Британское издание The Calvert Journal назвало российские девяностые и нулевые эпохой каминг-аута всей страны, рассматривая поп-музыку как самое честное тому свидетельство. В то время группа «Руки Вверх!» могла снять клип про отношения молодого человека с дрэг-квин, певец Оскар выпускал песню «Мажь вазелином», а на закате эпохи группа «Тату» строила свой сценической образ уже исключительно на эксплойте темы подростковой гомосексуальности.
В конце нулевых большая часть артистов этой генерации просто исчезла с экранов: Шамиль Малкандуев, он же певец Оскар, заявил, что в его жизнь «пришёл ислам», а группа «Тату», поддержав однажды гей-парад в Москве, в итоге распалась. В 2010 году от своей гомосексуальности стал отрекаться и Борис Моисеев.
Одной из знаковых фигур ушедшей эпохи был певец Шура. Он выступал в Кремлевском Дворце в капроновых чулках и майке в прозрачную сетку, ходил по Москве в мейкапе и шубе в пол, снимал провокационные клипы и пел, присвистывая сквозь два выбитых зуба. Одно время таблоиды освещали практически каждый его шаг, но со временем забыли о певце, да и сам он, по личному признанию, сегодня не может вспомнить несколько лет из своей жизни. Автор самиздата Диана Садреева изучила биографию главного квир-эстета постсоветской эстрады и восстановила хронику забытых им воспоминаний.
В трёхкомнатной квартире на Ленинградке ближе к обеду просыпается соседка, шумит в ванной и гремит на кухне: чистит зубы, умывается, потом готовит завтрак и пьёт крепкий чай. Поскуливает собака — гулять с ней поочерёдно ходят проститутка Таня, принимающая клиентов в своей комнате, и беззубый парень из Новосибирска, выступающий за тарелку супа в клубе Manhattan Express. Ещё несколько месяцев назад он жил и ночевал в Ботаническом саду. Теперь у него есть где спать, куда сложить косметику, пару сетчатых маек и брюки-скинни.
Каждую субботу он ходит по одному и тому же маршруту — от своей квартиры до Варварки и обратно. Там, в здании гостиницы «Россия», располагается известный всему московскому бомонду клуб Manhattan Express. Шура выходит на сцену каждую субботу, ведущий представляет его как сына эмигрантов из Америки, тот поёт одну и ту же песню и растворяется в толпе. Его задачи на вечер — съесть честно отработанные первое, второе и, может, даже десерт, выпить несколько рюмок халявной водки и внедриться в модную тусовку этого города.
В пьяном угаре под музыку он заводит важное для себя знакомство с дизайнером Алишером. Тот одевает всех главных звёзд российской поп-сцены: группу «Блестящие», Машу Распутину и Пугачёву.
— Не вставляй зубы, — говорит он Шуре.
Тот согласно кивает, и вдвоём они делают ставку на фриковатость: ему рисуют «чёрные слёзы», на плечи набрасывают шубу, на голову — шапку-ушанку и в таком виде выводят на большую сцену.
Новосибирск. В серо-голубом здании, ко входной двери которого ведёт обшарпанная красная лестница, сидят работницы небольшого торгового центра. Сегодня они штопают штаны, продают молоко с хлебом и разливают пиво в тары навынос. А в 80-е и 90-е здесь, на улице Учительской, находился не обитый дешёвым профнастилом ТЦ, а дорогой ресторан «Русь», где собирались новосибирские бизнесмены, бандиты и победительницы конкурсов красоты.
В ресторане выступал худой тринадцатилетний школьник Саша Медведев. Его основным репертуаром были блатные хиты по заказу посетителей, а сценическим костюмом — платья в пол и длинные юбки. Вместе с язвительными насмешками и затрещинами от местной элиты он получал зарплату и собирал щедрые чаевые, часть которых отдавал бабушке Вере Михайловне, а остальное откладывал на будущее.
