В этой истории, кажется, сплелось всё, о чём самиздат «Батенька, да вы трансформер» пишет годами: несправедливость, расовые предрассудки, провинциальный угар, локальная мутная политика, наркотики, дедовщина в армии, бездомные, Оптина пустынь, зэки, насилие, напрасные надежды, алкоголизм. Главный герой — священник отец Вячеслав, в прошлом — скинхед, милиционер и дезертир, который прошёл через весь ад современной российской действительности.

Представьте, что судьба свела вместе непутёвого скинхеда и скромного благообразного священника. Скинхед успел побыть милиционером, дезертировал из армии, просадил кучу денег в игровые автоматы, имеет проблемы с алкоголем и условный срок за «тяжкие телесные». Священник окормляет приют для бывших осуждённых, собирает вещи и еду бездомным, бессребреник и подвижник, любимец прихожан. Как вы думаете, будет им о чём поговорить? Правильный ответ — да.

Особенно если это один и тот же человек.

Прежде чем стать отцом Вячеславом, Стас Андреев был скинхедом, и, по его словам, он никогда никого не бил по идейным соображениям. Если стенка на стенку — тогда, конечно, махался. Если нападали — отвечал. Но в национал-социалистической своей практике силовые методы никогда не допускал и другим категорически не советовал. Тяжкие телесные повреждения, за которые он получил условный срок, он причинил русскому человеку во время проводов друга Лёхи в армию.

Гулять решили до утра — прямо до отправки в военкомат. Ночью в парке поцапались с другой подвыпившей компанией: как это обычно бывает, кто-то кого-то задел плечом. Поговорили на повышенных тонах и разошлись. Но ненадолго: вторая компания быстро разобрала пару скамеек на дрыны и бросились на новобранца Лёху и его друзей. Пьяный Стас осоловело смотрел, как на него, словно в боевике, несётся парень с огромной деревяшкой, как замахивается. Бац — и в лоб. «Ого!» — подумал Стас. Второго удара решил не дожидаться: перехватил дрын, вывернул резко в сторону, вырвал из рук нападавшего и машинально ударил его сам, по голове. Обидчик растерянно осел в траву и притих. Резко протрезвевший Стас заподозрил, что это хитрый отвлекающий маневр: сейчас подойдёт поближе, а лежачий набросится. Но парень был без сознания.

— Ну, что тебе сказать, — сочувственно произнёс через несколько дней следак, глядя на понурого Стаса. — Потерпевший до сих пор в коме. Врачи говорят, всё может быть. Молись, чтобы он очухался. Молись, понял?

Глава, в которой слишком позитивный батюшка рассказывает, почему нужно работать психоаналитиком и как правильно поднимать денег на решение своих проблем

Без пяти девять к сельскому храму святого великомученика Димитрия Солунского на большой скорости подъезжает «Лада Калина». Из неё довольно лихо выбирается едва не опоздавший на службу отец Вячеслав — рыжеватый и, как подобает настоящему батюшке, довольно большой. И какой-то прям очень весёлый, что не очень вяжется с традиционным образом священника. Постоянно улыбается, шутит и посмеивается, поминает всякие анекдоты и присказки, сопутствующие теме разговора. Про таких говорят — «на позитиве». 

Батюшка спешит на молебен. Там его уже ждут девять женщин и один мужчина слегка растерянного вида, все — пенсионного возраста. Среди этих традиционно скорбно-строго-испуганно-почтительных лиц весёлый отец Вячеслав смотрится чужеродно. Он становится серьёзен только во время молебна. 

— А молодёжь к вам чего не ходит? — спрашиваю после службы.
— Так нету молодёжи-то, — сокрушается отец Вячеслав, не забывая, впрочем, улыбаться. — Разъехалась вся. Чего ей тут делать?

Тут — это в селе с красивым и свистящим названием Сосновый Солонец, Ставропольский район, Самарская область. Село как село: улица Советская, школа, больница, сельпо «Малахит», детсад «Лесная сказка». Делать тут работоспособному населению действительно нечего: большую птицефабрику, что по соседству, закрыли, цементный завод — тоже. Люди ездят на заработки в Жигулёвск и Тольятти — и подальше, в Самару.

Бабушки после молебна осаждают священника и начинают грузить его сплошной бытовухой. Одна на невестку жалуется, другая про погоду рассуждает. Ещё одна старушка начала было свой сон пересказывать, но осеклась: то ли передумала, то ли забыла.

— Вас тут не только как батюшку, но и как психоаналитика используют, — говорю.
— Так это здорово! Пусть психоаналитик, не страшно. Они же зачем в церковь приходят? Пообщаться прежде всего! Потому что им скучно. Одиночество, дефицит общения. Дети погрязли в суете: работы-подработки, кредиты, ипотека. А старикам нужно выговориться. Знаете, раньше я всё старался в разговорах с ними цитировать Евангелие, святых отцов. А потом понял, вернее, почувствовал: когда их приобнимешь, благословишь, в темечко поцелуешь — они становятся счастливее. Вот что им нужно.
— Это, конечно, хорошо, но вы уверены, что в этом функция священника?
— Уверен! Я даже больше скажу. У нас революция произошла во многом потому, что духовенство и Церковь отдалились от народа, стали чужими ему. Священники превратились в сословие. Не было проповедей, не было миссионерства… ой, нет, что я говорю… были, конечно, и пастыри были великие! Но катастрофически мало. Потому-то народ впоследствии уничтожал храмы и расстреливал батюшек.
— А сейчас вы ничего такого сословного не наблюдаете?
— Наблюдаю, наблюдаю… Государство сейчас в какой-то степени поглощает Церковь, и это может стать опасным. Но ничего, Господь управит.

