповедующего фактотум, отличает наличие высокой цели, которая и спасает его от выгорания. В случае Буковски этой целью была литература: все годы такой мышиной возни он не прекращал писать и тратил последние деньги на то, чтобы купить конвертов и марок и разослать свои тексты по журналам и газетам. «С девяти до пяти — одно из величайших зверств, навязанных человечеству. Отдаёшь свою жизнь на функцию, которая тебя не интересует». Если при такой жизни высокой цели нет, человек либо спивается, либо сходит с ума, либо остаток жизни проводит в сомнамбулическом состоянии.

Пиво и другой алкоголь в поэзии Буковски превращаются в вино суфиев. Опьянение несёт мудрость и понимание, а не забвение и смерть. В старости Чарльз перестал напиваться, перешёл на хорошее вино и биопродукты, начал медитировать и больше времени смотреть на кошек. Задор никуда не делся, просто лев постарел, да и жизнь отпустила. Вместо комнатушек в трущобах он перебрался в респектабельный район, в дом с камином, «Фольксваген» сменил на «БМВ» и обзавёлся молодой женой. Друзья говорят, что Линда подарила старине Буку десять лет жизни: впервые отношения не были мазохистским испытанием — вместе со славой и деньгами пришла и настоящая любовь.

Алкоголь стимулирует воображение Буковски и помогает ему обретать спонтанное хмельное сатори. В одном из рассказов он попадает на свадьбу, на которой венчание проводит дзенский священник с большими прозрачными ушами. Поэтический гость успевает набраться, рассказать несовершеннолетней девочке, что значит быть взрослым, и к моменту бракосочетания у него чешутся кулаки и подкашиваются коленки. После дзенской свадьбы Буковски догоняет священника на заднем дворике особняка. На длинной каменной лестнице он пристаёт к монаху и пытается дёрнуть того за ухо. Священник уворачивается и приёмом айкидо спускает поэта вниз по ступенькам. Стиль Генри Чарльза Буковски, конечно, уступает утончённой восточной традиции, но его носитель вполне заслуживает звания Пьяного Мастера.

Я жил с худшими из женщин, они убивали то,
что не удалось убить работе.

Я знал, что я умираю.
что-то во мне говорило, давай, умри, усни, стань таким,
как они, прими.

Потом что-то другое во мне говорило, нет, сохрани маленький
кусочек.
много не надо, просто искру.
искра может сжечь целый
лес.
просто искра.
сохрани её.
Мне кажется, я сохранил.
Я рад, что сохранил.
Какая, чёрт побери,
удача.

Этой искоркой для Буковски стало писательство. Он много лет продолжал неблагодарные попытки стать признанным писателем. Ты никогда не знаешь, писатель ты или фальшивка. Чтобы выяснить это, тебе нужно пройти длинный путь, без уверенности, что в конце тебя ждёт хоть что-то кроме конца. Буковски часто спрашивали в интервью, что делает человека писателем. Он говорил: «Ну, всё очень просто. Или ты вываливаешь всё на бумагу — или бросаешься с моста». О том, чтобы зарабатывать словами себе на хлеб, он и не думал. В юности он пытался учиться на журналиста, но весь первый курс провалялся на газоне перед кампусом, потому что на занятиях ещё сильнее хотелось спать. Он пробовал устроиться в газету, но быстро оставил какие-либо попытки. Выходцу из простой семьи с окраин Лос-Анджелеса казалось, что зарабатывать себе на хлеб интеллектуальным трудом — фантастика и обман. Деньги можно добыть только честным трудом, то есть руками и ногами, а всё остальное — от лукавого: «Кратчайший путь между двумя точками часто невыносим».

Чтобы творить, нужна свобода. Чтобы обеспечить эту свободу, нужны деньги. Получить их можно только через работу — то есть через несвободу. Писателю, крайне непопулярному типу в наше время, часто приходится либо обдирать близких и жить за их счёт, либо голодать, чтобы обеспечить необходимую свободу и всё-таки писать. Приходится жертвовать материальным благополучием и радужными карьерными перспективами ради дела, которое, скорее всего, прогорит. Потому что из тысяч голодающих художников всего пара десятков хоть чего-то да стоят. Остальные живут и работают вхолостую, большую часть времени не подозревая об этом. Это как стоять в помещении без света с пистолетом в руках, в котором всего один патрон. Нужно прицелиться и попасть в сердце поэзии. Целишься вслепую и стреляешь, а потом много лет идёшь к телу своей добычи, без малейшего понятия, подстрелил кого-нибудь или нет. Скорее всего, нет. Верить нужно — но не жди, что за это будут гладить по голове, скорее постараются отмудохать. Так что дело сомнительное и рисковое, подумай, прежде чем начинать. Но если начал — иди до конца. Этот путь может означать потерю подружек, жён, родственников, даже собственного разума. Этот путь может означать неделями не жрать, замерзать на скамейке в парке, попасть в тюрьму, быть презираемым, оказаться в изоляции. И все эти обстоятельства — только свидетельства того, как велико твое желание прорваться. И когда это случится — это будет лучше, чем ты себе представлял. Если выбрал путь — иди по нему до конца: это единственная стоящая битва в жизни.

