Читатели, напоминаем, что подходит к концу наш конкурс на лучшую ту самую историю. С 13 октября по 13 ноября мы получали от вас рассказы на конкурс и до конца завтрашнего дня опубликуем их все. Весь понедельник вы сможете ставить лайки, шерить и ретвитить понравившиеся истории, а во вторник мы подведём итоги читательского голосования. Авторы трёх историй, набравших наибольшее количество лайков, получат в качестве приза футболки с портретом Теодора Глаголева, которые мы отправим в любую точку мира. Если вы ещё не отдали свои голоса понравившимся авторам, торопитесь! Наша сегодняшняя конкурсантка, Виктория Тихонова, рассказывает историю о том, как в десятом классе она так и не влюбилась в учителя физики. Если вам понравился рассказ Виктории, вот, почитайте историю нашего читателя из Астаны, практически казахского Харуки Мураками, о том, как он понял, что он не Марлон Брандо. Читатель, ведь у тебя наверняка есть своя собственная история — лирическая или смешная, страшная или злободневная. Скорее же пришли нам её!

Наверное, у каждой девочки, если покопаться, обнаружится история о том, как она влюбилась в учителя — какого-нибудь историка или математика, а может быть, даже в физрука. А у меня есть история о том, как я в учителя так и не влюбилась.

Всё началось с того, что в десятом классе я оказалась в «физ-химе». Звучит, довольно странно, правда? Поверьте мне, выглядело это ещё более странно. Дело в том, что в химико-биологическом классе, в который я пошла, лелея надежду стать врачом или ветеринаром, оказалось всего десять человек. В связи с этим администрацией школы было принято гениальное решение — объединить нас с физматом. На общих предметах класс сидел в полном составе, а профильные уроки посещались раздельно — мы ходили на дополнительные занятия по биологии и химии, они — по физике и математике. Из-за этих-то физматиков в нашей школе и появился NN. Он преподавал в местном вузе, а в нескольких школах учил физике детей из профильных классов. То ли он не очень понимал структуру нашего класса, то ли ему просто было наплевать, но различий между химиками и физиками на своих уроках в моей школе он не делал вообще никаких. Что уж там происходило на профильных уроках у физматиков — не знаю, но на общих уроках физики мы все, независимо от профиля, должны были щёлкать его «задачки-пятиминутки». Практически каждый раз, когда у доски оказывался человек с химбио, получалось страдальческое мозговое насилие. Это было ужасно. Если на первых порах нам казалось, что ГДЗ по физике (для несведущих — «готовое домашнее задание», книжечки такие с ответами на задачки из учебника) будет спасением, то очень скоро наши надежды рухнули. Коварный NN задавал пару наводящих вопросов из разряда «что это за буква и откуда она взялась?», немедленно раскусывал списывальщика и отправлял на место с «парой».

Я со своими к тому времени уже заточенными под химбио мозгами пребывала от этих задачек-пятиминуток в постоянном шоке. Представьте себе, что вы творческий возвышенный гуманитарий, а вам беспрерывно долбят про чёрные дыры, скорость каких-то условных ракет, летящих из ниоткуда в никуда со скоростью n, и прочее и прочее. Вот в таком примерно шоке я пребывала.

И длилась эта еженедельная пытка подолгу, NN всегда вёл у нас сразу по два урока, видимо парами ему было вести удобнее, препод-то он изначально университетский. И всё у него было по-технарски отлажено. Каждое занятие делилось на три блока: теория, пара задач на закрепление результата (первую объясняет сам, вторую решает, проговаривая вслух, какой-нибудь умник из зала) и уйма задач-пятиминуток, над которыми периодически втухали даже отличники физмата, чего уж говорить о нас.

Если на теории я ещё хоть что-то понимала и даже успевала записывать, то на задачах я немедленно отъезжала в какую-то волшебную страну с пони и единорогами. Меня вообще очень легко отвлечь от чего-то, а во время объяснений NN происходило вообще невероятное: стоило на полсекундочки отключить слух — и в следующее мгновение ты уже офигевал от того, как он магическим образом достал из воздуха какую-то лямбду и даже пристроил её в СИ. Кроме того, он абсолютно к каждой задаче требовал рисунок. «Не можешь нарисовать рисунок — значит, ничего не знаешь, не понимаешь и вообще списал!» — постоянно повторял NN.

Я с этими его рисунками мучилась невероятно. Я не могу просто так взять и нарисовать двумя чертами условный груз, который поднимает вертолёт на скорости в 130 км/ч. Мне жизненно необходимо прорисовать тремя разными ручками и вертолёт, и пилота, и стропы, на которых висит слон/рояль/чугунная голова Ленина. А пока я всё это рисую, на доске возникают всякие лямбды и ню, при виде которых хочется вести себя так, словно в твою уютную компашечку прокрался жутко бесючий человек, а именно — закатить глаза и воскликнуть: «Ну а какого рожна тут делает это недоразумение? Кто позвал? Уберите его отсюда, сейчас фигня какая-нибудь начнётся!».

