Женское влияние становится всё активнее в разных жизненных сферах: формулируются новые правила языка и маркетинга, благодаря движению #Metoo пересматриваются старые установки. Это касается и политики: в США самым молодым членом Конгресса становится Александрия Окасио-Кортес, Хиллари Клинтон активно поднимала вопросы гендера во время избирательной кампании. Публичная политика в России тоже переживает трансформации вслед за остальным миром, но с поправками на местную специфику. Одними из самых активно обсуждаемых новостей становятся акции в поддержку сестёр Хачатурян и девушек, проходящих по делу «Нового величия», в рамках скандальных выборов в Мосгордуму всё чаще звучат женские имена: Любовь Соболь, Юлия Галямина, Ольга Мисик. Журналист Александр Дельфинов решил зафиксировать эту трансформацию и разобраться, как она случилась и куда заведёт.

Отряд мужчин в тяжёлой полицейской экипировке, как агрессивный монстр из сросшихся тел, вытаскивает из автомобиля незарегистрированного кандидата на выборах в Мосгордуму Любовь Соболь. Она пытается сопротивляться, её утаскивают в автозак. Другая незарегистрированная кандидатка, Юлия Галямина, выйдя из ОВД после задержания, обращается с речью к собравшимся на Трубной площади, хочет организовать проход для людей, окружённых полицейскими. Галямину задерживают повторно, назначают административный арест на 10 суток, когда срок истекает — сразу ещё на 15. Деталь: в полицейских протоколах её везде записывают в мужском роде: гражданка Галямина Ю. Е. «принял участие в несогласованной массовой акции», «скандировал лозунги», «создавал помехи движению пешеходов» и «не реагировал» на требования полиции. 

Идёт разгон протестующих, росгвардейцы орудуют дубинками, и вот кадр, обошедший соцсети: одна женщина помогает идти другой. Первая — в белой футболке, у второй разбита в кровь голова и кровавые пятна на одежде. На её лице недоумение, но не страх. Эта раненная представителями власти женщина вообще-то сама представляет городскую столичную власть, она — муниципальный депутат района Хамовники Александра Парушина, а ещё художница, как следует из информационной записи на сайте муниципального округа, «художественный редактор ООО „Издательство "Мир Детства"“».

Другой эпизод московского лета. Семнадцатилетняя Ольга Мисик одна перед строем «космонавтов». У них шлемы, бронежилеты, пятнистая униформа. У неё в руках Конституция РФ в синей обложке, она зачитывает её фрагменты угрюмым сотрудникам МВД. Казалось бы, двинется отряд — сомнут. Позже сообщалось: Ольга была арестована на 48 суток, кроме того, её поставили на учёт в комиссию по делам несовершеннолетних.

В один момент что-то изменилось. Сдвинулась оптика. На первый план оппозиционного движения и гражданского активизма по-новому мощно выдвинулись женщины. Но почему?

Конец советской эпохи — это тяжёлое доминирование пожилых и невесёлых мужчин, склонных к мрачному абьюзу. Похороны Брежнева сопровождались тревожными гудками, становилось ясно, что пышное прощание с ним — последний всплеск эстетики сталинизма. В 1982 году система, с одной стороны, ещё действовала, с другой — уже была картонной, трухлявой.

Как работал советский геронтократический патриархат? ЦК Политбюро — ареопаг пожилых жрецов наверху пирамиды отдаёт распоряжения субъектам управления на нижних уровнях — тоже почти без исключения мужчинам. В кризисных ситуациях пирамиду поддерживает тайное мужское сообщество КГБ. И только где-то внизу появлялись условно равноправные женщины, которым снисходительно дозволялось работать учительницами, кассиршами, секретаршами и — вишенка на торте — шпалоукладчицами. Язык сам определял границы: «врачиха» как-то неуважительно звучит, только «женщина-врач»! То есть женщина, которую пустили на вообще-то «мужскую» работу. Вся эта имитация равноправия к середине 80-х сильно поплыла. Явление Горбачёва — отчаянная попытка омоложения, перехода на ЗОЖ (антиалкогольная кампания), восстановления «нормального» порядка. Но Михаил Сергеевич привёл Раису Максимовну, первую и последнюю «первую леди» СССР, которая демонстративно занималась чем-то ещё, помимо сопровождения мужа в зарубежных поездках. И вскоре появились уже совсем небывалые женщины — оппозиционерки Галина Старовойтова, Марина Салье, Ирина Хакамада.

