Ради человечества и медицины эпидемиолог Даниил Заболотный глотал холерные вибрионы, высасывал дифтерийную плёнку из горла агонизирующего ребёнка, заражал бабуинов сифилисом, а себя — чумой и, пока был в сознании, протоколировал своё состояние в дневнике. Заболотного всю жизнь тянуло в пекло эпидемий, болезни были его личной войной, а врачевание и медицинская наука — революцией. При этом настоящих войн и революций врач, живший на рубеже XIX и XX веков, кажется, совсем не замечал. Самиздат рассказывает историю героического русского медика, который узнал, откуда берётся чума, и умер, думая о микроскопе.

На низких, тесно стоящих больничных кушетках лежали пациенты, едва похожие на людей. Их лица опухли, глаза с кроваво-красными белками глядели бездумно. Они облизывали пересохшие губы языками, густо обложенными белым налётом, хрипели, задыхались, просили пить, умирали. Между больными, со смесью ужаса и изумления во внимательных синих глазах, ходил петербургский профессор. Это был плотного телосложения мужчина, с благородными серебряными нитями в редеющих волосах и клиновидной бороде. Он много раз бывал в очагах самых опасных эпидемий и прекрасно знал, что лёгочная форма чумы беспощадна к человеку, но увиденное всё равно удивляло и злило его.

Щербатый деревянный пол был устлан засохшей кровавой мокротой, так что доктору приходилось ступать выборочно. «Где швабры? — думал он, с трудом сдерживая негодование. — Где плевательницы? Где пропитанные обеззараживающей сулемой подстилки под пациентами?» Профессор остановился возле мальчика, глядящего в потолок, и присмотрелся. Это был мертвец, причём, судя по трупным пятнам, давнишний. И таких неубранных чумных трупов было в больничном бараке ещё много. 

В ответ на все замечания приезжего доктора санитары только флегматично пожимали плечами. От них с утра несло перегаром. Они чувствовали, что их держат за пушечное мясо, а потому многое себе позволяли. Недавно их товарищ заразился чумой, и они выпили с ним водки на брудершафт, чтобы поскорее умереть и не видеть происходящего.

Шёл 1910 год, в Маньчжурии — области Китая на границе Цинской и Российской империй — бушевала чума. Сегодня ту эпидемию считают самой крупной и страшной вспышкой болезни, случившейся в мире после средневековой «Чёрной смерти»: по разным оценкам, с 1910 по 1912 год в тех землях погибло от 60 тысяч человек до 100 тысяч. Гниющие трупы лежали прямо на улицах Харбина, приграничного города, которым управляли сразу две администрации — российская и китайская. Чтобы оценить угрозу, подбирающуюся к юго-восточному рубежу страны, в очаг эпидемии отправился 44-летний профессор-эпидемиолог Даниил Заболотный. 

Он давно просил у царского правительства выделить финансирование на научную экспедицию в Маньчжурию, но её необходимость предстояло ещё обосновать. И, кажется, он был единственным, кто мог сделать это со всей убедительностью. Мало кто в стране разбирался в чуме лучше, чем Заболотный, всю жизнь исследовавший инфекционные болезни и лечивший чумных пациентов в Индии, Месопотамии, Персии, Шотландии, Монголии и Российской империи. А однажды он переболел чумой сам.

Даниил Заболотный родился в 1866 году в селе Чеботарка (сегодня — Заболотное) в семье бывшего крепостного крестьянина и дочери сельского учителя. Рано лишился отца, окончил одесскую гимназию и там же поступил в Новороссийский университет, но был отчислен за участие в протестных сходках студентов, сочувствующих народовольцам. Шеф местного жандармского управления писал в рапорте, что «политическая неблагонадёжность и вредное влияние Заболотного среди учащейся молодёжи вполне установлены». Но в тюрьме бунтаря продержали всего три месяца: выпустили из-за ухудшения здоровья, по ходатайству родственников.

