В спортивных центрах провинциальных городов секции борьбы и бокса часто расположены в одном здании — буквально через дверь. При этом у них абсолютно разный имидж в обществе. Если борьбу воспринимают как занятие, которое помогает вырастить достойных, образованных людей, то за региональными боксёрскими клубами закрепилась слава места, где поколение за поколением штампуют шпану и криминалитет.
В новом рассказе из цикла «Русская готика» писатель Михаил Боков пытается понять, почему так произошло. И вспоминает свой собственный (печальный) боксёрский опыт.
Тренера по боксу звали Анатолий Игоревич Кабелин. Кулачищи у него были такие, что делалось грустно и тошно. Огромные, нарезанные стволами вен, с каменными мозолями на костяшках. Кулачищи с трудом умещались в перчатку. Всякий раз, когда Кабелину требовалось натянуть её на руку, он делал это долго, со скрипом и нередко раздирал дермантиновую ткань, если та оказывалась недостаточно прочной. Засовывая обратно выскочивший из дыры поролон, он матерился.
«Что ж такое, бля, — бубнил он, рассматривая очередную порванную перчатку. — Что ж за мастер выпустил это изделие? Это же будет убийство, а не бокс, если такие надеть в ринг». Бубнёж тренера разносился по залу рокотом пикирующего бомбардировщика.
Мы с ужасом поглядывали на его ручищи. Страшно было даже представить, как доставалось соперникам Кабелина по рингу. Говорят, они летали, как два чугунных молота, его кулаки, и свистели, разрезая воздух. В зале висела старая фотография: на ней молодой Кабелин жёстко выписывает в челюсть оппоненту правым прямым. Подпись гласила: 1984 год, финал чемпионата Горьковской области. Было очевидно, что после такого удара соперник Кабелина уполз в дремучий лес умирать.
На тренировках Кабелин обычно восседал на краю ринга и давал команды. «Лети быстрее, шпанюга!» — орал он. Или, если был добр, орал: «Лети орлом, шантрапа!»
Нередко тренер бывал пьян. Тогда, чтобы уклониться от работы, он отправлял нас играть в баскетбол на отжимания. Игроки, которые пропускали мяч в свою сетку, должны были отжаться на кулачках десять раз. Каждый раз команды делились несправедливо. В одной из них непременно оказывались все хулиганы, короли дворового баскетбола, а в другой — неудачники, которые отжимались за игру иногда по тысяче раз. Я приходил домой после таких тренировок и по часу держал руки в тазу с холодной водой — иначе пальцы не разгибались от отжиманий.
Во время этой жестокой баскетбольной игры Анатолий Игоревич, не слезая с ринга, весело выпивал со своими бывшими воспитанниками. Алкаши, бандиты с бычьими шеями, стрёмные бизнесмены мелкого пошиба — все они вышли из нашей школы бокса: всех подготовил к большой жизни Кабелин. Теперь они считали своим долгом накатить с «дядь Толей».
Помню своё унижение, когда, отжимаясь в миллионный раз после пропущенного от хулиганов мяча, я видел секцию борцов, организованной группой выбегавшую на тренировку. Все они были подтянуты, молодцеваты, у них была одинаковая форма — красные с жёлтыми лампасами штаны и синие майки, и они пробегали мимо нас, отжимающихся, с чувством такого превосходства, что от обиды хотелось встать и немедленно организовать замес. «Чё смотрите? Чё такие нарядные? Чё бегаете строем?» — претензий к борцам у секции бокса было много.
Это в боксе меня научили наезжать на людей. До секции я вообще не ругался матом, но, походив полгода в эту кузницу кадров, научился очень быстро — благо учителей хватало. Главным из них, как я уже говорил, был сам тренер. Но и все остальные не отставали: будущие боксёры являлись в секцию в основном из неблагополучных рабочих кварталов, из неполных или с пьющими отцами семей, из подворотен и подвалов — короче, каждый прошёл серьёзную школу злословия и мог витиевато, но при этом доходчиво обосновывать свою мысль.