Прямо у храма между двумя деревьями натянута крепкая верёвка, на которой болтаются три распиленных в разную длину газовых баллона. Это самодельная «колокольня». Сам батюшка не «звонит» в баллоны — этим занимается в выходные десятилетний паренёк Кирилл. Полноценной звонницы нет, да и храм святого великомученика Димитрия Солунского появился не так давно, семь лет назад. Церковь в селе когда-то была, но располагалась в другом месте.

В нынешнем храме отец Вячеслав с самого начала.

— Я когда вспоминаю первые две зимы, у меня внутри всё начинает сжиматься от холода, — батюшка поёживается. — Отопления тогда не было. В храме вооот такооой слой инея! В самые холода температура минус 15. В службы бабушки около подсвечника стояли — руки грели. Я так примерзал, что ужас неописуемый. Потом пушки воздушные у нас стояли. Электрические. Мне зимой счета приходили — я падал просто. 60 тысяч, 70 тысяч. А электрик говорил: «Отец, плати давай, а то отключу». И отключал, было дело. В темноте службы проводил. Ну а затем помог один предприниматель, один из соучредителей Грушинского фестиваля. Он купил котёл, сделал нормальную крышу. И мы потихоньку отогрелись. Нормальное отопление появилось два года назад.
— Считается, что настоятель прихода должен быть хорошим фандрайзером. Как у вас с этим?
— Я тоже какое-то время так думал, — вздыхает отец Вячеслав. — Всё время в нервяке пребывал: где взять деньги? у кого попросить? как выйти на бизнесменов? Потом понял: ошибка это. 
— Ошибка?
— Очень много сил на это тратится. Лучше их на что-то другое направить. И потом надо честно сказать: мы бизнесменам уже порядком надоели. Нас много, их мало. Я уже чувствую несколько агрессивное с их стороны отношение. Один на мою просьбу сказал: «Знаешь, у вас там патриарх на яхте катается, а владыки на джипах. Вот у них и позаимствуй». И в какой-то момент я практически перестал просить. Молиться надо. Мне часто приходила помощь после молитв. Неожиданно, сама, и откуда не ждёшь. Один раз была тяжёлая ситуация, храм был весь в долгах, а оказалось, что у одной прихожанки богатый зять. Она ему рассказала про мои проблемы. И он дал мне нужную сумму, чтобы погасить долги.
— А предприниматели, которые вам раньше помогали, тот же грушинец? Перестали? 
— Да они сами на нуле сейчас, если не в минусе. У кого-то отняли бизнес, кто-то разорился. Экономическая ситуация очень плохая сейчас. Люди рады бы помочь церкви, но нет возможности, сами на грани выживания. Смотрите, у нас фундамент вырыт — это мы хотели трапезную сделать, библиотеку и гостиницу открыть. В смысле, не гостиницу, а странноприимный дом, чтобы люди, которым в данную минуту плохо, могли там остановиться и пожить. Но сейчас совсем не до этого. Кризис.

Батюшка умолкает, а потом как будто спохватывается и продолжает с улыбкой: 
— Ничего! Господь управит. Бывает и хуже. Главное, дети здоровы.

Прихожане разошлись. Отец Вячеслав запирает церковь и прикидывает планы на день. Сейчас надо будет заскочить в сельскую пекарню и взять там хлеб. Потом в магазин за крупами и сигаретами. Отвезти всё это в адаптационный центр в Жигулёвске, где обитают недавно освободившиеся из тюрем и колоний граждане. Потом нужно поехать в торговый центр — там есть церковная лавка, в которую сердобольные горожане тащат штаны, свитера, куртки и ботинки для бездомных. Отправиться в Тольятти и вручить нуждающимся снедь и одежду. А после этого нужно вернуться в Жигулёвск и зайти в мэрию по одному довольно непростому делу.

Глава, в которой будущего священника бьют, он становится скинхедом, затем милиционером и пробует уехать воевать в Чечню, но ничего не получается

Путь от Стаса Андреева до отца Вячеслава был не просто причудлив и не просто извилист — траектория образовывала весьма сложные узлы и пересекала все возможные пространства. Взад-вперёд, вправо-влево, вверх-вниз, вниз-вверх. Не обошлось без иронии. Вмешательство Бога, создателя, творца, судьбы, обстоятельств, фатума — кому как удобнее думать — будто решили провести человека через всевозможные испытания и искушения, чтобы не дать ему в результате пойти не туда.

О детстве батюшка вспоминает без особых сантиментов. Родился в Жигулёвске — городе с криминальными традициями и устоями, который в 1990–2000-х местные жители с гордостью называли лидером в России по количеству воров в законе на душу населения — трое на 50 тысяч. Папа работал водителем, мама на птицефабрике. Первые три класса отучился в ханты-мансийском посёлке Андра — родители подрабатывали на северах, потом вернулись. В школе новичка не приняли. Насмешки, унижения, драки, из которых более половины — настоящие расправы. Именно тогда Стас впервые научился давать отпор. Но «своим» ни для кого так и не стал. И не стремился особо: ни одного друга и товарища за несколько лет в школе. После девятого класса Стас ушёл учиться на электросварщика, а потом поступил на юрфак в Тольяттинский политехнический колледж — и везде у него появилось множество друзей и приятелей. 

