Исследование 
«Жизнь в прямом эфире»

Начинается третья неделя нашего исследования о месте трансляции и выставления своей жизни напоказ. Мы рассказали, почему никто не может отключиться от прямого эфира, делали обзор самых идиотских стримов на свете (можно посмотреть, как растёт трава), узнали, что ваша смерть не сможет остаться тайной, даже если вы наёмник из группировки Вагнера, и записали истории юных блогеров, которые готовы убить себя, чтобы словить немного хайпа. Сегодня историк Георгий Манаев сообщает из архивов: стремление выкатывать свою жизнь напоказ преследует людей с античных времён, и даже пушкинская эпоха не сильно отличалась от ваших будней в Facebook.

В своей книге «The End of Absence» («Со всеми и ни с кем» на русском рынке) молодой канадский колумнист Майкл Харрис называет себя и своих сверстников «последним поколением, которое помнит жизнь до интернета» и сетует на то, что постоянно доступная сеть лишила его одиночества и возможности самостоятельно мыслить. Многим по сердцу рассуждения вроде харрисовского: «Напротив меня сидят четыре подростка в удручающе дорогих футболках. Они торопятся максимально использовать двухчасовой перерыв [пересадки в аэропорту], чтобы здесь, в городе, пообщаться по электронной почте. Они о чём-то изредка переговаривались, но в основном их внимание было занято собственными телефонами… Я вспоминал о своих безмятежных скитаниях по сельской глубинке Британии, и вид прикованных к телефонам тинейджеров вызывал у меня содрогание. Я думаю об этих цифровых аборигенах, не знающих ничего, кроме сетевого мира, о той жизни, которая им уготована».

Но кажется, дело тут вовсе не в интернете и телефоне, а в стремлении репрезентировать себя, которое было у человека всегда. В последние годы оно просто получило великолепный способ воплощения — возможность транслировать свою жизнь, вкусы и предпочтения онлайн. Но, уверяю вас, показывать себя другим мы стремимся с самых древних времён. О том, что мы теряем возможность уединения, а молодёжь не знает жизни, люди сетуют друг другу в соцсетях уже не первое тысячелетие. Просто вовсе необязательно, что соцсети — это онлайн-сервисы публичных дневников. Сети формируются в любом скоплении людей, особенно в городе. Например, в Древнем Риме.

«В Риме существует целый народ арделионов, которые ничего не делают и всегда заняты, выбиваются из сил из-за пустяков, находятся в постоянном движении и никогда ничего не достигают, вечно суетятся и в результате только всем надоедают. <...> Жалко смотреть на них, когда они бегут, точно на пожар, толкают прохожих, несутся сломя голову по улицам и производят суматоху. И чего они бегут? Чтобы сделать визит, который никогда не будет им отдан, чтобы присоединиться к погребальному шествию совершенно незнакомого человека, присутствовать на разборе дела какого-нибудь рьяного сутяги или на обручении женщины, которая уже не раз выходила замуж. Когда, исходив весь город по пустякам, они наконец возвратятся домой, то клянутся, что не помнят, ни зачем они ходили, ни даже где они были; но всё это нисколько не мешает им на другой день продолжать то же самое. Встречаются даже старики, которые таскаются из улицы в улицу, запыхавшись, покрытые потом, с лицом, мокрым от поцелуев всех своих знакомых, а им знаком весь город; люди за шестьдесят лет с седыми волосами, которые полируют по целым дням мостовую, забегая ко всем знатным дамам пожелать доброго утра, присутствуя при вступлении в должность каждого трибуна и каждого консула, десятки раз поднимаясь по улице, ведущей во дворец; имена самых близких к государю придворных у них постоянно на языке». Так историк Поль Гиро в своей книге «Частная и общественная жизнь римлян» описывает жизнь состоятельных обывателей. Многие из них назывались клиентами богатых патронов.

