Серия скандалов вокруг домогательств в шоу-бизнесе уже отправила в могилу не одну карьеру в западной медиа-индустрии. В частности, с экранов исчез, вероятно, крупнейший комик современности Луи Си Кей. Стендапер, известный манерой копать себе на выступлении могилу поглубже, чтобы выбраться оттуда всеобщим любимцем, внезапно оказался в том рве, где заслуженно лежит карьера Харви Вайнштейна, Билла Косби, Кевина Спейси и вообще будто бы вся многовековая сексуальная эксплуатация из мира хлеба и зрелищ.
Оттуда никто ещё не выбирался, потому что новый неписаный закон, по которому всем им нельзя больше работать в шоу-бизнесе, не имеет статьи про сроки заключения. Но недавно, после девяти месяцев молчания, Луи взял и без предупреждения вышел на сцену стендап-клуба Comedy Cellar. Это по-своему предсказуемо, и не факт, что у него получится то, что он, кажется, задумал, но если получится, то это может поменять всё.
Луи: «Привет, привет всем! — Держит паузу. Щурится от софитов, внимательно вглядываясь в лица в зале. — Рад, что вы ВСЕ здесь собрались сегодня».
(Зал неуверенно смеётся)
Луи: «Это очень здорово — видеть вас здесь, ведь я ебал всех ваших матерей».
(Зал громко смеётся)
Луи: «Такое странное совпадение: я ебал всех ваших матерей, а вы все тут. Вы же не обиделись? Вы же не потому все собрались тут, что обиделись?»
Вот уже девять месяцев, как все эти шутки, включая девятиминутный монолог про половые извращения крыс и в целом любые пограничные темы сексуального спектра, от Луи слушать невозможно. Ретроспективно скандал настолько увеличил долю правды, что иногда и не понятно, а была ли вообще шутка, или это просто странная исповедь под стрёмный хохот. Но вплоть до той самой истории у каждого профессионала из мира стендапа нижняя челюсть регулярно пробивала столешницу, потому что Луи опять выволакивал панч в том месте, где американская аудитория обычно начинает выходить из зала рядами. В своём вступительном монологе на SNL — главном телевизионном скетч-шоу США, которое американцы смотрят всей семьёй и всей страной уже сорок лет подряд, Луи сначала заставил каждого в зале взглянуть на мир глазами педофила, а затем сорвал стоячую овацию.
Оттолкнуть аудиторию, чтобы потом завоевать её с нуля, чтобы каждый смешок в зале был честно и по-настоящему тобой заработан, а не полагался тебе по статусу «короля комедии». Убить в аудитории конформистскую любовь к себе как к знаменитости, чтобы доказать всем, что у тебя действительно лучшие шутки в индустрии.
Такая стратегия демпинга, захода в аудиторию с низкой точки — как единственного способа не деградировать и расти-расти-расти — это относительно общее место в комедии, об этом много говорили и Карлин, и Сайнфелд, и Стюарт Ли, но только у Луи проговаривание этого стало явной частью сценического образа. Как-то на радио-шоу Opie & Anthony он сказал: «Глупо говорить, что я не хочу быть знаменитым, но я не хочу, чтобы на мои шоу приходила не моя аудитория, я не хочу становиться настолько известным, что больше не смогу это контролировать».
Это понятно: каждый комик, если хочет быть культовым, с самого начала воспитывает свою аудиторию так же, как «Батенька» на разные лады объясняет вам, что мир в огне. Луи была нужна аудитория, которая приходит не только посмеяться, но и оценить само инженерное решение сета, эта аудитория должна была знать, что сейчас перед ней будут выволакивать панчи из самых неожиданных и безумных тем.
Too soon(?)
«После 11 сентября у нас появилась отсчётная точка. Ты мог судить о том, насколько ты хороший человек по тому, как скоро после теракта ты впервые подрочил. В моём случае случае это было между падением первой и второй башен».