Именно в это время Стас Андреев с новыми товарищами увлеклись националистическими идеями. Мысли, что во многом происходящем в стране виноваты инородцы и иноверцы, его посещали и раньше, а тут он встретил убеждённых соратников. Дело было в конце девяностых — в России в те времена на национал-социалистические идеи возникло что-то вроде моды, СМИ то и дело рассказывали об очередных подвигах бритоголовых. Когда Андрееву исполнилось восемнадцать, он немедленно вступил в партию РНЕ (Русское национальное единство), куда давно стремился. Но там ему не понравилось: патриоты на поверку оказались жалким сборищем демагогов и параноиков, все мысли которых крутились вокруг делёжки постов в тольяттинском филиале партии.

Гораздо большее впечатление производила скинхедская группировка New City, к которой Стас со своими товарищами в итоге и прибились. Там было немало детей высокопоставленных местных силовиков: знаменитого тольяттинского следователя, прокурора района, командира ОМОНа. Это обеспечивало скинам некоторую безопасность. Но надо сказать, что и отмазывать их родителям практически не приходилось: в активе компании не было громких нападений, избиений, погромов. Чаще — драки с рэперами, чтение и обсуждение правильной литературы плюс репетиции их собственной рок-группы White Storm, для которой Стас писал тексты («И сердца наши скорбью отныне полны, потому что в опасности белая раса»).

А потом Стас и сам стал ментом, устроился по знакомству. Колледж он к тому времени бросил — учёба до смерти надоела. Работал во вневедомственной охране, люто пил, как и почти все его коллеги. Ультраправоты своей не скрывал и даже получил кликуху «Немец». Потом понял, что столько пить больше не может, и уволился. 

И тут подоспела срочная служба. Стас, сообразно убеждениям, решил отправиться в Чечню. Написал заявление, заручился поддержкой военкома. Родителям, понятное дело, ничего не сказал. Поделился только с другом Серёгой, взяв с него слово, что тот не проболтается родителям Стаса. У Серёги округлились глаза, замедлилась речь, и вообще он почему-то, услышав новость, довольно скоро ушёл. На следующий день комиссар срочно вызвал Стаса к себе. У кабинета новобранец увидел своих родителей и сразу всё понял.

— Серёга, гад, ты же слово дал!
— А я его сдержал. Я твоим родителям ничего не сказал.

Формально — да, не подкопаешься. Серёга рассказал своим родителям, а те тут же связались с родителями Стаса. В общем, обломилась Чечня. И попал Стас в моторизованный полк части внутренних войск МВД. Он догадывался, что встретит немало тех, кого так ненавидел на «гражданке», но что их окажется так много, не ожидал. 

«Боже, куда я попал?» — тоскливо думал Стас.

Глава, в которой мы знакомимся с бывшими зэками, отсидевшими по паре десятков лет и теперь пытающимися жить новую жизнь, и при чём здесь Sepultura

Мы на пару минут заскакиваем в пекарню, где для батюшки оставили несколько буханок. Отец Вячеслав бережно несёт деревянный поддон, с удовольствием втягивая ноздрями запах свежевыпеченного хлеба, кладёт его в багажник. Перед тем как уехать, интересуется:

— Как Володька? Работает?
— Работает, работает, — отвечают пекарши. 
— Всё в порядке? Точно?
— Всё отлично, — заверяют женщины.

Володька — недавно освободившийся зэк. Ну как недавно — вообще-то уже почти два года назад, но отец Вячеслав каждый раз в пекарне спрашивает про него. Волнуется. Несколько сроков у Володьки было, и все по «два-два-восемь» — наркотики. И Инка, жена его, тоже наркоманкой была, 16 лет стажа, но завязала. А пока Володька сидел, Инка родила, от другого. Cняли ей дом в селе, жила на попечении прихода. Потом как-то зашла к батюшке.
— Володька освобождается. Чо делать-то? 
— Про ребёнка знает?
— Да.
— А что говорит? Как жить собирается?
— Говорит, нормально жить хочет. Со мной.
— Пусть приезжает, я поговорю с ним.

Володе батюшка сказал: «Всё в твоих руках. Хочешь нормально жить — живи. Не хочешь — не будем и начинать». Володя ответил: «Хочу». Был послушником в храме, потом грузчиком в пекарне, а недавно пекарем стал. А сейчас Инка ждёт второго ребёнка, уже от мужа.

Всё это отец Вячеслав рассказывает по дороге к другим недавно освободившимся заключённым, пока мы едем по дороге, которая раньше называлась Каторжанский тракт — по ней когда-то вели каторжников в Сибирь.

Услышав слова «адаптационный центр», ожидаешь увидеть нечто официально-казённое, но оказывается, что это небольшой, нанятый в аренду три года назад дом в частном секторе Жигулёвска. Здесь живут семеро экс-сидельцев. Цепкие сканирующие взгляды, крепкие рукопожатия, вкрадчивые приветствия.

— Благодарим за хлеб, батюшка! А соли не привезли?

Обстановка внутри суровая, спартанская. На верёвках сушится выстиранная одежда, бельё. В комнатах ничего лишнего. Из роскоши — только маленький телевизор прошлого века. На кухне варится гречка. На столе жестяные кружки с чаем. Разумеется, никакого алкоголя: это не просто «сухой» закон, а главное условие пребывания здесь.