На воле Заболотный получил второй шанс. В 1886 году будущий лауреат Нобелевской премии в области физиологии и медицины Илья Мечников открыл в Одессе бактериологическую станцию. Это было второе в мире учреждение такого типа: станцию создали по заветам основателя микробиологии Луи Пастера, и изначально она, как и парижская клиника учёного, предназначалась для изготовления вакцин от бешенства. Учреждению нужны были лаборанты, и на эту роль 20-летний Заболотный, вылетевший с естественного отделения физико-математического факультета, но сохранивший интерес к науке, отлично подходил. Молодой учёный быстро загорелся микробиологией. «Там началась моя научная работа в области изучения микроорганизмов снега, лиманной воды (описан новый вид светящихся инфузорий) и впоследствии — холеры», — вспоминал Заболотный в автобиографии. 

После нескольких лет практики Даниил написал дипломную работу о «микробах снега», которая была настолько хороша, что в 1891 году он получил не только диплом об окончании Новороссийского университета, но и степень кандидата естественных наук. Затем Заболотный поступил на медфак Киевского университета и экстерном окончил его за три года. Там, на кафедре общей и экспериментальной патологии, он стал участником своего первого смертельного аттракциона.

В 1892 году в Петербург в пятый раз за последние двадцать лет приходит холера. Помня о бунтах, произошедших в одну из прошлых эпидемий, власти запрещают упоминать болезнь в прессе. По городу ходят слухи, будто от холеры спасает вино «Сан-Рафаэль», касторка и молитвы, но число умерших измеряется тысячами. В ноябре 1893-го, после визита в один из столичных ресторанов, композитор Пётр Чайковский возвращается домой с поносом, рвотой и острыми болями в груди и животе. Доктор предполагает, что причиной всему — сырая вода, которую Чайковский пил за обедом. Через несколько дней композитор умирает в муках.

В это время в Киеве студент-медик Заболотный исследовал возбудителей болезни — холерные вибрионы,  чтобы доказать возможность прививки против холеры. Экспериментально выяснив, что суслики очень восприимчивы к инфекции, Заболотный вводил им мёртвые вибрионы и обнаружил, что у животных вырабатывается иммунитет. Воодушевившись успехом, молодой учёный решил провернуть то же самое на себе и коллегах. 28 дней он вместе с ещё двумя студентами в целях иммунизации вводил себе вакцину с мёртвыми вибрионами, а после выпил «бульонную культуру холерного вибриона» с живыми микроубийцами. Чтобы создать для них благоприятную среду в организме, он нейтрализовал свой желудочный сок с помощью раствора соды. Для чистоты эксперимента вибрионы из той же партии ввели двум неиммунизированным кроликам. Животные умерли в течение нескольких часов, а у Заболотного и других молодых медиков болезнь протекала без проявлений. Это стало научным доказательством того, что прививка работает. При этом анализы показывали, что в течение ещё трёх дней Заболотный был распространителем холерных вибрионов — так учёные выяснили, что у болезни могут быть бессимптомные носители.

Зная об успехах молодого учёного, Илья Мечников позвал Заболотного стажироваться на Бактериологическую станцию Луи Пастера в Париже. Но вместо этого, едва окончив медицинский, Заболотный отправился в командировку в родную Подольскую губернию, где свирепствовали холера и дифтерия. Молодой врач-эпидемиолог решил, что там он будет нужнее. Тогда Заболотный ещё не знал, что вскоре вся его жизнь превратится в череду бесконечных командировок. Пока страну будет лихорадить от войн и революций, он объездит очаги самых грозных физиологических болезней эпохи.

Вспышки холеры и дифтерии в Российской империи XIX века никого не удивляли: болезни были верными спутниками бытовой антисанитарии и низкой медицинской культуры населения. Понимая, что работать предстоит долго, Заболотский основал в городе Каменец-Подольском бактериологическую лабораторию, чтобы обучать и инструктировать местных врачей и санитаров. Позже, став ассистентом кафедры общей патологии медфака Киевского университета, он получит право возить с собой студентов, чтобы они могли изучать болезни в полевых условиях. 