Выбирать всегда нужно то, чего на самом деле хочешь. Чем бескомпромисснее выбор, тем больший успех тебя ждёт (если, конечно, он тебя ждёт). Маньяками, по словам философа трущоб Бука, люди восхищаются потому, что они делают пускай и странные вещи, зато ровно те, которые хотят. Если ты видишь два окошка, в которых что-то выдают, и в одно из них выстроилась громадная очередь, а у другого вообще никого нет — тебе туда, где без очереди. Не потому что ты нетерпеливый, а потому что большинство всегда заблуждается. К такому выводу легко прийти, если просто проанализировать жизнь людей вокруг. Много ли наших знакомых счастливы? Долго ли длится их счастье? В большинстве своём люди всё же кажутся несчастными и живут с ощущением, что они не на своём месте, или что в личной жизни всё не так, или что нужно чего-то новенького. В каких-то базисных взглядах на жизнь эти люди сходятся — вот в этом общем и нужно искать причины типичных неудач.

Буковски видел основную задачу в том, чтобы избавиться от автоматизма жизни: жизнь — не просто скучный процесс со всякими бюрократическими нюансами и экономическими осложнениями. В ней есть свет, в ней есть чудо, в ней есть шансы, которыми можно воспользоваться. Как бы низко на социальной лестнице ты ни стоял — ты можешь пойти этой жизни навстречу. И как бы высоко ты ни забрался — твоя слепота делает тебя мёртвым, таким же мёртвым, как все окружающие тебя вещи. Многие ценности Бук отрицал, потому что превозношение обстоятельств и вещей над жизнью лишала последнюю смысла. Так, природа навевала на писателя сон, он был абсолютно городским парнем.

Квинтэссенцией города для него были ночные забегаловки, в которых собирались сутенёры, проститутки и грабители, решившие между делом перекусить в полчетвёртого утра. Буковски призывал нас полюбить инфляцию и загрязнение воздуха, адаптироваться, мутировать и наслаждаться «благодатью в смутное время». В людях из тюрьмы, говорил он, больше стиля, чем в людях из банка. Любая девиация и отклонение от нормы норовят попасть на страницы книг Буковски. Негр, которого выдернула из дикого племени и привезла в Америку престарелая искательница приключений, отрезает ей голову и кладёт её мясо в холодильник. Проститутка обдирает романтика как липку. Двое алкоголиков решают выкрасть труп из морга напротив и попробовать, каково это — переспать с трупом. Обывателя крадут спецслужбы и отдают в лапы бывшему нацистскому врачу для экспериментов. Человеку кажется, что он покрылся чешуёй, и он решает убить как можно больше людей, прежде чем превратится в непонятно что. Пожилую звезду фильмов ужасов убивает пара поклонников. Всё описано бытовым и прозаичным языком без особых метафор и аналогий — как будто чистые факты, хоть и немного приукрашенные. И всё же в большинстве рассказов и романов Буковски главным героем выступает он сам, точнее, улучшенная версия его самого: жизнь его не щадила — зато на страницах своих книг Хэнк король (а всем, кто не согласен, советует писать свои книги).