В городских кругах секция бокса заслуженно считалась рассадником мелкого хулиганства и бандитизма. В то же время секцию борьбы считали поставщиком законопослушных и всячески одарённых членов взрослого общества. Выпускники борцовской секции получали высшее образование, устраивались на хорошую работу. Тренер борцов ежегодно получал грамоты в городской мэрии. А нашего Кабелина вызвали туда только раз — когда очередной его подопечный попался на пьяной драке в ресторане «Рябинушка». У драки было отягчающее обстоятельство: боксёр в суматохе зарядил в челюсть майору милиции. «Майор был в штатском, — заступался за своего Кабелин. — Как его отличить, бля, от остальных?» Мэрские смотрели на тренера с осуждением. Ему пригрозили, что, если так пойдёт и дальше, лавочку прикроют.
Из-за постоянного баскетбола моя боксёрская техника продвигалась небыстро. Я ходил в секцию уже полгода, но за это время мог похвастаться только тем, что набил морду пацану на два года младше меня. И ещё — унизительно проиграл на районных соревнованиях.
В проигрыше тоже был виноват Кабелин, злой демон моей судьбы. Он выставил меня против спортсмена, которому было полшага до КМС. Тренер не посмотрел списки или посмотрел невнимательно. Он решил, что если мы с соперником весим одинаково, то и всё остальное у нас одинаковое, в том числе уровень мастерства.
Едва мы вышли в ринг, парень набросился на меня как дикий тигр. Я порадовался, что на бой не пришла мама. Она всегда была против бокса. «Тебе сломают нос и отобьют мозги! — говорила она. — Ты станешь совсем дурачок!»
Именно это и происходило в моём первом бою. Нос не сломали по счастливой случайности: я отключился раньше, чем он сломался. С ринга я уходил при помощи секунданта. Без его поддержки я просто свалился бы на радость толпе. А толпа… Ха! Это была толпа, сплошь состоящая из работяг с нашего завода, которые пришли поболеть за своих сынков. Они начинали разогреваться пивом задолго до начала первого боя. Ко второму-третьему поединку они входили в такой раж, что затевали драки между собой.
Это была какая-то Тихуана, честное слово. Зрители орали: «Врежь ему!!! Убей!!! Топчи!!!» И когда я первый раз рухнул — а всего я падал в этом бою раз пять или шесть, и судья не остановил поединок, — люди от радости кричали так, что лопнул прожектор, освещавший ринг.
Лёжа на настиле, уходя в бессознательное, я увидел, что Кабелин бодро чокается рюмкой с неизвестным мне мужиком, причём оба сидят за судейским столом. «Как же обидно, — подумал я, — даже моему тренеру положить на мою неудачу». Потом глаз мой закрылся и не открывался ещё три дня. Синяки совсем сошли с лица только через месяц после соревнований.
Но даже неудачный дебют не выбил из меня мечту стать великим спортсменом. Моя комната была завешана плакатами с Ван Даммом, Шварценеггером и Майком Тайсоном. Я исступлённо тренировался, посещая секцию пять раз в неделю. Я бы даже ходил туда шесть, семь, восемь раз, я мог бы, в конце концов, бросить школу, жить в этом зале и двадцать четыре часа в сутки долбенить грушу. Но проблема была в том, что Анатолий Игоревич к тому времени уже нашёл свою звезду.
Звездой оказался Коля Маслов, тринадцатилетний паренек, на два года младше нас всех. Щуплый и ушастый, он приходил на тренировки и прыгал в углу со скакалкой. Неизвестно, что разглядел в нём Кабелин, но уже вскоре он стал уделять Маслову всё своё время, а нас, остальных, всё чаще отправлял на баскетбол. Он часами работал со щуплым Толиком на лапах, он ставил его на спарринги против самых сильных наших ребят, он орал на него — он буквально ковал из Коли чемпиона. И таки выковал.
В тот год Коля Маслов стал первым в области. Через шесть месяцев он уехал на Россию и вернулся с серебряной наградой, а ещё через полгода взял там золото — ребята говорили, что он превратил своего соперника в настоящий фарш. Параллельно Кабелин двигал Колю на разные смежные соревнования — например, на городской турнир по кумите среди каратистов. Я был там, на этом конкурсе, и могу засвидетельствовать, что Коля сиял как начищенная пятирублёвая монета. Ни один из его соперников не продержался и двух минут. Он укладывал их с такой лёгкостью, что, уходя в свой угол, казалось, даже смущался. Неловкая улыбка трогала его губы, и он пожимал плечами, словно говоря, что он не виноват, не хотел он, они падают сами.