История детства мальчика Саши хорошо известна и подробно рассказана таблоидами: он плохо учился в школе, был объектом травли и насмешек, скандалил с отцом и дрался с младшим братом, который однажды выбил ему передние зубы. Спустя много лет выяснилось, что брат был сводным, а отец — неродным, отчего Саша на Новый год не получал подарков и не чувствовал отцовского тепла на протяжении жизни.
— У меня не было такого, — говорит он, — чтобы кто-то говорил мне: встань на табуретку и расскажи нам стишок. Это я ходил, волоча стул, и просил: ну послушайте, послушайте меня.
Восьмилетним ребёнком он попал в детский дом: мать предпочла спокойствие личной жизни, а не воспитание капризного школьника.
Через несколько месяцев за Сашей пришла бабушка и забрала его к себе. Он с восхищением наблюдал за тем, как она поёт цыганские романсы и гремит вшитыми в подол цветастой юбки пробками от бутылок.
Саша экспериментировал с внешним видом, и Вера Михайловна не пресекала страсть внука к переодеваниям. Она позволяла ему открывать свой шкаф, вытаскивать из него платья, юбки, косметику и ходить в туфлях по дому.
— Ты должен стать звездой, — повторяла она и однажды привела его в ресторан, в котором сама работала шеф-поваром.
Он бросил школу, начал выступать перед посетителями ресторана, а потом познакомился с музыкантом Павлом Есениным, который, пока Шура блестел стразами перед новосибирскими бандитами, диджеил на местных дискотеках.
— Я принял участие в музыкальном конкурсе, — рассказывает Шура,— среди организаторов числился Паша Есенин. Конкурс я не прошёл, но меня позвали бэк-вокалистом. Я подошёл к Паше и сказал: а напиши мне тоже что-нибудь. Он ответил: «500 долларов» — и уехал в Берлин. Я накопил денег, отправил их ему — и через несколько месяцев получил музыку на три композиции, которые потом стали песнями «Порушка-Параня», «Холодная луна» и «Don-Don-Don».
С маленьким чемоданом и тремя песнями, на деньги, вырученные за продажу маминой шубы, Шура переезжает в российскую столицу. Оттуда он регулярно ездит в звукозаписывающую студию под Тверь, где над своими хитами работали другие начинающие артисты, желающие попасть в большой шоу-бизнес. То и дело Шура просит о помощи. В конце концов кто-то из артистов организовывает ему встречу с продюсером Игорем Крутым, через которого «каждый день проходит очень много музыкантов», но Крутой не выделяет Медведева из голосящей массы.
И только когда «Холодная луна», благодаря личному знакомству, попадает в ротацию радио «Европа Плюс» и быстро поднимается на первые строки хит-парада, Крутой приглашает его к себе в офис.
В это же время Есенин возвращается из Берлина, и вместе с Шурой они начинают работать над записью альбома. Пока Шура и Есенин снимают клип на главный хит всей будущей сольной карьеры артиста, обладатель первого Ferrari в Москве, главный редактор журнала «ОМ» Игорь Григорьев внимательно разглядывает издание Dazed & Confused, а в ДК «Серп и молот» с бронзовой статуей мускулистого сталевара на входе открывается первый московский гей-клуб «Шанс».
— Это было одно из его первых выступлений, — вспоминает арт-директор гей-клуба «Шанс» Сергей Пчела. — У него тогда было две или три песни. И один сценический костюм. Я тогда был в гримёрке вместе с ним, он вёл себя довольно скромно. А потом встал на каблуки и порвал зал.
Точка отсчёта, когда Шуру вдруг захотят все, начинается в 1997 году после выхода клипа на песню «Холодная луна».
Клип снимают в одной заброшенной усадьбе культурной столицы — специально для него Шура ангажирует двух питерских транссексуалов, которые с удовольствием присоединяются к массовым танцам.
Появление на экранах молодого человека в ярко-жёлтых леггинсах в компании двух рослых дрэг-квин и откровенно танцующей толпы шокировало публику и мгновенно сделало певца символом обновлённой квир-эстетики:
— Он быстро стал одним из топовых артистов, — продолжает говорить Пчела. — До распада СССР никого эпатажного, кроме Валерия Леонтьева, не было. А тут — свобода.