Как отмечает гендерный социолог Лариса Бельцер, женщины активно включаются в политическую жизнь в переломные эпохи российской истории. Они были очень активны уже в царской России, в движении народовольцев XIX века, а на этапе общего кризиса СССР и реформ 1980–1990-х годов был настоящий взрыв женской активности. «Среди прочих причин, это вызвано очевидным и нелепым противоречием между высоким уровнем образования и вовлечённости женщин в трудовую сферу и почти полным отсутствием их влияния в российской политике», — говорит она.

Пока страной правили старики, задавившие все проявления публичной политики, в диссидентском подполье женщины уже занимали заметные позиции. Это нельзя было назвать феминистским или даже протофеминистским движением, но это была чёткая альтернатива зомби-официозу. Людмила Алексеева, Лариса Богораз, Елена Боннэр, Наталья Горбаневская, Валерия Новодворская — лишь несколько имён в алфавитном порядке, а их было больше, и они личным примером доказывали: пресловутая «слабость» женщин — это миф, выгодный мужчинам на властных позициях. Нельзя не упомянуть о самиздатском журнале «Женщина и Россия» — вот создавшие его Татьяна Горичева, Наталья Малаховская и Татьяна Мамонова и были, наверное, первыми советскими феминистками. Справедливости ради: само диссидентское и правозащитное движение было в чём-то зеркальным отражением советской системы, не лишённым всех её недостатков, включая сексизм и нетерпимость к чужому мнению. Но люди этого круга стремились изменить реальность, а значит, и сами были в гораздо большей степени готовы к изменениям, чем это могло показаться со стороны.

И всё же яркие женщины в общем медийном пространстве воспринимались на рубеже 80–90-х как некая аномалия. Новодворскую слушали да посмеивались. Старовойтова слишком далеко пошла — и её застрелили. Знаменитая фотография: Ельцин в окружении сторонников обращается к защитникам Белого дома с бронированной машины. Ни одной женщины рядом.

Приход к власти Путина и созданная им система корпоративного авторитаризма дала пожилым чиновникам второй шанс. Их сознания вновь обрели цельность. Россия основательно подморозилась. Но уже в конце того же года лёд пошёл трещинами. 

Путинская вертикаль в чём-то, безусловно, воссоздавала советскую пирамиду, но лишь имитационно. По сути, коммунистическую идеологию заменили бизнес-офшоры. Одно общее: в России вновь властвовали стремительно стареющие дядьки. Но на протяжении всего путинского десятилетия в больших городах, прежде всего в Москве и Питере, создавались, развивались и приобретали горизонтальную институционализацию новые активистские структуры. В период протестов против фальсификации выборов 2011–2012 годов всё выплеснулось на поверхность. Как из ниоткуда явилась Евгения Чирикова, замаячил Химкинский лес. «То, что бабы у нас активные, меня не удивляет; меня, честно говоря, удивляет, что ещё мужчины какие-то протестуют. Если верить социологии, большинство населения РФ сейчас — женщины средних лет. Женщины часто являются у нас инициаторами создания правозащитных групп. Они хотят своим детям организовать хорошую жизнь на здоровой земле. Нормальное материнское желание», — рассуждает она сегодня.

Внезапно умы жителей России и русскоговорящего зарубежья поразило слово «феминизм», а соцсети и активистские связи превратили его в реальное движение, его больше нельзя было игнорировать. Апофеоз — дело Pussy Riot, достигшее медийности воистину планетарной. 

Можно по-разному относиться к эстетике панк-молебна в храме Христа Спасителя, но трудно отрицать: как и когда-то в начале ХХ века, в России вновь громко зазвучал «женский вопрос». Точнее, множество вопросов, а самый главный, пожалуй, — с чего бы женщины не имеют права на власть?

Хотя женское участие в несостоявшейся «снежной революции» оказалось скорее символическим, в первую очередь арт-активистским, кара за него была самой что ни на есть реальной: уголовное дело против панк-группы Pussy Riot и двухлетний срок заключения для двух её участниц — Марии Алёхиной и Надежды Толоконниковой. Фем-волна поднялась высоко — но, казалось бы, схлынула, оставив на медийном верху только Алексея Навального, его ФБК и созданную им региональную сеть штабов. Одновременно лидирующие позиции заняли такие молодые оппозиционеры, как Дмитрий Гудков, Илья Яшин, Константин Янкаускас (всем им тоже отказали в регистрации на выборах в Мосгордуму в 2019 году, а на момент написания этого текста политики отбывают административный арест). Можно назвать ещё несколько имён — в подавляющем большинстве мужских.

