Сегодня у самиздата «Батенька, да вы трансформер» большой праздник — день рождения Теодора Глаголева, путешественника, орнитолога и апокалиптолога с нашего логотипа. Ему исполнилось бы сто сорок четыре года. Теодор Глаголев жил в конце девятнадцатого века, стал свидетелем многих важных исторических событий и остался совершенно безвестен — ни о нём, ни о его работе по сбору доказательств того, что Конец Света уже давно случился, никто не помнит. Кроме нас: у нас есть дневник Глаголева, который мы по счастливой случайности купили на Портобелло-Роуд в Лондоне, а также оставленная Глаголевым в наследство система познания мира Постапокалипсиса. Сегодня в честь праздника мы адаптируем из блокнота нашего героя ещё один отрывок, описывающий события 1(13) марта 1881 года, дня убийства революционерами в Санкт-Петербурге императора Александра II. Покушение косвенно сказалось и на жизни самого Тео, которому тогда было лишь девять лет.
Теплеет. Солнцу не мешают облака. Лёгкий ветерок с Атлантики доносит морскую свежесть. Сегодня мне предстоит первая серьёзная тренировка в Атлетическом клубе местного университета.
Чуть позже я поделюсь своими мыслями относительно самой игры и того, какое теперь значение имеет она для этих мест. Шутка ли, игрокам (не всем, правда) тут платят за матчи. Доллары тратятся на экипировку, поля, фуршеты. По всей юго-восточной Пенсильвании находятся толстосумы, готовые платить молодым крепким парням за то, чтобы те на потеху публике не щадили себя и соперников на поле. Воистину история циклична.
Но сейчас я припоминаю не древний Рим, но древнюю свою молодость. Первомарт 1881-го. Скоро ведь очередная годовщина. В столице, на месте гибели и в церквах пройдут панихиды. По всей Империи пройдут, не сомневаюсь.
Но не календарь подтолкнул меня к тому, чтобы в очередной раз тревожить память. В местной посудной лавке я нашёл точно такого же фарфорового скворца, которого потерял в тот день. Когда я увидел его на стеллаже за правым плечом хозяина лавки, меня обдало холодом. Я хотел кинуться, схватить статуэтку. Но выждал. Сосредоточился и, заплатив означенную цену, вышел из лавки, сжимая свёрток вощёной бумаги. Теперь он тут, за моим столом. Мейсенского фарфора скворец в осеннем окрасе. Точь-в-точь как тот, который разбился шестнадцать лет назад.
В памяти моей сохранились лишь крупицы, обрывки воспоминаний того дня — до поры ли? Я помню утро. Промозглое воскресное утро. Уже взялась за своё оттепель, снег подтаивал, смешиваясь на мостовых с навозом. Отец в то время только начал поправлять дела. Получил новую должность в ведомстве графа… Как же его? Тьфу, вылетело. Ну да вспомнится. Как только в семье появились «лишние» деньги, отец сразу решил перебираться ближе к «кипятку жизни», как он выражался в те дни. К Невскому. Поселились мы на углу Мойки и Марсового поля. Адрес по Марсовому полю я уже не припомню, а по Мойке всё просто — дом № 1. В народе его называли, да и, поди, по сей день называют Домом Адамини. Бедный Антонов. Выстроил такую домину, а назвали её именем архитектора. Не свинство ли?
Помнится, как дворники на Екатерининском (сейчас он называется каналом Грибоедова — примечание редакции) сгребают жижу и сбрасывают её в воронки у края канала. Так жижа эта стекает в воду к остальным нечистотам города. По льду на Екатерининском уже ходят только смельчаки. О катаниях я уже позабыл как две недели. Столько же не видел Николашу. Болезнь не давала мне сопровождать няню в мясную лавку.
Небо, помню, было словно рваная половая тряпка. То бурое, то серое, где-то белел просвет.
Я следил за дворниками, работавшими лопатами по обе стороны набережной канала. Было то до полудня. Проснулся я поздно, мать уже пришла с воскресной службы. Умылся, позавтракал под присмотром Веры Петровны. Как сейчас помню цветастые картинки каталога южно-американских птиц, который я листал в тот день. Уселся у окна.
Глазел я, должно быть, не меньше часа. Прохожие и экипажи, дворовые псины, мальчишки из лавчонок (среди них я надеялся разглядеть Николашу) — всё захватывало меня, не имевшего в те дни возможности бывать на улице.
Сейчас не припомню точно время, но после того как мы с матерью закончили заниматься французским, пришла тётушка. Было это, думается, во втором часу. Меня снова пустили к окну. Устроился я на стуле в коридоре, в то время как родственницы удалились «секретничать» в гостиную. Около часа дня я видел, как пронёсся в отдалении по Невскому экипаж Императора. А может, я уже и надумываю, и то был не он. Но охрана была у экипажа знатная, так что мог то быть и Император в сопровождении конвоя.
Родственницы вышли из гостиной, смеясь о чём-то, мне неведомом. Тётушка подошла ко мне, присела так, чтобы быть со мною вровень и, погладив по голове, сказала, что отбывает надолго. Речь шла, конечно же, о гастролях, но тогда я не помню, чтобы мне об этом сообщали. Вдруг у неё в руке появилась небольшая бумажная коробочка, повязанная фиолетовой лентой. Я в нетерпении сорвал ленту, разорвал коробку, и передо мной предстал скворец. Тётушка рассказала, что это за создание, и посоветовала найти его в одной из моих книг. Я расцеловал её и крепко обнял. В следующий раз нам пришлось свидеться только через год.