Параллельно с лабораторной работой Заболотный ездил по глухим деревням и испытывал противодифтерийную сыворотку — новинку медицины от немецких учёных Вильгельма Ру и Эмиля Адольфа фон Беринга. Хоть её эффективность и не была стопроцентной, имея такое средство, контактировать с больными было не так страшно. До изобретения сыворотки дифтерия считалась одной из самых мучительных и смертоносных болезней в мире.

Чаще всего дифтерия поражает гортань: дифтерийные палочки похожи на булавки и, впиваясь в слизистую, вырабатывают экзотоксин. Реагируя на него, слизистая выделяет много плазмы — жидкой части крови, и в итоге на поражённом участке образуется тонкая плёнка, что-то вроде корочки на болячке. Если дифтерию не лечить, налёт уплотняется и перекрывает трахею, пациента мучают спазмы гортани, дышать становится почти невозможно. Такое состояние называют крупом — испанцы даже прозвали крупозную форму дифтерии garotillo, «петля удавленника». Если врач не вмешается, возникает гипоксия мозга, которая приводит к страшным судорогам, и в конце концов больной теряет сознание и умирает. До появления немецкой сыворотки единственным способом спасти тяжёлого пациента было высосать плёнку из его глотки через специальную стеклянную трубку. При таком контакте врачи часто сами заражались дифтерией и умирали. 

Во время командировки Заболотный ввёл сыворотку нескольким сотням больных и контактировавших с ними. Пригодилась она и самому врачу. Однажды в избу, где он временно расположился, постучалась крестьянка. Женщина умоляла доктора осмотреть её ребёнка, у которого были все симптомы дифтерии. Случай оказался запущенным: плёнка закупорила ребёнку горло, он задыхался. В итоге Заболотному пришлось высосать её через трубку. «После случайного заражения <...> применил противодифтерийную сыворотку на себе», — записал Заболотный в отчёте о поездке.

Начальство Заболотного сочло командировку успешной. Однако, спасая чужих детей, доктор не уберёг собственного. На Подолье Даниил приехал с молодой женой, писательницей Людмилой Радецкой, и сыном Петей. В дороге мальчик простыл, поэтому Заболотный оставил его на попечение коллеги, а сам погрузился в работу. Во время очередной поездки Заболотного в деревню Петя скончался от осложнений простуды. Для доктора это было трагедией. Своих детей у него больше не родится, зато он всю жизнь будет жертвовать деньги сиротам и бездомным и усыновит десять приёмных ребят (впрочем, данные об их числе в источниках разнятся).

Достав из клетки бабуина, больного сифилисом, первый ассистент Заболотного зафиксировал ему конечности. То же самое второй ассистент проделал со здоровым бабуином. Специальным пинцетом Заболотный проткнул здоровому животному кожу в паху и попросил первого ассистента поднести поближе бабуина с шанкром — сифилитической язвой. При трении шанкра о ссадину у здорового бабуина не осталось шансов не заразиться. 

Иногда доктор поступал по-другому: сверлом-трепаном делал отверстие в черепной коробке бабуина и вводил физиологическую жидкость больной обезьяны под твёрдую мозговую оболочку здоровой. В 48 случаях из 50 бабуины инфицировались. Симптомы болезни проявлялись у обезьян быстро и ярко, а течение болезни напоминало человеческое: формировались большие язвы, разрушались нос и язык.

Изучение сифилиса на рубеже XIX и XX веков было делом крайне необходимым. Заболотный фиксировал критическую эпидемиологическую ситуацию в Российской империи — 70,7 больного на 10 000 населения — и считал болезнь не меньшей проблемой, чем туберкулёз, малярия, чума и холера «с той лишь разницей, что сифилис оставляет большие следы на последующих поколениях». Исследуя язвы бабуинов, Заболотный первым в мире вычленил и рассмотрел под микроскопом возбудителя сифилиса — бледную трепонему. Это случилось в 1903 году, на два года раньше, чем немецкие учёные Фриц Шаудин и Эрих Гоффман опубликовали исследование о бледной трепонеме у человека. 

