Павел Пепперштейн — художник и литератор, представитель младшего поколения московских концептуалистов. Рунет придумывался чуть ли не в его квартире, но никаких восторгов у Пепперштейна не вызывал. Он отказывается вести дела через интернет, делегирует деловую переписку другим, а сам пользуется кнопочным телефоном. Пепперштейн рассказал «Батеньке», почему он запретил себе пользоваться компьютером и как однажды в свой день рождения выкинул в мусорку ноутбук бывшей девушки.
Вы как-то представляете себе интернет? Как структуру.
Имело бы смысл задать этот вопрос кому-нибудь другому, не мне. Потому что среди людей, мне известных, я в этом смысле самый ретроградный и пещерный. Я соприкасаюсь с интернетом только через посредников.
Почему?
Потому что обычно, насколько я мог составить себе представление, информация, которую люди получают через интернет, приходит в очень повреждённом виде. Они читают там тексты со странными ошибками, изъянами и изъятиями. Если бы вы дали человеку книгу, напечатанную таким образом, то это бы вызвало у него возражения. Для какого-то эстетического материала типа литературы и искусства этот канал не подходит. Интернет вызывает у меня такую боязнь, потому что он убивает, подтачивает и уменьшает любое наслаждение.
О каком наслаждении вы говорите?
От текста, образа, общения. Я удивляюсь, что людей прикалывает общаться в интернете. На мой взгляд, люди довольно кайфовые существа, мне в целом нравятся люди, но они нравятся мне как теплокровные существа, а не как источники информации. От них исходит какое-то излучение, оно считывается. И, конечно, это излучение гораздо важнее, чем то, что человек говорит. Важнее его убеждений, его идей, его мнений. Когда всё сводится к обмену какими-то мнениями, мне сразу вспоминается замечательная фраза из Евангелия: «Не судите, да не судимы будете». Я думаю, эта фраза не только о том, что не нужно осуждать, но прежде всего о том, чтобы не иметь суждений. Это гораздо более глубокая рекомендация. Воздерживаться от суждений сложнее, чем воздерживаться от осуждения других.
То есть не нужно писать посты в фейсбук?
Ну, вообще-то, не следовало бы. Но я тут же нарушаю то, что говорю. Я призываю воздерживаться от мнений, но то, что я говорю, — это мнение. Поэтому можно спокойно насрать на то, что я только что сказал.
Вы говорите об уже искажённом интернете. Но вы жили в те годы, когда он только зарождался, когда на него возлагали большие надежды. Всё равно не было интереса?
Почему-то он сразу вызвал у меня негативные чувства. При этом, надо сказать, что в общем-то русский интернет придумывался чуть ли не у меня в квартире. В частности, мой ближайший друг Антон Носик, ныне уже покойный, родоначальник ру… (Заминается.) Рунета? Я был рад, что мой друг так вштырился и обрёл какое-то дело, но в целом мне это казалось каким-то пиздецом. Но я не стал ничего говорить.
То есть не дискутировали?
Я вообще не очень люблю дискутировать.
Друзья не пытались показать вам интернет?
Моим друзьям было понятно, что я охуевший. Поэтому особо не пытались. И у них никакой такой потребности не возникало, потому что все остальные с восторгом и упоением присели на это дело. Я как единичный случай никого не волновал.
Когда у вас появился телефон?
В начале нулевых. Я очень сопротивлялся его появлению: предчувствовал, что, когда он появится, я стану его рабом. И, конечно же, так и произошло. Я являюсь рабом своего мобильного телефона. Какой-то телефонный невроз был свойственен мне ещё задолго до того, как появились мобильники. Все очень удивлялись моим аномальным реакциям на домашний телефон, но у меня вообще много было аномальных реакций. Я боялся не успеть подойти к телефону. И когда он звонил – я несся к нему, сшибая всё на своем пути, разрушая мебель, посуду, травмируя людей и животных, которые оказывались у меня на дороге. Настолько был велик страх. Мне казалось, что это какой-то сигнал из потустороннего мира и каждый звонок — это ценнейший зов или крик. Еще одна аномальная редакция — это невероятные слёзы и истерики, когда разговор прерывался. Безутешные рыдания. Я отчасти понимаю происхождение этого бреда, но мы здесь рискуем углубиться в клиническую детскую психиатрию.