Дядя Витя тут главный рекордсмен. Ему 52 года, из которых на зоне он провёл 28. 

— За что сидели?
— Всякое. Сначала грабежи, разбои.
— А последний раз за что?
— Убийство.
— Как так вышло?
— Ситуация такая была: либо меня, либо я. Ну я и выбрал. 

Володя (уже другой, не тот, что с Инкой) отсидел 22 года. У него последний срок за кражу: воровал вино с железнодорожного состава. Алкоголик со стажем во всю сознательную жизнь; сейчас держится как может, но срывы случаются. Если запивает, то по-чёрному, наотмашь, беспробудно — как будто пытается добрать всё, что не выпил в трезвый период. Потом обычно батюшке кто-нибудь докладывает: видели, мол, твоего Володьку, никакущий у помойки спит. Отец Вячеслав едет, будит: «Ну что, поедешь домой?» — «Пооеееедууууу». 

— Я его на заднее сиденье уложу, все окна открою настежь, но всё равно запах такой, что резь в глазах, аж слёзы текут, — хохочет батюшка. — Привожу его сюда, зову мужиков: «Разденьте его, одежду сразу сожгите, а Володьку вымойте и покормите». И он отходит потихоньку. Возвращается к нормальной жизни.

Сашка тоже отсидел в общей сложности 22 года, последний срок — за убийство. В доме к нему сразу прилепилось прозвище «Мультик»: может сутками смотреть мультфильмы, забывая про всё на свете.

Все они стараются где-то подрабатывать. Главным образом по мелочи: столярничают, могут что-то починить, погрузить-разгрузить. 

— Многие из ваших подопечных встают на путь исправления? Или большинство возвращается туда, откуда пришли?
— Кто-то возвращается, кто-то оседает на воле. Василий был у нас — сейчас водит школьный автобус. Всё, слава Богу, хорошо у него. Ещё один мужик женился, у него тоже всё в порядке. Про Володю и Инку я уже говорил. Все они уже отдельно живут, не в адаптационном центре. 

— Вас, наверное, часто спрашивают, каково это — окормлять бандитов и душегубов?
— Да, всем интересно, как я с ними общаюсь. Некоторые тревожатся: «Вот ты им помогаешь, а вдруг они тебя зарежут?» Ну что, давайте тогда никому не помогать! — похоже, это больная тема для отца Вячеслава, он прямо-таки заводится. — Я всегда отвечаю: хорошо общаюсь, гораздо лучше, чем со многими, кто не сидел. У нас какая-то странная установка: если побывал в местах не столь отдалённых, значит, всё, ставим крест на человеке. Значит, всего от него можно ожидать — как бы он ни жил и что бы ни делал. Вместо социальной реабилитации и адаптации человек получает стойкий статус изгоя. Общество как будто подталкивает освободившегося жить асоциальной жизнью. Я сам через это прошёл. Несколько раз пытался устроиться на работу; как узнавали про судимость — сразу: «Ой, вы нам не подходите». Хотя мне было куда проще — у меня-то срок условный был. А каково реально сидевшим? Абсурд в том, что в нашей стране ещё совсем недавно сидело огромное количество народа. Почти у каждого в родне, если копнуть, найдётся человек, побывавший в тюрьме. И при этом никакого понимания, наоборот — страх и отторжение. 
— А если ещё вспомнить, кто первый оказался в Царствии Небесном…
— Именно! Ох, у меня был случай один. Пришла в храм женщина из другого села. Говорит, в свою церковь не хочу ходить: хорошо знаю батюшку, он когда-то слесарем был и выпивал здорово, а сейчас священник — и что мне, исповедоваться ему, что ли? У меня внутри аж всё закипело. Подвожу её к иконе. Значит так, говорю, посмотри: это Мария Египетская. Знаешь, кем она была? Блудницей! Знаешь, что такое блудница? То-то же. Женщина ахнула: «А почему ей иконы пишут?» Да потому, отвечаю, что 47 лет в пустыне она провела, каялась! А знаешь, кто первый в рай попал? Разбойник, убийца! Женщина аж по стенке начала сползать. Как же так, спрашивает, кто его туда пустил, зачем? А потому что раскаялся и попросил Иисуса помянуть его в Царствии Небесном!

Батюшка некоторое время молчит, успокаивается. Потом продолжает.

— Я раньше очень любил «тяжёлую» музыку. Треш-метал, дэт-метал. Любимой группой у меня была бразильская — Sepultura. И только потом с удивлением узнал, что её лидер, Макс Кавалера, принял православие. Когда его спросили почему, он ответил: «Посмотрите на Христа — он водился не с элитами, не с высшим обществом, а с разбойниками, с проститутками, со всяким отребьем вроде меня», — батюшка восхищённо смеётся. — А ведь так и есть. Кто составлял его окружение? Всякие вонючие рыбаки, грешники, блудницы, мытари. Кстати, вы знаете, кто такие мытари?
— Сборщики податей?
— Ха-ха. Есть один важный нюанс. Это сборщики податей для римлян, оккупационных войск! Другими словами, это те же полицаи! Вот почему их так ненавидели. Да и у нас полицаев всегда ненавидели больше, чем немцев. А теперь представьте: 1942 год. Война. Приходит Иисус и начинает водить дружбу с полицаями. Что бы мы о нём подумали?
— Боюсь, что ничего хорошего.
— Вот именно. Мне кажется, когда мы это поймём, впустим в себя эту информацию, переварим её, — тогда начнём по-другому понимать Евангелие.