Сифилис, холера и дифтерия занимали важное место в жизни Заболотного, но всё же главной его научной страстью была чума. Во время одной из командировок он сам переболел пустулёзной формой — редкий вид болезни, при котором воспаляются малые лимфоузлы, а на коже появляется сыпь с полостями и со временем изъязвляется. «Случайно заразился уколом иглы шприца, — хладнокровно записывал в дневнике Заболотный. — На второй и третий день на пальце в месте укола появилась болезненная краснота, образовалась небольшая пустулка, которая вскоре лопнула. Вдоль всей руки до локтя ощущается боль. Подмышечная железа соответственной стороны болезненна. На третий день температура повысилась до 39,5, появилась головная боль, усталость и неохота работать. Впрыснуто 60 мл сыворотки. Через 12 часов температура пала до нормы и более не подымалась. В течение нескольких дней чувствовалась слабость, которая затем исчезла». 

Массовые вспышки инфекций были для Российской империи национальным бедствием. Власти и учёные изо всех сил пытались решить проблему. Так, в 1890 году правнук императора Павла I, принц Ольденбургский, создал в Петербурге Императорский институт экспериментальной медицины (ИИЭМ), где лучшие медики того времени трудились над вакцинами и лекарствами. Через несколько лет внутри Института появилась КОМОЧУМ — «Особая комиссия по предупреждению занесения чумной заразы в пределы Российской империи». В составе — министры внутренних и иностранных дел, финансов, юстиции, а председателем стал лично принц Ольденбургский. 

Изначально комиссия работала в Летнем дворце Ольденбургского, но позже принц решил, что чумная лаборатория должна располагаться в изолированном месте, чтобы избежать утечки инфекции. Так на базе военного форта «Александр I» в 2,5 километра от Кронштадта создали легендарный Чумной форт. В мрачной каменной постройке посреди неспокойного Финского залива были оборудованы лаборатории для создания противочумной сыворотки. 

Заболотный часто посещал Чумной форт и проводил там крупные исследования. Позже его как перспективного молодого учёного приняли на службу в ИИЭМ и КОМОЧУМ; он быстро получил чин надворного советника, равный по статусу армейскому подполковнику. Заболотный знал, что работать в форте рискованно: в глубине крепости поместили урны с прахом погибших там врачей, над сосудами день и ночь горели лампады. В одной из урн, к примеру, покоился заведующий лабораторией Владислав Турчинович-Выжнекевич. Во время опыта он заразился неизлечимой на тот момент лёгочной формой чумы и просил коллег документировать всё, что происходит с ним перед смертью.

Важной частью работы чумной комиссии были экспедиции к очагам заболеваний. Чумная одиссея Заболотного началась в 1897 году в охваченном болезнью Бомбее. Туда съехались крупнейшие учёные из разных стран, опасаясь, как бы инфекция вновь не перекинулась на Европу. К тому моменту господствовала версия, что носителями возбудителя чумы были исключительно крысы, а переносчиками — блохи. Заболотный же заметил, что всё больше эпидемий возникает в местах, где у крыс чумную палочку не находят. Он подозревал, что в мире существуют неизвестные учёным природные источники чумы. Оставалось только их выявить. 

В 1898 году Заболотного назначили руководителем экспедиции в Восточную Монголию. В городе Вейчан обнаружились заболевшие, и врачам наказали оценить вероятность проникновения чумы на территорию империи. Там Заболотный переболел сам, а выздоровев, продолжил поиски неизвестного возбудителя. «Различные породы диких грызунов, по всей вероятности, представляют в природе ту среду, в которой сохраняются чумные бактерии», — писал он в дневнике. Подозрение пало на тарбагана — маленького пушистого серо-жёлтого сурка, очень распространённого в монгольских степях. Иногда кочевники и охотники заболевали «тарбаганьей чумой», которую считали лишь подобием настоящей болезни. Очевидцы описывали, что жители степей по виду умели отличать больного зверя от здорового, но, если чума всё же перекидывалась на человека, монголы, буряты и эвенки прекращали с ним любые контакты. В случае крайней необходимости с чумным перекрикивались по ветру (и никогда — против) или стреляли в его сторону записками, прикреплёнными к стрелам. При этом все тарбаганы, которых ловили учёные — как правило, в период зимней спячки зверьков, как назло, оказывались здоровыми. Но Заболотный продолжал отстаивать свою гипотезу перед более консервативными коллегами. 