Вам нравится дизайн айфона?
Нет.
Вам бы хотелось иметь айфон?
Нет, но, возможно, придётся.
Я слышала, что вы в принципе им заинтересовались.
Ну, да. Но дизайн вызывает дикое омерзение. Имеет смысл говорить о нём не на уровне каких-то идеологем, а на уровне реакций психики. Например, меня очень смущает оперирование посредством касаний. То есть нельзя нажать на кнопку — надо подвигать пальцем. У меня это не получается или не очень получается. Я дикий биофил и вообще тактильное существо, но вся моя нежность направлена на живые объекты, а не на прикосновения к айфону. Мне не хочется гладить такого рода предметы.
Я смог полюбить некоторые объекты: диктофон, камеру. Я влюбился в камеру Panasonic, которая представляет из себя некий пистолет. Это, видимо, ложится на какие-то древние воспоминания. Путь в детский сад, куда меня водили мама и папа каждое утро, пролегал через лес, и каждое утро я всеми силами души пытался себя убедить, что мы вовсе не идём в детский сад, мы просто гуляем. Я пытался вычеркнуть из своего сознания пункт назначения. Единственное, что могло утихомирить мой ужас, – это ветка в форме пистолета. С нею я соглашался прийти в детский сад, потому что дети своей разнузданностью меня пугали и только в состоянии какой-то вооружённости я был согласен вступить с ними в контакт.
На вечеринках у айфонов та же функция. С ним можно просто спрятаться в углу. Это супер защита.
Если бы все айфоны были в форме пистолетиков, было бы гораздо лучше. Это дико депрессивно, конечно. У меня нет айфона, но я тоже пялюсь в телефон, пишу эсэмэски, читаю эсэмэски. Но когда люди уже настолько охуевшие, что не могут общаться и сидят, закрывшись гаджетами, — это омерзительно. Вы думаете, что общаетесь с людьми, которых любите, но на самом деле вы общаетесь с гнусной железкой. Лучше общаться с самым облёванным, мерзейшим и подлейшим человеком, который всё-таки создан Господом, чем общаться с этой вот хуетой.
Айфон не самостоятельный. Он не может отменить сообщение, которое вы послали.
Никакой инструмент не бывает просто инструментом. Я не знаю про ваш опыт общения с айфоном, но у моего мобильника есть какой-то характер, он действительно зажёвывает некоторые сообщения. У него своя система цензуры. С компьютером то же самое. Вспоминается, опять же, Антон Носик. Середина восьмидесятых, у него появился компьютер. Мы практиковали тогда жанр эссе и решили написать про компьютер. Антон его печатал, а компьютер, сука такая, немедленно уничтожил это эссе. И я понял, что он очень self protective: он не любит критику, сложно к этому относится. В какой-то момент злоба и ненависть к компьютеру дошли до такой степени, что я решил себе запретить эти эмоции, потому что в противном случае можно сильно ёбнуться. К тому же не имеет смысла бежать навстречу паровозу.
Возможно, мы обнаружили ещё одну травму. Вы не доверяете компьютеру?
Я должен сказать, что успокоился только после того, как уничтожил один компьютер. Я очень мечтал об этом. У меня была девушка. И был день рождения. Я очень хотел пригласить гостей, потому что я вообще-то очень люблю гостей. А она сказала: «Нет, давай интимно, вдвоём отпразднуем». Ну я сказал, что ок, интимно тоже клёво. И вот я сижу, как мудак, жду её прихода, а рядом ещё стоит компьютер, который она всегда оставляла у меня в квартире.
Вы имеете в виду ноутбук?