Глава, в которой скинхед попадает в рабство к дагестанцам-сослуживцам, дезертирует, собирает пресс-конференцию и начинает сомневаться в своих взглядах

У каптёрки его окликнули:

— Ээ, сюда подойди.

Стас Андреев, оглянувшись по сторонам, подошёл. Хотя можно было и не оглядываться — помощи всё равно ни от кого не дождёшься.
— Иди, не бойся. Принёс?
— Ребят, ну нет денег, я же говорил.
— А ты попроси у кого-нибудь. У папы-мамы. Родственники, да?
— Нет у них.
— Друзьям скажи. Пусть помогут. Скажи: друзьям помогать надо. Если не принесёшь завтра, счётчик включим. Тик-тик-тик. Тебе же хуже. Зачем хуже себе делать? Мы не хотим, брат.
— Ну подождите немного…
— Эээ, пойми, не можем мы ждать. Мы бы рады, но никак — да, Тимур? Вот и Тимур говорит: мы не можем ждать. 

Стас служил недалеко от дома, его часть находилась в Самаре, но это стало единственным плюсом в службе. Всё остальное было одним сплошным жирным минусом. Власть в части безоговорочно принадлежала дагестанцам, обложившим данью остальных сослуживцев и превратившим их в рабов. Вернее, в обратном порядке: сначала заставляли стирать носки, приносить еду, подметать в казарме, а потом уже, когда этого стало мало, стали вымогать деньги. Поблажек не делали никому. Совсем неоткуда взять? Ну иди на улицу, попроси у прохожих. Или отбери у них. Твои проблемы, короче. Жизнь в части стала адом, трое срочников вскрывали себе вены (все трое выжили), но офицеры и командование части безмолвствовали. Первые сами до одури боялись дагестанцев, даже в роте не ночевали, вторые не хотели выносить сор из избы.

И зря. В итоге сор из избы вынес Стас, и мало не показалось никому. Его уже поставили на счётчик за неуплату и вот-вот должны были отметелить за первую просрочку. Но Стас не стал дожидаться — и бежал вместе с накануне избитым казахом Азаматом Алгазиевым. Отправились они не в никуда, а к Олегу Киттеру, известному в Самаре политику, некогда участвовавшему в выборах мэра, и что важно — убеждённому националисту. Киттер в тот же день созвал пресс-конференцию. Грянул гром. Комполка в ужасе названивал родителям Стаса и то угрожал, то спрашивал, сколько денег нужно их сыну, чтобы замять скандал. В Самару выехали корреспонденты федеральных СМИ. А военная прокуратура возбудила уголовное дело.

Вёл его татарин, что не могло обрадовать Андреева. Следователь сразу сказал ему: ничего не бойся, на тебя сейчас давить будут, но ты держись, заявление не забирай, и мы их прижмём. Так и вышло, несмотря на мощное противодействие как со стороны дагестанской диаспоры, так и со стороны военных. Главному обидчику и зачинщику Руслану Даудову дали реальный срок. Стаса перевели в другую часть, в Ульяновск. А Азамат Алгазиев забрал своё заявление и испарился, хотя в части не испугался вступиться за русских парней, которых дагестанцы пытались заставить танцевать лезгинку (за что и был избит), а тут не пошёл до конца.

— В новой части у вас проблем не было?
— Нет. Правда, офицеры всё допытывались, зачем я так поступил, говорили, что надо было иначе вопрос решать. Я ответил: «Решил, как считаю нужным». Были и дагестанцы в части, один раз подошли ко мне, какие-то претензии начали высказывать, я им сразу сказал: «Вы чего, не знаете, кто я? Поинтересуйтесь. Я сейчас один звонок сделаю — и сюда приедут на части вас рвать». На понт взял их, конечно, некому мне было звонить. Но они поверили и больше не подходили ко мне. Ходили злые, зубами скрежетали, но не рисковали связываться.
— А чеченцы, которых вы так стремились повидать, были в армии?
— Ещё в Самаре были двое из Урус-Мартана. Они выросли во время войны и повидали многое. Они ни разу нас не ударили, не вымогали деньги, не оскорбляли. Более того, они были единственными, кто за нас заступался перед дагестанцами, когда начинался беспредел.

После столкновения с такими чеченцами и таким татарином у русского националиста Андреева впервые зародились идейные сомнения. Пока что сомнения, не более.

Но чуть раньше, во время службы, похоже, зародилось ещё кое-что.

— Стас!
— А? — открыл глаза задремавший рядовой.

Перед его кроватью стоял сияющий Анвар. Один из немногих совершенно мирных и дружелюбных дагестанцев. В руках у него была пыльная синяя книжка.

— Это тебе! В гараже нашёл, на полу валялась. 

Стас с недоумением рассматривал подарок. Это была Библия, издание «Гедеоновых братьев».

— Спасибо, Анвар, но зачем мне?
— Как зачем? — не понял однополчанин. — Мы, мусульмане, Коран читаем, а вы Библию. Нельзя, чтобы такие книги на полу валялись!

Библию Стас полистал, но читать не стал. Зато прочёл другую книжку, которую нашёл на чердаке. Она называлась «О перенесении скорбей» — вовремя попалась. В ней утверждалось, что христианину нужно молиться за обидчиков. Стас оценил юмор ситуации, но всё-таки решил попробовать. Лежал и молился за Арслана, за Тимура, за Ализана, за других, унижавших и избивавших его и его друзей.