Мех тарбагана очень ценили охотники. В какой-то момент они поняли, что при определённом способе окраски он похож на более дорогой соболиный — спрос на эту модификацию был даже в лучших ателье Европы. В начале XX века в Маньчжурии началась жестокая бойня тарбаганов, в которой участвовали теперь не только степные жители, умеющие обезопасить себя от заразы, но и понукаемые нуждой китайцы из городов. В 1910-м первые маньчжурские чумные появились именно среди китайских промысловиков. Лишь после того как эпидемию ликвидировали, стало известно, какую роль в ней сыграли тарбаганы. Опытным путём это выяснил именно Заболотный, которому удалось-таки препарировать грызуна с чумной палочкой. Чтобы сделать это, доктору пришлось многое пережить.

Если с бубонной чумой в начале ХХ века научились справляться с помощью вакцины коллеги Заболотного, бактериолога Владимира Хавкина, то больной, узнавший о том, что у него чумная пневмония, мог считать себя покойником. Инфекция передавалась воздушно-капельным путём, при контакте грязных рук и предметов со слизистыми. В октябре 1910 года первый официальный случай лёгочной чумы зафиксировали в Маньчжурии. 

Маньчжурия начала XX века — территория на стыке русской, китайской и японской сфер влияния; через неё проходила Китайско-Восточная железная дорога, принадлежавшая Российской империи, и часть земель Россия арендовала у Китая для железнодорожной инфраструктуры. Крупнейшим источником заразы стал китайский город Фуцзядян, построенный для самых бедных жителей Поднебесной. «Чумные трупы гниют на улицах, в помойных ямах, в переполненной до краёв экскрементами канаве, окружающей город, на кладбище, распространяя страшную эпидемию <...> А китайцы каждое утро спешат в русский город Харбин густой саранчой в поисках работы и на ночь возвращаются в Фуцзядян», — вспоминал очевидец событий в газете «Восточный посредник».

Распространение эпидемии ускоряла царившая в Фуцзядяне антисанитария. В крохотной фанзе, традиционном китайском жилище, могли ютиться до 30 человек; люди редко мылись, почти не стирали одежду и часто страдали от вшей. Легендарной стала история деревянной трубки курильщика опиума Юя Цзяна. Когда он умер от лёгочной чумы, заражённую трубку забрал хозяин курильни Дан — и умер через три дня. Дальше трубка перешла к жене Дана, а после её смерти — к другому служителю заведения, которого тоже убила чума. На этом смерти не прекратились. Некто Дан Цзин выкрал злосчастную деревяшку из курильни — и вскоре скончался, вместе с женой и двумя детьми. Потом трубка-убийца досталась сестре жены Дан Цзина, её мужу, а после их смерти пошла дальше. Умерли все, кто с ней контактировал.

Китайские власти закрывали на эпидемию глаза, пока первый чумной не появился в Пекине. При этом в Фуцзядян не разрешали вводить русские войска, которые направили, чтобы помочь медикам справиться с больными и умершими и не дать китайцам свободно въезжать в Харбин. Власти Цинской империи сочли, что это скрытое нарушение суверенитета и руководство КВЖД просто хочет расширить русское присутствие в Маньчжурии под видом борьбы с чумой. Официальная китайская пресса была настроена к россиянам враждебно. «Один русский доктор даже не мог распознать саму болезнь — чума это или нет. А наши китайские врачи распознают её сразу, и если заболевшему не помогают лекарства, то делают уколы — и болезнь проходит», — писал журналист.

Время показало, что Китай не был готов к эпидемии. Беспечными были даже китайские врачи, которые пренебрегали средствами защиты, рекомендовали больным использовать методы народной медицины и откровенно не знали, что делать с ростом заболеваемости. Городские же службы не представляли, что делать с трупами. По санитарным нормам того времени надежнее всего было сжигать мертвецов, но в Китае это противоречило религиозным нормам и считалось тяжким уголовным преступлением. В итоге мобильные отряды русских санитаров изымали из домов разложившиеся тела: их глубоко закапывали, а землю дезинфицировали извёсткой и сулемовым раствором. Местные сопротивлялись: одна кореянка пять месяцев держала у себя в фанзе труп мужа, закопанный в подвале. Самые отчаянные забрасывали мёртвых овощами в погребах, лишь бы только русские не нашли и не забрали тела. Те же овощи потом продавались на рынке. 