С клипом «Холодная луна» Шура сначала попадает в телевизор, а затем и на обложку журнала «ОМ»:
— Я вышел, — рассказывает Шура и смеётся, — в домашнем халатике за хлебом, а люди вокруг шепчутся: а это вы? это вы? Журнал только вышел, буквально несколько дней прошло, а меня уже начали узнавать. Вот тогда я почувствовал себя известным!
Дальше — больше. За «Холодную луну» Шура получает «Золотой граммофон», записывает очередной хит «Отшумели летние дожди» и становится обладателем номинации «Лучший исполнитель» главного музыкального конкурса той эпохи — «Песня года».
— За время своего круиза, — говорит с экрана ведущая конкурса Ангелина Вовк, — наш корабль повстречал немало интересного....
— Впервые, — смущаясь и понижая голос, продолжает одетый в классический костюм соведущий Евгений Меньшов, — в «Песне года» принимает участие весьма экзотичный и экстравагантный певец… Встречайте! Шура!
Певец с напомаженными серебристой краской волосами, в белой шубе и коротких шортах энергично прыгает и под фанеру исполняет главный хит 1999 года.
На смену новосибирскому ресторану в сотню посадочных мест приходят концертные залы на 6000 человек и стадионы на 10 000; вместо перепевок известных шлягеров он исполняет собственный репертуар; вместо костюмов, сшитых дома на швейной машинке, носит дизайнерскую одежду; после съёмной комнаты на Ленинградке покупает жильё в центре столицы.
— Я чувствовал себя неваляшкой, — рассказывает Шура. — Просыпался, выходил на сцену, возвращался домой, ложился спать, а на следующий день всё то же самое: встал, спел, лёг, встал, спел, лёг.
За час выступления ему платят по 10 000 долларов, он даёт в день по два-три концерта, разъезжает по Москве на лимузинах, скупает бриллиантовые запонки и живёт на крэк-кокаине.
— Наркотик для одиноких, — говорит Шура и задумчиво смотрит под ноги.
Начало нулевых в жизни светской Москвы — это деньги, алкоголь, наркотики, безудержное веселье и ещё раз деньги. Будущие миллиардеры Михаил Прохоров и Олег Дерипаска снимают столы друг напротив друга, вокруг них — старлетки и светские львицы, только-только вернувшиеся с открытия первого в Москве бутика Chanel.
Шура мелькает то там, то тут. В каждом из заведений он кажется своим — фейсеры распахивают перед ним двери Fabrique, «Дягилев», «Три обезьяны». У него для этого есть всё — популярность, эпатаж и много-много денег.
— Я никогда не видел столько наркоты, как у него дома. Просто шёл по квартире и охеревал, — вспоминает концертный директор Шуры Павел Депершмидт, который работает с певцом последние 15 лет.
Они познакомились поздней ночью на Курском вокзале: в длинной шубе, в окружении разношёрстной свиты мнимых друзей и откровенных приживал шёл Шура, брезгливо переступая через ноги отравленных «палёнкой» бомжей.
— Я тогда подумал: «Ёб твою мать», — говорит Депершмидт, глядя на артиста. — Мне все говорили, что не стоит с ним работать, что этот выскочка ничего из себя не представляет, кроме беззубого рта и розовых лосин. Он употребляет наркотики, срывает концерты, устраивает дебоши везде, где только бывает: в гостиницах, аэропортах, отделениях полиции.Когда кто-нибудь говорит, что Шура не способен к агрессии, Депершмидт качает головой и вспоминает девяностые:
— Ну-ну, рассказывайте мне, какой он милый. Мы четыре года с ним после знакомства находились в состоянии войны. Хотя он, конечно, ранимый очень. Вокруг него всегда было очень много людей, он их угощал, спускал все деньги, давал в долг. А людей становилось всё больше и больше, и он к каждому привыкал, был очень доверчивым. И только потом, когда я узнал Шуру поближе, то понял, насколько сильно на него повлияли плохие отношения с матерью. Он всё мыкался, мыкался, то здесь немножко полюбят, то там.