Неправдой было бы сказать, что тут-то и открылась истина, что снизошло откровение, что Стас почувствовал что-то важное. Но так же неправдой было бы сказать, что он не почувствовал ничего. Что-то всё-таки произошло.

Ему почему-то стало легче.

Глава, в которой мимолётом показано, как живут бездомные люди, и объясняется, почему на них сложно положиться, а батюшка почти чертыхается

Мы заехали в торговый центр, где отца Вячеслава в церковной лавке дожидались несколько пакетов с одеждой для бездомных. А потом отправились к небольшой площадке, что у муниципальной ночлежки для бездомных. Сюда наведываются волонтёры с супом, горячей едой, компотом. И в это же время сюда прикатывает батюшка с хлебом, продуктами и одеждой. 

К одежде сразу устремляется Валька, женщина на коляске, рядом с которой неотлучно находится моложавый мужичок в неестественно яркой белой жилетке. Валька придирчиво рассматривает вещи, примеряет на себя. Когда начинает ощупывать мужские свитера, кто-то не выдерживает:

— Решила всё себе забрать, что ли?

Валька почему-то заливается смехом, откидывается назад на коляске.

— А тебе что, самый умный, что ли? — вступается её кавалер.
— Не глупее тебя! — довольно злобно выкрикивает недовольный.

Приятель Вальки вскакивает и направляется к нему. Все мгновенно затихают: сейчас будет драка! Валька, приоткрыв рот, с восторгом глядит на дуэлянтов. Но те, наскоро оглянувшись по сторонам, раздумывают драться: всё-таки кругом полно народу, а ещё волонтёры, священник.

— Поздравьте, батюшка, на работу выхожу! — морщась от удовольствия, хвастается Виктор. Бравого вида пожилой человек, довольно неплохо одетый. Так и не скажешь, что бездомный. 
— Поздравляю, а куда? — на удивление безрадостно откликается отец Вячеслав.
— Охранником меня берут в магазин! Вчера там был. Спрашивают: рубашка у тебя есть хорошая, однотонная? Говорю: две штуки! Они говорят: а штаны? И штаны есть, хорошие, только погладить нужно. Вот только обуви нет нормальной. А они и говорят: ничего, мы тебе купим, потом отдашь, только размер скажи! Вот так! С понедельника уже выхожу.
— Ну хорошо, — не сразу отвечает батюшка, и я впервые обнаруживаю, что его улыбка может быть и другой — равнодушно-дежурной.

Народ поел и постепенно расходится. Остаётся только переминающийся с ноги на ногу Кеша — низенького роста мужик лет 55 с опасливо-хитрым взглядом. Ранее они о чём-то негромко тет-а-тет переговаривались с батюшкой.

Мы собираемся ехать дальше, и отец Вячеслав подзывает его.

— Ну, Кеш, что надумал? Едем?
— Едем, — послушно отвечает тот.

Периодически батюшка у своих знакомых осведомляется, не нужен ли кому-нибудь работник. И пристраивает туда обитателей адаптационного центра или кого-нибудь из бездомных. Вот и Кешу, кажется, пристроил.

По пути отец Вячеслав начинает расспрашивать будущего работника. 

— Расскажи о себе. Сидел?
— Что ж, врать не буду, — с каким-то даже удовольствием отвечает Кеша. — Сидел, да. 
— Пьёшь?
— Нет.
— Честно?
— Честно.
— А пил?
— Не буду отказываться. Пил.
— Сильно?
— Оооо, — машет рукой Кеша. — Пальцы ног потерял по пьяни. Подмёрз. На работе выпил, чтобы согреться, и переборщил.
— Но теперь точно в завязке?
— Точно, батюшка.
— Я почему спрашиваю — пить нельзя. Вообще. Ни капли, ничего. 
— Это как скажете. А курить можно?
— Курить можно.
— А то я курю, — важно говорит Кеша и начинает разминать сигарету.

Мы передаём его с рук на руки. Работодатель с Кешей уезжают, а отец Вячеслав некоторое время смотрит им вслед. На лице священника сомнение.

— Ну посмотрим, может, что и выйдет, — говорит он.
— Часто не выходит?
— Часто. Бездомные в основной своей массе ненадёжные люди. Тем более убеждённые бездомные, которые уже «подсели» на бродяжничество. Это наркотик своего рода. Они не хотят нигде оседать. В приюте им скучно, к тому же там не выпить. Да и вообще в любом месте долго — скучно. И работать они толком не хотят. Тянет их, короче говоря, свобода — от морали, от обязательств.
— Но не все же. Вон Виктор охранником устроился.
— Да никуда он не устроился! — машет рукой отец Вячеслав. — Уже полгода от него слышу: «выхожу на работу», «выхожу на работу». Потом приезжаю — а он опять тут, и алкоголем от него несёт. Жалко его, конечно. Два высших образования, был когда-то директором строительной фирмы в Тольятти. Начал пить — лишился всего, включая квартиру свою. Жил в гараже. После у меня при храме жил, я ему дом снимал. И опять начал попивать. Я его раз предупредил, второй, а потом он сам уехал. Потом и гараж пропил.

Мы собираемся ехать дальше. Но батюшкина «Калина» начинает себя странно вести. Не сразу заводится. А буквально через пару минут глохнет — и по закону подлости на оживлённом перекрёстке.