Даниил Заболотный приехал в Харбин в самом расцвете творческих сил. Он был профессором с мировыми именем, регулярно выступал на международных конференциях, посвящённых смертельным заболеваниям. Вместе с ним в Маньчжурию делегировали других светил российской медицины, а за ними поехали врачи-добровольцы. Среди последних была земский доктор Мария Лебедева. Зимой 1911-го она навещала 11 тяжелобольных в одной из фанз и обнаружила на чердаке четыре трупа. «Мне уже всё равно», — сказала она коллеге-медбрату, пресекая его попытки помочь, когда инфицирование было неизбежно. В тот момент на ней не было даже защитной маски: рот был обвязан сложенной в два слоя марлей, халат порван и забрызган кровью чумных. 

При помощи багра Лебедева энергично спустила мертвецов с чердака фанзы, а вечером того же дня поучаствовала в дебатах Противочумного бюро в  не (административный орган, созданный для борьбы с эпидемией), отстаивая пользу сжигания трупов. На следующий день у неё поднялась температура. Умирая, врач просила, чтобы ее похоронили не отдельно, а в одной братской могиле с китайскими рабочими и нищими, которых она безуспешно пыталась спасти от чумы. Российские врачи выполнили её просьбу.

Первым делом в Харбине Заболотный посетил чумную больницу и пришёл в ужас. Профессор потребовал немедленно ввести иммунизирующую сыворотку больным и персоналу, организовать регулярное измерение температуры всем находящимся в чумном пункте и обучить санитаров уходу за больными. После этого профессор потребовал от властей и местных медиков изоляции больных, улучшения жилищных условий населения, устройства ночлежек и пунктов питания для бездомных и безработных. Заболотного не устроила также работа заведующего дезинфекционным отрядом, и он потребовал его увольнения. Ситуация медленно начала меняться к лучшему.

Во время одной из вылазок маньчжурского санотряда доктор Беатриса Паллон нашла в китайской фанзе шестилетнего мальчика. Он сидел возле трупа матери. Ребёнка звали Ян Гуй, и российские врачи забрали его себе, а вскоре познакомили с Заболотным. Профессор привязался к нему и через какое-то время отправил мальчика с запиской к жене в Россию: «Дорогая Милочка, оказывается, на эпидемии чумы можно не только терять, но и находить». Ян Гуй стал одним из приёмных детей Заболотных.

Понимая, насколько важно для Харбина и России улучшить положение в соседнем Фудзядяне, Заболотный стал выстраивать связи с китайскими коллегами. Во время одного из совещаний он познакомился с У Ляньдэ — единственным из китайских медиков, у кого было европейское образование (окончил Кембридж). На встрече выяснилось, что в Фудзядяне нет чумной больницы, оборудования для дезинфекции и подходящих для обсервации помещений. Тогда китайцам передали русскую клинику недалеко от города, сотню вагонов-теплушек для обсервации и сыворотку для медперсонала. 

В декабре 1910-го У Ляньдэ получил от китайского императора особые полномочия, которые впоследствии помогли заметно улучшить обстановку в Маньчжурии. Он много общался с Заболотным, перенимая опыт российских коллег, и в итоге добился разрешения на массовое сжигание чумных мертвецов. Кроме того, У Ляньдэ стал вскрывать трупы в исследовательских целях. До той поры в Китае это считалось уголовным проступком и преследовалось властями, из-за чего местная наука развивалась очень медленно. Ещё одна заслуга китайского медика — создание специальной ватно-марлевой повязки для коллег. Через несколько лет У Ляньдэ стал первым китайским медиком, номинированным на Нобелевскую премию по медицине.