Ну да, наверное. Какая-то мерзота. В общем, стоит он, глаза мозолит. И она не приходит. Я думаю: что за хуйня? И вот она звонит и говорит: ну, знаешь, я вообще не приду, мы как бы расстаёмся. Я очень сильно охуел от такого расклада. Говорю: “Ну а ты можешь хотя бы заскочить и забрать свой компьютер? Он меня сильно раздражает”. Она говорит, что не знает, получится ли сегодня или нет. Я говорю: «Если ты сегодня не зайдёшь в течение четырёх часов, то я его выкину». Она не поверила, потому что современный человек — продукт технофильского общества — не может в это поверить. И я понимаю, что день рожденья получился полный отстой, но я могу подарить себе какой-то подарок. И я пошёл, и с наслаждением зашвырнул ноутбук в помойку. И когда я вернулся, мой приятель Юра Балашов, с которым я тогда снимал квартиру, то ли как-то понял это, или заметил, или я ему сказал. Мне, возможно, хотелось похвастаться. А приятель как раз очень любил компьютеры. Он вылетел из квартиры и увидел, как мусорная машина сжевала компьютер. Он оцепенел. Для современного человека это практически апокалиптическое зрелище. Юра мне это потом рассказал, и я испытал ещё большее удовольствие.
Новый роман писателя и художника Павла Пепперштейна «Странствие по таборам и монастырям», с 2015 года печатавшийся в журнальном варианте «Носорога», выходит отдельным изданием.
Книга продаётся в книжных магазинах по всей стране, но её можно заказать и через интернет на сайте журнала nosorog.media.
Сейчас у вас есть компьютер?
Нет, у меня нет компьютера, но он есть у Ксюши — моей девушки. Мы постоянно только и делаем, что с ним тусуемся. В рамках художественной деятельности я предлагал, кстати, пробивать компьютеры осиновыми колами. Но ни одно выставочное заведение так и не решилось на это. Мы имеем дело с неким технологическим тоталитаризмом. Появилась новая медиальная структура, куда закладывается много денег и много усилий. Люди обречены быть в этой структуре, говорить о свободе абсурдно. Это выглядит как мягкое насилие, но по сути сам градус насилия не становится меньше. В сталинские времена людей отправляли вечную мерзлоту ковырять. Я, конечно, не хочу сказать, что процессы равноценны по степени жёсткости, но по степени беспардонности — сравнимы. Человек — общественное существо, он боится остаться один. Даже если мы понимаем, что ничего хорошего там нет, то мы всё равно соглашаемся, потому что иначе останемся в одиночестве. Это хуже.
Кому и какие функции вы делегируете?
Сейчас делегирую моей подруге Ксюше. Она ведёт деловую и частную переписку. Частную — редко, потому что я пытаюсь общаться всё-таки иначе. Если человек хочет со мною общаться, ему проще прийти ко мне в гости, позвонить по телефону, послать эсэмэску.
Можно ли представить, что однажды, находясь в квартире один, вы внезапно залезете в телефон или компьютер? Чтобы развлечься.
Нет. Я даже не очень понимаю, как это сделать. Я очень не люблю чему-нибудь учиться.
Ксюша (девушка Пепперштейна):
Но ты иногда отвечаешь на мой телефон! Однажды мне звонили, а я мылась, вышла, зашла в комнату, а там Паша сидит в айфоне, говорит, что картинки смотрит. Он пропустил звонок, там открылся инстаграм, он его и полистал.
Вот видите, я вас спрашивала, а вы не признались.
Это не сам я сделал. Случайно.
В одном из интервью вы говорили, что вам симпатична идея многомирности. Почему вы не видите её в интернете? Много соцсетей, много сайтов.
Я не люблю интернет как раз за то, что он создаёт одномерность. Это инструмент глобализации, слияния. И к тому же это мир, в котором нет пространства, а есть только время. Я всегда склонялся к мысли, что рай — это пространство, в котором нет времени, а ад — это время, в котором нет пространства.