Когда у Шуры начались проблемы, все «друзья» куда-то исчезли. Вся его жизнь выстраивалась вокруг кокаина и водки. Шура начал срывать концерты, выходить на сцену в алкогольном или наркотическом опьянении — один за другим организаторы стали отказываться от его выступлений.
Шура окончательно пропал из поля зрения продюсеров, поклонников и барыг в начале нулевых. Вчерашние коллеги и друзья шептались между собой о тяжёлой наркотической зависимости — и действительно певца положили в наркологическую клинику.
Он сдал анализы на ВИЧ, прошёл полное медицинское обследование; врачи диагностировали у него рак четвёртой стадии, назначали операцию по удалению яичка и курс химиотерапии — первый из восемнадцати.
У Шуры начался тремор правой руки, а потом и проблемы с ногами. Александр Медведев оказывается в инвалидной коляске.
На восстановление ушло четыре года. В 2006-м Шура вышел на сцену в том же образе, в котором собирал стадионы ещё несколько лет назад: в коротких шортах-металлик, высоких ботфортах в тон и с накладным пучком обесцвеченных волос. Только из-под обтягивающего прозрачного лонгслива теперь выпирал полный живот, а вместо беззубой улыбки — идеальная, белоснежная, со всеми тридцатью двумя зубами.
Шура с новой челюстью не сразу осознал, в каком мире оказался: со второй половины нулевых российское общество все больше обращалось к консервативной риторике, а начало десятых уже проходило под знаком закона о запрете «пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений».
Солист группы «Руки Вверх!» Сергей Жуков, публично извинился за клип «А он тебя целует», группа «Тату» распалась, а Шура, пытаясь подстроиться под изменившиеся условия, в итоге отрёкся от прошлого, заявив «Слава богу, я не гей». Шура не понимает, что делать: он ложится под хирургический скальпель и на время избавляется от лишнего веса.
Его единственным шансом вернуть себе известность становятся гастроли по ток-шоу: Шура с одинаковым энтузиазмом участвует в них всех, рассказывает о своём тяжёлом детстве на НТВ, затем на ОРТ, а потом записывается на передачах с мультяшной Масяней.
В 2007 году он выходит на сцену проекта «Ты — суперстар» вместе с такими же неизвестными сегодняшнему поколению артистами: Азизой, Глызиным, Апиной. Он похудел, на нём рубашка, застёгнутая под воротничок, чёрные брюки и большой, словно с чужого плеча, пиджак. Узнать в этом мужчине с ровным рядом белых зубов фрика из 90-х сложно, хотя голос, резкие взмахи рук и движения бёдер выдают в нём всё того же человека, что придумал «Отшумели летние дожди», «Холодная луна», «Твори добро», «Ты не верь слезам».
Возвращение на сцену проходит сложнее: Шура ещё помнит о своём головокружительном успехе, но публика уже плохо помнит его. После нескольких выходов на сцену Шура снова срывается и начинает злоупотреблять алкоголем. Он бегает вокруг самолёта, целует аэробус, выкрикивая песни, — его снимают с рейса и задерживают в московском «Внуково» за хулиганство.
Организаторы концертов вновь отказываются работать с артистом. На редкие концерты в зале собираются по 50–70 человек, у него не выходит новых песен, и только в 2011 году, после семилетнего перерыва, он снимает клип и презентует альбом «Новый день», выход которого отмечает в компании ведущей Тутты Ларсен и писательницы Юлии Шиловой.
— Было время фриков, и оно закончилось, — спокойно говорит Шура.
Тусовщики сменили «Дягилев» на Gipsy и такси на велосипед, а Шура сменил каблуки на удобную обувь, маечки на кофты свободного покроя, короткие шорты на штаны-галифе. Из двадцатилетнего худощавого парня он превратился в крупного сорокапятилетнего мужчину. Он до сих пор любит стразы и блёстки, большие гримёрные зеркала и яркий концертный грим.