Даниил Заболотный пробыл в Маньчжурии три недели. Вернувшись в Петербург, он выступил с докладом на заседании Госдумы, подробно рассказав, для чего нужна масштабная экспедиция к юго-восточной границе страны, и на эти нужды выделили четыре миллиона рублей. В феврале 1911-го профессор вернулся в Харбин — уже в роли лидера научной экспедиции. К новому приезду Заболотного ситуация стабилизировалась. Теперь российским медикам предстояло досконально изучить лёгочную чуму. Кроме того, профессор хотел окончательно решить «тарбаганий вопрос», твёрдо решив не возвращаться домой, пока не добьётся успеха. Поезд, к которому был прицеплен вагон-лаборатория, выехал из Харбина в Забайкалье — к степям, где живут суслики.

Тушка тарбагана оказалась отличным вместилищем для опасной болезни: чума словно натягивала на себя пушистый костюм безобидного зверька, чтобы усыпить человеческую бдительность. Зимой, когда тарбаган засыпал в норе, болезнь спала вместе с ним, но по весне он становился разносчиком заразы, уничтожавшей целые деревни. Открытие Заболотного продвинуло учёных далеко вперёд. Было доказано, что в Забайкалье и на Юго-Востоке Европейской части России существуют крупнейшие природные очаги чумной болезни, совпадающие с ареалом обитания грызунов. Это позволило разработать механизмы борьбы с распространением болезни. 

Профессор очень дорожил отношениями с женой: вместе с Людмилой они прожили в браке 26 лет. Современники описывали её высокой и стройной светской дамой и любительницей принарядиться. Пока Заболотный ликвидировал болезни войн и нищеты — газовую гангрену, дифтерию, брюшной и сыпной тиф, холеру — Людмила ждала его на родине врача, в Чеботарке. Парадокс, но тесное взаимодействие Заболотного с самыми коварными болезнями мира не подорвало его здоровье, а вот Людмила болела часто и серьёзно. Когда в 1918-м она навещала мужа, работавшего в Киеве, у неё обострился туберкулёз. Обеспокоенный профессор отправил её домой, полагая, что свежий воздух поможет. Вскоре на туберкулёз Людмилы наложился тиф, и она умерла.

Этот удар надолго выбил из Заболотного из колеи. На несколько лет он прекратил научно-практическую деятельность, скрывшись ото всех в родном украинском селе Чеботарка. В печати появились даже заметки о его безвременной кончине, но, выйдя из затворничества, он с ещё большей энергией вернулся к работе, пережив супругу на 11 лет.

Осенью 1929-го Заболотный отправился из Киева в Ленинград в очередную командировку. Профессор привык жить скромно, поэтому, когда ему предложили подать такси к вокзалу, он отказался. Но когда Заболотный вышел на стылую улицу, понял, что это было ошибкой. В Киеве стояла солнечная осенняя погода, а в Ленинграде уже кружила вьюга. Поёживаясь, Заболотный пришёл на трамвайную остановку, где простоял целый час, прежде чем транспорт наконец приехал. Когда командировка закончилась, пожилой профессор почувствовал недомогание. 

В Киеве у него резко подскочила температура. Врач было диагностировал катаральную форму гриппа, но кровь в мокроте опровергла его выводы: болезнь пошла дальше горла, добравшись до лёгких. Тогда к Заболотному вызвали одного из лучших диагностов в стране — академика Николая Стражеско: все знали его как человека, который первым в мире поставил прижизненный диагноз «острый инфаркт миокарда». Но даже его усилий оказалось недостаточно.

Когда градусник перестал вмещать температуру профессора, перевалившую за 42 градуса, у Заболотного закупорилась артерия в сетчатке левого глаза — зрячим остался только правый. Профессор переживал, что после выздоровления не сможет больше проводить исследования, но в какой-то момент вдруг просветлел и сказал: «Впрочем, в микроскоп можно смотреть и одним оком!» Последней попыткой спасти Заболотного была операция, но и она не принесла результатов. Автор биографии Заболотного в «ЖЗЛ» описывает, как, умирая, профессор сказал: «Надо бы исследовать мокроту, нет ли там стрептококка. Может быть, удастся сделать вакцину».