Летом 2019 года кристаллизовалось то, что исподволь формировалось все эти годы и уже несколько раз явно проступало в отдельных событиях, но не достигало так называемого «федерального масштаба». Теперь же появилась Любовь Соболь — политик (придумайте подходящий феминитив) именно что федеральный. Появилась Юлия Галямина — и это только на первый взгляд кажется, что разгорелся весь сыр-бор из-за каких-то малозначимых муниципальных выборов. Как и Яшин с Гудковым, Галямина один за другим отбывает административные сроки — вряд ли приобретённый ею за время кампании по сбору подписей и в ходе протестных «гуляний» символический капитал уменьшится. Нет, он будет расти. Во многом, считает президент Центра развития демократии и прав человека Юрий Джибладзе, дело в том, что политический активизм перестаёт быть прерогативой исключительно профессиональных политиков и традиционных партий, где обычно доминируют мужчины: «В процесс включаются новые группы и люди, среди них очень много молодых. В этих группах почти нет традиционной иерархии — женщины действуют наравне с мужчинами. Кроме того, многие гражданские инициативы (где роль женщин заметнее) вынужденно политизировались из-за деградации государственного управления». 

На взгляд политолога Александра Морозова, особой роли у женщин в протестах нет: «В прошлой волне протеста уже были Pussy Riot, фотографии Насти Рыбаченко обходили мировые медиа, ей тоже было 17 лет. Может быть, сейчас более “системные”, взрослые женщины оказались “лицами” протеста». С другой стороны, в последние 10 лет Россия переживает “революцию урбанизма”, молодые дизайнеры и IT-специалисты образовали мир «веганов и велосипедистов». Феминистская повестка попадает в эту среду, но все это носит не политический, а культурный характер, полагает Морозов.

Большинство опрошенных мной активисток и учёных сходятся во мнении, что отчасти возрастающая роль женщин в протесте связана с тем, что сам по себе феминизм в последние несколько лет впервые приобрёл ясную повестку, в том числе благодаря начавшейся на Западе акции #MeToo. «Думаю, это влияние глобальной революции MeToo, которая в России отозвалась флешмобами #янебоюсьсказать и #насилиевродах. Но процессы встречные. С одной стороны, женщины в столицах выходят за сестёр Хачатурян, с другой — Госдума, зачастую руками самих же женщин, декриминализует домашнее насилие, пытается запретить аборты и так далее», — рассуждает писательница Алиса Ганиева.

Арт-активистка Катрин Ненашева подтверждает: «Кристаллизацией стал именно кейс домашнего насилия, до этого какие-то конкретные требования приводились далеко не всегда, от этого у большого количества не очень заинтересованной в феминизме аудитории были вопросы: а что вы делаете, с кем взаимодействуете, кого конкретно защищаете?»

«Не вижу какого-то структурного изменения, что именно женщины стали играть особую роль. Это в чем-то даже сексистская оптика», — возражает социолог-антрополог Аня Саранг, президент Фонда им.Рылькова. Новая волна протестов не связана ни с гендером, ни с табуированными темами. «Нельзя сказать, что именно последний год стал каким-то знаковым для феминизма. Скорее, можно говорить о мейнстримизации тех общественных дискуссий, которые велись последние годы», — считает Саранг.

Однако то же дело сестёр Хачатурян — не просто кейс, ярко демонстрирующий остроту проблемы с замалчиванием домашнего насилия в России. Гражданская кампания в их поддержку стала, кажется, первым столь мощным публичным выступлением российского фем-движения, получившим широкую поддержку за пределом активистского пула. В Москве это вылилось в серию одиночных пикетов, а в Санкт-Петербурге — в неожиданную даже для самих организаторов явку: вместо согласованных двух сотен 4 августа к Финляндскому вокзалу пришли две тысячи человек. Писательница Алиса Ганиева напоминает, что ещё до дела сестёр женщины активно привлекали внимание к делу «Нового величия»: «Взять хотя бы Аню Павликову и Машу Дубовик, которых схватили по делу, состряпанному внедрёнными агентами. Их перевод на домашний арест случился именно после „Марша матерей“, когда несколько тысяч человек, в основном женщины, прошлись под проливным дождём по центру Москвы и дошли до Генпрокуратуры».

Политическое требование питерского митинга в поддержку сестёр Хачатурян — закон о домашнем насилии. Политическое значение — куда шире. Чем закончится конкретное дело сестёр, предсказать нельзя, но влияние феминизма, при самой широкой трактовке этого термина, будет неумолимо расти. Как и количество женщин в активизме, социальных проектах и политике — и в оппозиционной, и в системной.