Буковски был засранцем и щеголял перед гостями в драных трусах, однако сложно найти человека более щепетильного в вопросах душевной гигиены. Надрывные романы и бури жизненного говна можно объяснить склонностью к драматизации, но основной посыл Буковски — примите себя, поговорите с собой, узнайте, чего хотите и что не даёт вам свободно дышать. Шумные компании — это способ забыться, одиночество — способ опомниться. Бук был убеждён — когда медицина и наука шагнут вперёд, они докажут, что он был прав, и каждому человеку действительно нужно время от времени лежать в кровати по два-три дня, чтобы снова напитаться соками. А потом встать и делать. Хорошо отвлечься от лихорадочного делопроизводства и позволить мыслям блуждать. Полезно спокойно переварить прошлое, избавиться от тяжести на душе и разбудить аппетит к жизни. «Дерзость — это жить дальше, когда всё кругом ужасно. Ставишь машину в гараж — если у тебя есть гараж или машина — хлопаешь дверцей, дрочишь и читаешь журнал, а не режешь себе глотку. Это значит — жить дальше, когда кажется, что вокруг такой ужас, что и двигаться бесполезно, а ты не идёшь к богу, не идёшь в церковь. Поворачиваешься лицом к стене и сам во всём разбираешься». Буковски имел непреодолимую тягу к одиночеству, которое, по его словам, не могло нарушиться ни толпой гостей, ни присутствием женщины: всё это пятничное копошение пытающихся веселиться людей Бук наблюдал свысока, цитируя про себя Ибсена: «Наиболее сильные люди одновременно и наиболее одинокие». С ума сводят не смерть близких, не проблемы со здоровьем, не увольнение с работы. На самом деле, с ума сводят мелочи, дьявол прячется в деталях, и порвавшийся шнурок, нахамивший прохожий или спущенное колесо могут послужить последней каплей — и тогда бедняга срывается и сходит с ума, с ним случается нервный срыв или инсульт. «Я стараюсь на людей не смотреть. Опасно. Говорят, если долго на кого-то смотришь, начинаешь на них походить». Несмотря на такие заявления, Буковски любил посещать бары, скачки, постоянно принимал гостей у себя дома и зависал в гостях по несколько суток подряд. Однако затем необходимо было удаляться в уединение, чтобы собраться с мыслями и упорядочить всё пережитое в словах. Кровать Буковски считал самым лучшим местом на земле: там ничего не происходит, никого нет, тихо и спокойно. Возможно, потому, что настоящее одиночество — не снаружи, а внутри. И когда ты один, его не так слышно.

Основной мишенью иронии Хэнка были корпорации — и обыкновенный «маленький человек» в них. Да, система устроена неправильно, но зачем же быть такими сволочами друг к другу, ведь мы все от неё терпим. Зачем и кто устроил эту систему — неясно, однако её существование очевидно, как существование дня и ночи. Система заставляет людей работать много-много, зарабатывать мало-мало, всегда испытывать недостаток чего-то и пытаться этот недостаток восполнить. Худшее, что эта система делает с нами, — она делает нас стандартным, средним человеком. Любить человека легко, если ты плохо его знаешь, — а Буковски знал его, как самого себя. Средний человек опасен в своей средней любви — на большую он не способен. Зато он великолепен в своей ненависти: куда-то пропадает вся его серая неуверенная невзрачность, когда он находит причину для ненависти. Этих внешне ничем не примечательных людей полны улицы и офисы, и по большей части они, в общем-то, не живут, а механически бродят туда-сюда до самой своей смерти. Они трахаются, смотрят фильмы, делают деньги, семью и прочее. Но в голове у них — опилки. Они проглатывают, не раздумывая, звёзд, бога, патриотизм, свою великую страну. Многие из них вообще разучились думать — поэтому им так нужны те, кто станут думать за них. Они обычно боятся смерти, но Буковски советует не бояться: там уже нечему умирать.

Именно поэтому Хэнк очень ценил свободную душу: она очень редко встречается, но её легко узнать — просто потому, что рядом с ней истерзанному человеку вдруг наконец хорошо. Несмотря на свои многочисленные драки и склочный характер, старый циник жалел даже муху, попавшую в сеть к пауку, говорил, что сам напоминает себе муху, запутавшуюся в сетях. Несмотря на трезвый взгляд на окружающую действительность, Буковски проповедовал парадоксальную смесь циничной осознанности с трепетным и добрым отношением к человеческому существу: «Лица, которые ты видишь на улице каждый день, не были созданы совсем без надежды — будь добр к ним: как и ты, они не смогли освободиться».

Гений — это способность выражать трудное просто. Большинство писателей же объясняют простое сложно. Сартр, считавший Буковски величайшим американским поэтом современности, чтобы описать ужас жизни, должен был накропать толстенный том под названием «Бытие и ничто». Буковски же, подобно дзенскому мастеру, удавалось передать экзистенциальное ощущение парой строк. Всё дело в том, что для него первичным было именно чувство, а не форма: поэзия оказывалась синонимом души. Поэтическое творчество — не хобби и не работа: оно рвётся из нутра как ракета, но только если пришло время и ты был избран. Поэзия, как Синяя птица, появляется в сердце сама по себе и делает своё дело, пока ты не умираешь и она не умирает вместе с тобой. Другого пути нет и никогда не было.