В одном из боёв судьи попытались дисквалифицировать его за недостаточное количество ударов ногами. Действительно, зачем нужны были Коле ноги, когда его руки могли выделывать такие кружева, что перевешивали на весах все конечности его соперников, вместе взятых.
«Это нечестно! — кричал Кабелину один из судей, тренер каратистов. — Он у вас только боксирует. Это не по-спортивному». Кабелин, в белой рубашке и галстуке, уже изрядно наподдавший на халявном фуршете, заступался за Колю: «Учить надо лучше свою якудзу, ёпта».
В пятнадцать Коля Маслов взял золото в петушином весе на чемпионате мира в Варшаве. Даже столичный «Спорт-Экспресс» написал про него. Кабелин самолично вырезал заметку из газеты и приклеил скотчем на двери в зал. Заголовок той статьи гласил: «Порхал как бабочка и жалил как оса» — журналисты, видимо, не особо трудились, чтобы придумать оригинальный заголовок. Кабелин несколько дней ходил гордый и трезвый. По слухам, после этой победы он выбил у мэрии ремонт зала.
Они явились через месяц — маляры, монтажники, сантехники — и попросили всех нас временно переместиться в другое помещение. В тот день, когда в боксёрском зале начался ремонт, Коля Маслов, находясь за рулём подержанной иномарки, не справился с управлением и врезался в бетонный столб.
Ему всё ещё было пятнадцать. В ГИБДД сказали потом, что никогда не видели тела, настолько изломанного в аварии. Ещё, сказали они, глаза у Коли были открыты, когда его удалось вытащить из обломков машины. Голубые, они смотрели на мир с застывшим удивлением и восторгом. А ещё была улыбка — кривоватая, открывавшая поломанный на боксе Колин передний зуб. От этой улыбки ходили блевать в канаву даже бывалые автоинспекторы.
После похорон Кабелин несколько дней не появлялся в секции. Всё это время мы исступлённо молотили груши, провожая недобрыми взглядами борцов. Те стройными рядами проходили через наш зал на пробежку. Потом Кабелин явился — исхудавший, с синими мешками под глазами. Он сходу отправил нас играть на отжимания в баскетбол. И на следующий день тоже. И на послеследующий, и через месяц. Мы гоняли мяч по пять дней в неделю. Глядя со стороны, можно было подумать, что мы какая-нибудь секция баскетбола, а не бокс. Некоторые, особенно умелые, за это время научились забрасывать мяч в корзину сверху.
Потом одного из воспитанников взяли на краже со взломом. Ему дали пять с половиной лет. Другой пристрастился нюхать клей со своими соседями по подъезду. Он приходил в зал, находясь в абсолютной прострации, падал около груши, хихикал, а однажды даже надул в штаны при всех. Потом он исчез.
Всё это время Кабелин сидел в своей тренерской. Он снял с двери заметку из «Спорт-Экспресса» про Колю Маслова и бесконечно вглядывался в неё. Кабелин скрипел зубами и иногда бил своими огромными кулачищами по столу. Нас, боксёров, он больше не тренировал.
Вскоре я закончил школу и поступил в институт, в другом городе. На вступительном экзамене я столкнулся с парнем, в котором признал одного из подростков, кто ходил в соседний с нами зал борьбы. Мы присмотрелись друг к другу, но ничего не сказали тогда — слишком свежи были воспоминания о противоборстве между нашими секциями.
Позже нас поселили вместе. Деваться было некуда. Исчерпав все запасы презрения друг к другу, мы стали дружить.
Много лет я обходил зал бокса стороной. Но однажды всё же зашёл внутрь. На месте тренера сидел незнакомый мужчина.
— А где Кабелин? — спросил я. — Он больше не работает?
— Кто? — удивился он. — Первый раз о таком слышу.