Если же NN замечал, что кто-то (чаще всего, конечно же, я) сидит и вместо того, чтобы с благоговением решать задачки, в уме матом прогоняет с доски его лямбды, он делал вывод, что человеку явно неинтересно. И приглашал прогуляться по коридору. За первые полгода я погуляла по коридору столько, что выучила наизусть песню «Надежда — мой компас земной», которую постоянно пели в кабинете музыки на втором этаже. Дала имя каждому коридорному цветку в кадке. Знала, что ровно в 13:00 из дома напротив школы выйдет мужик с овчаркой и поведёт её играть с палочкой за школьный стадион.

В общем, если учитывать тот факт, что я в те годы была дичайше по-детски, по-женски и по-идиотски обидчива, с NN у нас как-то с самого начала не заладилось. Ему-то это было до лампочки — у него было несколько курсов его любимых студентиков и ещё несколько классов в городских школах, поэтому он с чистой совестью и даже с каким-то чувством влепил мне размашистое «два» за первое полугодие десятого класса. Я у него такая была не первая и не последняя. А вот он у меня был такой один. И двойка за полугодие тоже была всего одна, поэтому мне было совсем не пофиг.

Домашку всё-таки приходилось делать, чтобы не нахватать ещё больше «пар». Я даже нашла себе на первое время лазейку: на его уроках записала теоретический блок слово в слово, дома заучивала его наизусть, как стихотворение, и даже понимала, что учу, представляете? Когда NN спрашивал, есть ли желающие рассказать теорию, я тянула руку, выходила к доске и выдавала подробный пересказ его предыдущей лекции. С жестами, с мимикой, с рисунками. NN ставил мне «четыре», иногда даже «пять». Но вскоре хитрая его физическая натура быстро пропалила мою контору. Когда на проверке задач из домашки кто-то сливался, он говорил мне: «Ты ж учила. Давай, прошу к доске». До чего ж ты хитрый хлеб, NN, здоровья твоей матушке, чёрт тебя побери! И сейчас я говорю это с искренним уважением, а ругаться меня заставляют так и не изжитая в себе излишняя эмоциональность и отголоски старых обид. Я и не припомню больше такой же беды, как NN, парящий на крыльях антигравитации над нашим классом, аки Ангел Смерти с учебником по физике за десятый класс. До чего же он нас, учеников химбио, тогда сплотил — ни в сказке сказать, ни пером описать. Списывали с ГДЗ все вместе, меняя обороты речи и порядок слов; рисунки друг другу чертили; усаживались на большой перемене по пять человек, и самые умные объясняли стальным то, что те, хоть убей, не могли понять сами. Пару раз мы даже испробовали систему «мы знаем всё», которую нам подсказали страшеклассники: на каждый вопрос руку поднимали несколько человек, которые вызубрили, например, только теорию. На решение задач поднимали руки другие несколько человек. На решение «пятиминуток» по новой теме рвались третьи. Но NN был хитёр и стремителен в своём выборе. Раскусил нашу блестящую схему, разломал её к чертям и велел решать задачки про ню и лямбды. Хамить ему и спорить с ним было бесполезно. Ругаться и демонстрировать обиды тоже — да лямбду он клал на них. Наверное, где-то в глубине души я им даже восхищалась, но мне было шестнадцать лет, и я ни за что этого не признала бы.

Каждый год, какие бы отпетые негодяи ни попадались NN в десятом и одиннадцатом классе, он приходил в каждую школу, в которой вёл физику, на Последний звонок, брал гитару, пел песню про выпускной и срывал овации. Одна моя подруга даже была в него влюблена подростковой и физической любовью. Ведь девочкам часто нравятся те, кто их мучают. Если бы мне захотелось доказать ему, именно ему, что я не такая непроходимая тупица, какой он меня считает, я, наверное, даже научилась бы щёлкать эти его «пятиминутки». Но для этого нужно было бы в него влюбиться. Со мной этого не произошло. В полугодии у меня красовалось размашистое «два». И звал он меня постоянно не Тихоновой, а Тихомировой. Клянусь тебе, Теодор, это была война.

И вот, солнечным морозным утром я и ещё один весёлый двоечник попёрлись к NN в универ, в котором он преподавал, пересдавать свои долги. Надо признать, тут он повёл себя ещё по-человечески, сделал нам, так сказать, уступку — велел переписать всего лишь две контрольных работы и валить домой после этого. Но ё моё. Это же были не просто задачи, а экзаменационные билеты для студентов первого курса мехмата!

Я не помню, сколько часов я просидела там. Пришла я точно часов в десять утра, а вот во сколько ушла… Эту информацию мой мозг решил стереть из памяти как травмирующую. А ведь корпеть над физикой по несколько часов для меня было непередаваемым нонсенсом.

Оценку за полугодие я так и не исправила. Словила дома леща от родителей, но во второй раз идти наотрез отказалась. Слишком уж холодно и безнадёжно было куковать в университетской аудитории в конце декабря с университетскими недоучками, которые пришли вымаливать зачёты у NN, даже не делавшего различий между химиками и физиками и так и не выучившего мою фамилию.