Поэт Буковски вышел на белый свет раньше, чем писатель Бук. Его стихи начали захватывать самиздаты, когда поэту исполнилось сорок с лишним. Постепенно он завоевал славу короля поэтического андерграунда и в одиночку конкурировал с битниками. Но такие расклады всё равно не могли обеспечивать Генри деньгами, выпивкой и крышей над головой. Так что он продолжал работать на почте, пока его не заприметил издатель Джон Мартин. Он поверил в талант Буковски настолько, что основал целое издательство Black Sparrow Books, которое специализировалось на издании начинающего сорокалетнего девственника от поэзии. В какой-то момент Мартин попросил Буковски посчитать, сколько ему нужно денег, чтобы жить как нравится. Аскетичный Бук уложился в 100 долларов в месяц. Конечно, для алиментов на дочь Марину придётся суетиться и искать деньги, но на квартирную ренту, печатную машинку и пиво хватит. Выяснив цифры, Джон Мартин предложил Буковски пожизненное содержание: сто долларов в месяц — даже если он не будет писать. Уверовавший издатель заставил сомневающегося поэта бросить рабскую работу на почте и полностью сосредоточиться на творчестве. В благодарность за такой рыцарский жест высвободившийся из уз капиталистической соковыжималки Буковски буквально за пару недель написал свой первый роман «Фактотум». В нём он подытожил все свои бедствия на государственной службе и борьбу за счастье с противоположным полом. Проза продавалась лучше, чем поэзия, и немолодой, но дебютирующий писатель сделал серьёзную заявку на карьеру литератора.

«Для меня творчество — просто реакция на существование. В каком-то смысле почти второй взгляд на жизнь. Что-то происходит, затем пробел, а затем, если ты писатель, перерабатываешь происшедшее в словах». Буковски удаётся превратить самое бытовое переживание — вроде поездки в автосервис или починки часов — в поэзию жизни. Стихотворения похожи на фотоснимки, атмосфера ощущается всеми органами чувств, автор не делает никаких выводов и просто проводит вместе с тобой время, но проводит как-то волшебно, как карточку через кассовый аппарат. Буковски приглашает немного выпить и даёт лотерейный билет — всё, что нужно бедняку. По словам одного зэка, он очень гордился тем, что его книги передавали из камеры в камеру, что для тюрьмы — крайняя степень популярности.

Героиней последнего романа Буковски «Pulp» была Леди Смерть. Вообще смерть как явление занимала почётное место в мифологии Хэнка. Смерть всегда несправедлива, забирает лучших раньше других, позволяет худшим убивать всех подряд, совращает многих делать работу за неё. В стихотворении «Стиль» Буковски перечисляет своих героев: Жанна д’Арк, Иоанн Креститель, Иисус, Сократ, Цезарь, Гарсия Лорка. И так получается, что каждый из них принял насильственную смерть: Орлеанскую Деву сожгли на костре, Крестителю отрезали голову, Спасителя распяли, философа отравили, правителя изрешетили ножами, а поэта расстреляли. Такова правда жизни, и несмотря на неё, а может, и благодаря ей, имеет смысл делать всё со вкусом. Это вкус жизни с ароматом смерти.

В японском воинском трактате «Хагакурэ» самураю, попавшему под дождь, советуют никуда не спешить. Если он будет бежать, пытаться спрятаться под козырьками и суетиться — он всё равно промокнет, но потеряет достоинство. Вместо того чтобы бежать, нужно размеренно принимать судьбу. В одном из стихотворений Буковски описывает концерт классической музыки под открытым небом. Начинается дождь, и вся публика разбегается. Остаётся только один слушатель, и тогда оркестр продолжает играть. «Тебе придётся не раз умереть, прежде чем ты сможешь по-настоящему жить», — говорит Буковски, выпивая залпом полбутылки вина, ни на секунду не вспомнив о том, как реанимировавший его доктор грозил, что с первой же рюмкой его жизнь оборвётся. Первое, что он сделал, выйдя из больницы, — отправился в бар и заказал пиво. Куда больше страха смерти нас пожирает быт, рутина, нас уничтожает фактически пустое место. Чтобы прийти к смерти в хорошей форме, Бук предлагает забыть всё, чему учит церковь, государство, закон, образование и прочие умники: пейте пиво, спорьте и деритесь, смейтесь над трудностями, любите того, кто рядом сегодня вечером, — и живите так, чтобы самой Леди Смерти было стыдно обрывать ваше выступление.