— Вот испытание… Стартер опять барахлит! Ах ты… Да ты ж… — переживает батюшка. Думаю: неужели чертыхнётся сейчас или того хуже? Но нет: самое страшное, что вырывается из уст священнослужителя, это вполне невинные «ёлки-моталки». Машины сигналят; некоторые, объезжая, явно собираются сказать застрявшему водителю пару ласковых и уже открывают рот, но, завидев растерянного человека в рясе, передумывают.

Наконец мы заводимся и едем в мэрию.

Глава, в которой скинхед ведёт опасную игру с милицией, попадает в игорные заведения и переживает трансформацию

«Свобода! Пиво, водка, рок-н-ролл! И церковь, конечно», — так думал рядовой Стас Андреев, после всех своих испытаний демобилизовавшийся из армии. Ещё в армии он решил усердно ходить в храм. И начал было — только быстро надоело ему. Службы казались долгими, прихожане — скучными. Так постепенно и забросил.

Тем временем Сергей Лекторович, который хитро, через родителей, сдал Стаса с его Чечнёй, перешёл от рядового скинхедства к активным политическим действиям. И даже создал партию «Национальный альянс». Стас на правах старого друга возглавил жигулёвский филиал. Заседания, листовки, митинги, издание газеты «Русский ответ». Сначала было интересно.

— Ребят, у нас к вам предложение, — говорил Сергею и Стасу сотрудник регионального управления по борьбе с организованной преступностью, накануне пригласивший националистов в бар выпить пивка. — Работайте на нас. Мы вас будем прикрывать. А вы нам будете помогать.
— Как, например? — поинтересовался Сергей.
— Ну, например, нам нужно к саентологам внедриться. Узнать, чем они там занимаются. Нас они уже видели, а вас нет. Уверен, у вас получ…
— Извините, нам это неинтересно, — вежливо оборвал его Сергей. — У нас другие планы в жизни.
— Ну и зря. Но ваше дело, конечно, — расстроился милиционер. А потом, увидев у Стаса сигареты «Альянс», пошутил. — У тебя, я смотрю, даже сигареты принципиальные.
— А у тебя, я смотрю, даже пиво принципиальное, — парировал Стас Андреев, кивая на кружку с чешским «Козелом».

Но довольно скоро Стас понял, что политика — это не его. «Национальный альянс» всё больше занимался делами, уже весьма далёкими от национал-социализма. А потом Андреев поссорился с Сергеем и окончательно оставил движение. Сергей с тех пор перешёл в бизнес, провёл три года в колонии-поселении за ДТП со смертельным исходом, и запустил производство инновационных систем пожаротушения.

Летом 2005 года произошла та самая история с проводами друга в армию. Другу, кстати, в той драке так отбили селезёнку, что часть её пришлось удалить, и в армии он так и не побывал. Хорошие проводы вышли.

Итак, следователь посоветовал Стасу молиться о том, чтобы потерпевший вышел из комы. Андреев молился, а для верности решил ещё сходить на крестный ход. Позвал друзей. Они захватили с собой курицу и сало, а у Стаса ещё хватило ума надеть новые кроссовки. В итоге еда на жаре протухла, а ноги были стёрты в кровь. Зато Андреев познакомился со священником, который ему сразу очень понравился: немногословный, смиренный, тихий. Словом, настоящий батюшка. Алексей Ким, кореец по национальности.

«Однако мне везёт», — подумал по этому поводу Стас. Но на приглашение приехать как-нибудь в гости ответил утвердительно.

Потерпевший к всеобщей радости очухался, и Стас Андреев отделался условным сроком. Но довольно скоро ему было суждено пройти через ещё одно испытание. В Жигулёвске начали открывать один за другим залы игровых автоматов. Условно осуждённый Андреев повадился туда захаживать. Ходил всё чаще и чаще. А денег оставлял всё больше и больше. Дошло до того, что Стас взял в кредит круглую сумму — и спустил её в один вечер.

Андреев уже понял, что подошёл к краю, но ещё не понял, что делать. Так же, как понял, чем не хочет заниматься в этой жизни — политикой, юриспруденцией, но ещё не понял, чем хочет. Для начала решил уйти из дома. Сперва пожил у одного друга, потом у другого. Затем оказался в деревне Осиновке, у отца Павла Фофанова, с которым познакомился во время крестного хода. Вернулся домой, устроился работать штамповщиком на завод, но надоело, перестал ходить, уволили. Потом грузчиком на кондитерский комбинат. Опять начал выпивать. Но при этом каждые выходные ездил в село Верхнее Санчелеево к отцу Алексею Киму. И с каждым разом всё тяжелее было ему возвращаться в город. Батюшка, почувствовав, что творится со Стасом, позвал его поработать в селе пастухом. Андреев с радостью остался. Пас коров, жил у отца Алексея при храме полгода, каждый день общался с ним. Именно в этот период окончательно рассеялись все национальные предрассудки Стаса.

Он тогда ещё не осознавал, что выбрался наконец на нужную дорогу и делает первые шаги по ней. Решил заехать к другу, который жил в Оптиной пустыни. Проведал, собрался обратно, но попросили подежурить в храме и поколоть дрова в бане. «Ладно, задержусь на пару дней», — думал Андреев. И задержался на три года. Сначала был трудником, потом послушником. А потом отправился домой. Ему надо было сделать выбор: монашество или приходская жизнь. 