Проводив сестру, мама подошла ко мне. Назвав меня Федей (помню, я попросил не называть меня так), она взяла из моих рук скворца и поставила его на мой столик у окна. Велела идти умыться, потому что сейчас мы будем пить чай с пирожными. Мимолётная обида на мать улетучилась. Я скорее побежал умываться. Но успел я только переступить порог уборной, как из гостиной услышал оклик мамы: «Беги сюда! Федя! Царь едет!» Я бросился обратно и, чуть не свалившись в коридоре, вбежал в гостиную, и тут раздался взрыв. Задребезжали окна, жуткий треск. Мать охнула и кинулась от окна — укрыть меня от опасности. С минуту она держала меня крепко, я начал вырываться — я хотел подобраться к окну. Что случилось? Мать не пускала. Она держала меня и даже взяла с меня клятву (невиданное для неё, православной, дело), что я не подойду к окну. Сама же она, уверившись, что я не шелохнусь, направилась к нему. Второй взрыв. Окна снова задребезжали, но выдержали, и уже я бросился к матери, чтобы укрыть её. Чуть опомнившись, она увела меня в родительскую спальню. Я в успокоении не нуждался, но она всё причитала «бедный, бедный… Федя». Я не мог взять в толк, почему я бедный.
Меня пустили к окну только вечером, когда едва можно было различить сколоченную на скорую руку ограду вокруг места убийства Императора.
Отец вернулся ещё через неделю. Он посетил Семёновскую в день казни «первомартовцев». Ему даже удалось пробиться в первые ряды. Вернулся он мрачным уже к вечеру. Мрачнее обычного, хотя в то время видеть его смурным мне приходилось много чаще, нежели весёлым. Никогда мы с ним не заговаривали о том, что он видел. А я как наживую представляю эту картину: несчастные с дощечками на шее: «цареубийца».
Уже позже, лет через семь-восемь, я встретил в чайной художника-любителя, божившегося, что он был свидетелем, как он это называл, «казни» Императора. Я, конечно же, ему не верил — в то время в Петербурге то тут, то там можно было встретить таких «свидетелей». Обычно вид они имели крайне убогий и историями своими делились только под водку, которую перед этим предстояло им ещё заказать. Этот же господин выглядел опрятно, хоть и небогато. Рассказывал он о смерти Александра действительно подробно, описывая мимику и жесты царя. Мне надо торопиться… Я всё же не верил ему, пока он не достал из внутреннего кармана сюртука медаль. Медаль — разве что не была она куплена у лавочника или крестьянина — подтверждала слова художника. Как же его звали? Как-то на П. Что-то скандинавское.
А фарфоровый скворец… На следующий день после взрыва я спросил у няни о подарке тётушки — никак не мог его найти. Она сказала, что от взрыва скворец упал со стола и разбился. В тот же день на том же канале погиб и Николаша. Говорят, последним лицом, которое он видел в жизни, был грустный лик Императора Александра.
От редакции:
Интернет и современные технологии дают нам возможность узнать много того, чего мог и не знать Теодор Глаголев. Например, мы можем ознакомиться с дневниковыми записями Льва Тихомирова, общественного деятеля, успевшего побывать за свой век и народовольцем-революционером, и монархистом и умудрившегося умереть своей смертью во времена зарождения СССР. Тихомиров поддерживал убийство Александра II, в организации покушения участия не принимал, а восемь лет после убийства удивлялся в дневнике, какие же бесполезные были революционеры и каким же император был «добрым, по-видимому, достойным самой счастливой жизни» человеком. Там же можно посмотреть на план убийства руки Тихомирова.
Дом Адамини, о котором идёт речь в записи, — место вообще любопытное. Например, в тридцатые годы девятнадцатого века в нём проживал барон Павел Львович Шиллинг фон Канштадт, рок-звезда — он построил первый в мире электромагнитный телеграф. 21 октября 1832 года барон занял целый этаж дома, чтобы шокировать общественность передачей сообщений по проводам. На одну из демонстраций заезжал Николай I.
Неизвестно, в какой именно квартире проживало семейство Глаголевых, но сохранились планы дома Адамини. Дом сильно пострадал от фугасных бомб во время Великой Отечественной, но и сейчас стоит в Санкт-Петербурге, по адресу Марсово Поле, 7, в его подвале работает ресторан «Гастроном». Через канал возвышается Храм Спаса-на-Крови — построенный на месте убийства императора Александра II по приказу его сына Александра III.
Касательно других персоналий, упомянутых в этой истории, то с большой долей вероятности можно утверждать, что погибший Николаша — это четырнадцатилетний Николай Максимович Захаров из соседской мясной лавки на канале, который был одним из четырёх погибших во время покушения. Помимо него, императора и революционера-камикадзе Игнатия Гриневицкого, погиб Александр Малеичев, казак лейб-гвардии Терского эскадрона собственного Его Величества конвоя. Ранены семнадцать человек, восемь госпитализированы.
Наконец, художник П. и медаль. Медаль «1 марта 1881 года» и правда существует — её утвердили через одиннадцать дней после гибели Александра II, двести серебряных штук отчеканили на Монетном дворе. Медаль вручили всем казакам из кортежа императора, некоторым из охранной стражи, матросам и юнкерам, медицинским работникам, а также всем известным свидетелям, очевидцам и раненным во время нападения.
А художником, которого Глаголев встретил в чайной лавке, вполне мог быть упомянутый в историческом «Московском журнале», считающем себя преемником журнала Николая Карамзина, В. Петерсон. По ссылке можно прочитать о купленном в букинистическом магазине Санкт-Петербурга альбоме неизвестного В. Петерсона, который ездил по стране и рисовал (не очень хорошо) просторы, а однажды вроде как стал свидетелем убийства императора. Если он и правда был свидетелем, то у него как раз должна была быть медаль «1 марта 1881 года». С другой стороны, у семьи Глаголевых, судя по всему, такой тоже не было.