Он даёт концерты в российских городах, но, конечно, в меньших объёмах и без надежды заново оседлать волну славы. Из последних выездов — Калуга, Ростов-на-Дону, Брянск, Красноярск. Поёт на концертах формата «Шлягеры 90-х», выступает на корпоративах и телевидении, сидит в гостях у блогеров, рассказывает прессе теперь уже не о матери, а о неурядицах с жилплощадью и планах на будущее. Выпускает клипы на новые композиции, которые остаются незамеченными: даже преданные поклонники творчества приходят на его концерты за старыми песнями.
Двадцатишестилетний москвич Илья активно комментирует посты в официальной группе певца: «Обожаю тебя! Приеду на твой концерт!»
Помимо творчества Шуры, он слушает группу Anal Grind, которую описывают таким образом:
— Мочилово, танцульки и дикое порно в одном флаконе! Порно-маньяки приглашают на гиг и ждут вас у сцены!
В его плейлисте песни панк-метал-группы «Обоссаный мутант», королей мачо-рока Blood Pollution, московской банды беспредельщиков и аморалов St. Vagina Dentata.
Как среди них оказался Шура, Илья не объясняет, но говорит, что ещё с детства был его поклонником и любил его за смелость и «добрую энергию»:
— В его песнях, — рассказывает он эмоционально, — как бы есть частица меня, он поёт про мою жизнь! Его песни заставляют меня и грустить, и в то же время радоваться! От Шуры идёт какая-то светлая, добрая, чистая энергия! И несмотря на все беды, которые были у него, он смог остаться таким же светлым, добрым и радостным человеком! В какой-то степени я хотел бы быть, как он... И завидую ему... В общем, люблю его за эту детскую радость, которую он несёт в мир, за которой скрывается много трагедий и переживаний! За это всё люблю его.
Шура действительно производит такое впечатление: слегка манерный, но доброжелательный, переживший нелюбовь матери, наркозависимость и рак, умеющий плакать в телевизионных студиях и при закрытых дверях. В нём не видно ни жестокости, ни нарочитого пафоса или снобизма: движения полного тела плавные и мягкие.
В официальной группе Шуры больше четырёх с половиной тысяч подписчиков — вместе с ними сегодня он изучает старые материалы о себе и «собирает по крупицам своё прошлое». Концертный директор Депершмидт объясняет провалы в его памяти тем, что Шура — творческий человек и «может себе позволить путать некоторую информацию».
Иногда он путается в датах и некоторых деталях биографии: то ли от того, что не видит в этом смысла, то ли от того, что девяностые и нулевые провёл в наркотическом и алкогольном беспамятстве.
Он признаётся, что в первом интервью на несколько разворотов, которое он дал журналу «Ом», нет ничего, хоть отдалённо похожего на правду.
— Однажды, — говорит он, — когда я только-только начинал, но меня уже заметили, я разговаривал с Аллой Борисовной (Пугачёвой. — Прим. авт.), и она дала мне несколько советов. Первый звучал так: «Ври столько, сколько будет нужно». А второй — «вставь зубы!»
Шура по-прежнему выступает на телепередачах и рассказывает у Малахова о том, как лишился жилплощади, которую купил ещё в 90-е. Однако артист до сих пор принимает гостей и подарки, стоя в блестящем кимоно в той самой квартире, из которой, по его словам, его уже давно выселили. Сотни видеозаписей в плохом качестве, обрывки статей из журналов COOL и разноцветных страниц СПИД-Инфо — сегодня отсканированы и выложены в его группу.
— Ну и что, что у меня всего пять песен! — громко смеётся Шура. — Буду их петь столько, сколько получится! Вообще мне сейчас живётся лучше, чем тогда. Тогда я ходил и говорил: это вы все хотите быть счастливыми, а я не хочу. Я был уверен в том, что счастье — это вообще не про меня.