Поехал в гости к отцу Павлу Фофанову. Отмечали престольный праздник. Была там и сестра отца Павла. Стас уже был с ней немного знаком, и она ему нравилась. Выпил вина, расхрабрился. Корявым почерком на обрывке какой-то бумажки написал: «Выйдешь ли ты за меня? Да или нет?» Вечером постучался к ней в дом, вручил. Вскоре девушка вынесла листок со своим ответом. Дрожащими пальцами Стас развернул его и прочёл: «Я согласна, но при условии: сначала сорок дней читаем акафист Пресвятой Богородице». Обе записки теперь — семейные реликвии.

Стас решил съездить в Оптину пустынь к своему духовнику, отцу Никите, чтобы благословил на брак. К тому времени будущая матушка рассказала о предложении своему брату, отцу Павлу. Отец Павел поделился новостью с благочинным. Тот обрадовался: «О, так у нас в Сосновом Солонце место есть!»

Благословение у духовника пришлось просить не только на брак, но и на священство. Отец Никита благословил Стаса, а потом хитро улыбнулся:

— Не захотел, значит, в монастыре смиряться? Придётся смиряться в семье.

Так Стас Андреев стал отцом Вячеславом.

Финальная глава, в которой священника хотят обвинить в экстремизме, но он всех побеждает

Повод для визита в мэрию не из приятных. Отец Вячеслав волнуется и даже особо не скрывает это. Его попросил зайти заместитель главы Жигулёвска. Дело в том, что накануне в городе прошли Евангельские чтения, организованные с кучей накладок и с почти явным втыканием палок в колёса со стороны некоторых сотрудников мэрии. Во всяком случае, в этом убеждён отец Вячеслав. Горячность взяла в какой-то момент верх, и батюшка в одном интервью набросился на чиновников за отвратительную организацию мероприятия. А заодно в сердцах попросил не забывать, что Церковь — это величина постоянная, она была при Киевской Руси, и при Российской империи, и при Советском Союзе. И что даже если нынешней России не станет, Церковь всё равно останется. Разумеется, не в смысле «скорее бы», а в смысле «задумайтесь о вечном». Но в мэрии, услышав об этом, не на шутку взвились, обозвали экстремистом и попросили зайти объясниться. 

Заммэра Артур Маливанчук встречает отца Вячеслава мрачнее тучи и первые минуты смотрит волком. До этого он работал заместителем областного УФСИН по воспитательной работе — выразительно смотреть он умеет. 

— Вы, батюшка, вообще думаете, что говорите, или нет? Вы неприятностей ищете — выступаете против государства?

Отец Вячеслав объясняет, что учился на юридическом и за своими словами следит, и даже если бы по каким-то диким причинам помышлял против государства, не сказал бы об этом прямо. А потом переходит в контрнаступление и жалуется Маливанчуку на плохую организацию Евангельских чтений. Тот недовольно что-то чёркает в своем блокноте и, обрывая отца Вячеслава на полуслове, неожиданно говорит:

— Понял, разберусь. Отец Вячеслав, я предлагаю поговорить о более конструктивных вещах. Вы не хотите поздравить наших жигулёвских моряков? Их утром в воскресенье на площади чествовать будем. Они были бы рады. И мы тоже.

Хороший ход. Батюшка, кажется, даже немного теряется: он надеялся избежать конфликта, но, похоже, не предполагал, что первый шаг к примирению сделает чиновник, и так уверенно. 

— С радостью, но утром у меня молебен. Может быть, я запишу видеообращение?
— Отлично. Запишите. А ещё давайте в газете поздравим.
— С удовольствием, я даже сам могу написать текст.

Все потихоньку расслабляются. Маливанчук спрашивает отца Вячеслава, служил ли тот в армии. Батюшка отвечает утвердительно, разумно умалчивая о подробностях службы. Тут беседа уже окончательно принимает светский характер: двое мужчин, один из которых в костюме, а другой в рясе, находят общих знакомых, пускаются в воспоминания о былых временах и местных бандитах и даже спорят, где был убит один из авторитетов — в Жигулёвске или в Испании.

— Ох, не зря молился сегодня утром святому Спиридону, — с облегчением выдыхает отец Вячеслав, выходя из кабинета. Мы прощаемся с батюшкой. Сейчас он поедет домой — к матушке и пятерым их детям: Нине, Ларисе, Варфоломею, Андрею и Тамаре. 

Машина опять не заводится.

Отец Вячеслав смеётся, вспоминая, что в юности он считал себя не просто атеистом — убеждённым антихристианином, можно сказать, сатанистом. Даже какое-то время носил на шее амулет из кости «Глаза дьявола» — с дырочками-глазами и рожками.

А накануне отправки в армию бабушка протянула ему алюминиевый крестик на верёвочке.

— Ба, что это?
— Надень.
— Отвяжись. Ты же знаешь, я неверующий.
— Всё равно надень!
— Сказано — нет. Хочешь — иди сама лбом бейся об пол, а я не буду.
— Ради меня! Прошу тебя! Неужели сложно? Ну что тебе стоит… 
— Всё-всё, только отстань. Вот, видишь, надел! Довольна?

Сам думал: «Ничего, на призывном пункте выкину». А там замотался и забыл. Спохватился через какое-то время: ой, а чего ж я всё его ношу, надо выбросить. И снова из головы вылетело. А потом опять вспомнил и подумал: «Да и ладно, я к нему уже и привык. Пусть висит. Никому не мешает».

И улыбнулся.