По степени сложности исполнения это было шуткой уровня пробега Марадоны. А сейчас слушаешь её и думаешь: а вот тогда, 11 сентября 2001 года, в промежутке между 9:56 и 10:28, когда уже рухнула Южная Башня, но ещё стояла Северная, — вот тогда Луи точно был в комнате один?
Уже девять месяцев подряд в американских медиа и соцсетях пытаются решить, почему же Луи Си Кей любит мастурбировать перед женщинами без их согласия? Потому что он патологически обожает унижать женщин и пользуется привилегией белого мужика в шоу-бизнесе — никогда ни за что не отвечать? Или он просто отвратительный эксгибиционист в пальто и с голыми ногами, из тех, что бродят вечерами по паркам всего мира, держа руки в карманах без дна, и смотрят на прохожих пустыми воспалёнными глазами?
Неизвестно, что из этого хуже для карьеры и репутации. Тем более, если в центре твоего профессионального образа — статус главного синего воротничка стендапа, человека, который добивался славы тридцать лет подряд, выбирался в первый эшелон комедии, не срезая углов, с подросткового возраста зарабатывая каждого фаната лично на открытых микрофонах с аудиторией в пять пьяниц. А не выстрелил внезапно и почти ниоткуда, как какой-нибудь Тревор Ноа, вдруг возглавивший Дейли-шоу после ухода Джона Стюарта.
Фанаты Луи всегда знали, что он хотел не просто славы, а культового статуса, как у Карлина. Поэтому и одевался он до недавнего времени явно «под Карлина» и подражал ему — не до мелочей, но в главном. В своей речи после похорон Карлина Луи дрожащим голосом почти прямо говорил о покойном комике как о своей ролевой модели. Ведь Карлин строил спешал год, потом записывал его, издавал — и выкидывал, никогда не возвращаясь к старым шуткам. И по новой, без остановки. Это действительно безумный темп работы в индустрии, где принято годами сколачивать свои первые нормальные двадцать минут. Если ты ставишь себе такую задачу и выполняешь её, то в протестантской этике американского бизнеса у тебя появляется особый статус. Труд до кровавых мозолей в США — это не только дорога к богатству. В шоу-бизнесе это ещё и билет на тот остров, где живут Элвис, Энди Кауфман и Джордж Кеннеди.
Так вот, после той своей речи на похоронах Карлина Луи никогда не повторял шутки в своих спешалах. И тогда же он стал выпускать по спешалу в год. И на каждом сначала оскорблял и обижал аудиторию, а потом заставлял её заново полюбить себя.
Louie’s deal
Параллельно на каждой ступеньке своей карьеры Луи делал что-то совершенно новое. Использовал свою славу не для покупки ещё более дорогих медиаменеджеров, а наоборот — как повод выкинуть посредников между собой и аудиторией. В какой-то момент Луи просто открыл сайт, оповестил фанатов по подписке о следующем туре и предложил купить билеты напрямую через свой сайт, минуя билетные агентства, и заработал миллионы. В нулевых так ещё никто не делал, это был шок для индустрии.
Потом он взял и сломал механику производства комедийных сериалов, когда за мизерные деньги, но при условии полной свободы снял для FX сериал Louie. Первый же сезон стал настолько успешным, что в индустрии появился новый тип сделок под названием «The Louie`s deal», когда комик практически отказывается от гонорара и сводит финансирование проекта от студии к минимуму в обмен на творческую свободу и невмешательство продюсеров.
Потом Луи ещё раз сломает индустрию, когда выпустит «Horace and Pete» — сериал, в котором у каждой серии разный хронометраж, почти нет шуток, кончается всё очень плохо, а в седьмой серии главный герой проводит ночь с трансгендером, но это неточно.
Луи делал невозможное, казалось, никогда не гнулся и заставлял всех всё делать по-своему. Единственное, что спасало его от образа агрессивного хищника, это авангардный политический юмор и репутация отца-одиночки, воспитывающего двух дочерей в разводе. Образ незлого, но твёрдого папика с лысиной, лишним весом, подавленным гневом и другими понятными проблемами сорокалетних. Демократичный, хоть и несколько нечестный образ, когда твой спешал собирает буквально стадионы.
Перед самым скандалом Луи впервые выступил в костюме на одном из последних шоу Леттермана. Луи всегда выступал в невзрачной майке или водолазке, как Карлин, всегда демонстрировал отказ от Статуса, а теперь его принял. Когда ты уже несколько лет подряд появляешься на обложках GQ с подписью «The undisputed king of comedy», а великого Билла Бура невзначай называют «вторым Луи Си Кеем», ходить на шоу в футболке — это уже лицемерие. Тогда он впервые принял роль белого хозяина жизни, который индустрия предлагала ему последние лет десять. И в этот момент в «Нью-Йоркере» выходит статья про Харви Вайнштейна — и начинается волна #MeToo, которая выволакивает на свет, как выяснилось, многолетнюю историю странных сексуальных пристрастий комика.
С этого началось девятимесячное молчание Луи, которое он сам объяснил в единственном личном заявлении про скандал тем, что наступило время начать слушать. Моментальное исчезновение комика со всех экранов мира потом не раз назовут «наказанием». Хотя остракизмом занимаются не феминистки в твиттере, а медиаиндустрия в лице продюсеров и холдингов, и все они так ничего и не успели дать Луи, кроме права носить костюм. И потому отнять так, как отняли у Кевина Спейси последний сезон «Карточного домика», тоже ничего не могли.
В российском стендапе, кажется, понимание этой ситуации именно как медийной проблемы, сформулировать нормально смог только Семён Слепаков на подкасте KuJi, а в целом российская комедийная индустрия остракизм Луи явно не считает своей проблемой. Новое поколение комиков, ещё не съеденных рекламой мобильных операторов, все эти девять месяцев спокойно выступали на фоне стены, от пола до потолка расписанной портретами Карлина, Стюарта Ли и Луи Си Кея. И в этом смысле собственно сам стендап (а не Нетфликс, который его продаёт) фигуру Луи не очень охотно отпускает из роли культовых и в США. Как недавно говорил у себя в подкасте Джо Роган, Луи в любой момент может собрать полный зал где угодно. Снять здание у корейских девелоперов в Сан-Франциско, открыть продажу билетов на своём сайте — и армия фанатов придёт на его спешал за любые деньги. Но Луи этого не делал, потому что решил так сам.
А теперь он просто вышел на сцену небольшого, но великого клуба в Нью-Йорке Comedy Cellar и без особых прелюдий просто начал снова работать, будто не было последних десяти лет восхождения к большому титулу и грандиозного падения в зиндан, который вырыл посреди медиаландшафта бульдозер #MeToo.
В индустрии этому почти никто не удивился, потому что с самого начала все задавались одним и тем же вопросом. Ок, мы криминализируем сексуальные домогательства в шоу-бизнесе. Ок, мы отправляем провинившихся в нечто вроде медийной тюрьмы, даже если жертвы на них не подали в суд настоящий, как на Билла Косби, действительно изнасиловавшего, видимо, десятки женщин. Но этот приговор — он на какой срок? И это вопрос не от фанатов Луи или Кевина Спейси, а от медиаменеджеров, которые фактически взяли на себя полицейскую функцию и стали приводить в исполнение недописанный, хоть и давно назревший закон.
Кажется, выйдя на сцену первым, Луи не просто берётся вытащить самый сложный панч в истории стендапа. Он, собственно, берётся дописать статью того закона, по которому лишился права на публичность не только он сам, но и десятки актёров, продюсеров, режиссеров и других жителей зиндана. Станет ли первая чёткая формулировка закона ударом по #MeToo? Не рановато ли?™
Или это, наоборот, укрепит движение в качестве серьёзного социального института? Нужно ли задаваться этим вопросом? Или лучше хорошо подумать, как Дракс: почему Гамора?