Клиентом, как пишет Поль Вейн в классическом труде историков Школы Анналов «История частной жизни», назывался свободный человек, который регулярно являлся в дом богатого аристократа, военачальника и прочих, чтобы засвидетельствовать ему своё почтение, и во всеуслышание объявлял себя его клиентом. Теперь он обязан посещать множество полупубличных-полудомашних церемоний патрона — не только званые обеды и ужины, но и утреннее облачение в тогу, отход ко сну и, конечно, свадьбы, похороны, родины и так далее. На многих из церемоний раздавали еду, что служило подспорьем беднейшим из посетителей; и всегда в ходе этих радений посетители разделялись по статусу. Как обобщает Вейн, «в том, что богатый и влиятельный человек всегда окружён протеже и небескорыстными друзьями, нет ничего удивительного, однако римляне создали из этого факта ритуал и даже целый социальный институт», — вот они, социальные сети, о которых мы говорили выше. Конечно, цель действий в этих сетях очевидна — деньги или репутация, конвертируемая в них же. С этим согласен и Гиро: «...Большая часть всех этих визитёров, шныряющих по улицам в утренние часы, движима не просто неопределённой потребностью взвинчивать себя чем-нибудь или убить время, а жаждой выгоды и каким-нибудь интересом. <...> Это была всеобщая погоня за тем, что считалось высшим и даже единственным благом, потому что оно доставляло положение, отличия, почести, влияние, — погоня за деньгами, верховным божеством, которому все поклонялись и служили».

Приглашение гостей, причём очень отдалённо знакомых и даже не всегда приятно пахнущих, к себе в спальню на утреннее одевание — по нынешним меркам это очень странно. Гораздо проще сделать селфи в постели с чашечкой утреннего кофе. Суть одинаковая: посмотрите, как я живу. Главное — чтобы было что показать. А чтобы было что показывать, нужны деньги.

«Приватная жизнь начинается со свободного распоряжения деньгами», — отмечает Николь Кастан в той же «Истории частной жизни», описывая жизнь французской молодёжи XVIII столетия. Во всех обществах привилегия выставлять напоказ свой домашний быт и щеголять изысканными привычками принадлежала аристократии.

Римский аристократ демонстрировал свой быт с целью приобретения влияния: выставлял напоказ статных слуг, дорогую мебель и одежду — загляните в инстаграм любой знаменитости. Конечно, у простых людей возможности демонстрировать что-то особое не было: у бедняков все вещи более или менее одинаковые. Да и дома в деревнях и бедных районах нараспашку: взять-то всё равно нечего. Поэтому предполагать, что открытость сельской жизни — это тоже своего рода «прямой эфир», неверно. В русской деревне, жившей общинным строем — то есть на принципах обязательной взаимопомощи — частной жизни просто было неоткуда взяться. Сплетни в деревне — главная пища для ума, поэтому и вся жизнь на виду, даже самые её сокровенные моменты. Ольга Петровна Семёнова-Тян-Шанская описала в своей книге «Жизнь Ивана» типичный деревенский эпизод: «Когда молодые остаются совсем одни в хатке, множество любопытных глаз и ушей подсматривают и подслушивают у дверей хатки (иногда детских ушей). Если молодой убедится в недевственности своей жены, то тут же иногда чинит расправу».

Трудно поверить, что молодые селяне и вправду так хотели продемонстрировать всем соседям свой первый половой акт. В данном случае это — лишь часть традиционного свадебного обряда (как и последующее, к примеру, осматривание гостями окровавленной ночной сорочки невесты). В реальную частную жизнь супругов никто всерьёз не влезал:  после, уже ночью, молодых оставляли наедине до утра без посторонних глаз.

Эти и другие рудименты традиционных ритуалов встречались и в более знакомых нам обществах, к примеру, во Франции нового времени. Сцена того, как король-отец в присутствии священника, придворных и слуг укладывает в постель новобрачных принца и принцессу, есть на двадцатых минутах фильма Софии Копполы «Мария Антуанетта». Вслед за этим показана и домашняя церемония пробуждения и одевания Марии Антуанетты (1755 – 1793). Пышнейшими комнатными церемониями был знаменит ещё двор Людовика XIV (1638 – 1715) — «короля-солнца», одного из символов абсолютизма. Как и в Риме, важная особенность этих церемоний — внимание к иерархическому положению участвующих. Так, при Людовике XIV ночная рубашка считалась менее «почётным» предметом, чем дневная, которую королю подавало второе лицо в государстве — герцог Орлеанский.

Подобные церемонии были и в России. В XV–XVII веках при царском дворе были обычны такие «придворные чины», как стольник (изначально ведал столом князя или царя), постельничий (распоряжался спальниками — слугами, устраивавшими царскую постель), кравчий (заведовал стольниками — слугами, подававшими еду и напитки) и другие. В зрелый период Московского царства (XVII век) эти чины уже были во многом символическими, а имели их властные и влиятельные люди, приближённые к государю.

С распространением городской жизни и повышением достатка демонстрировать свою жизнь стала и русская аристократия. Расцвет ритуализации частной жизни как формы самовыражения в России приходится на XVIII–XIX век, и самой показательной формой стала культура визитов.

Если в Петербурге для посещений с визитом родственников, коллег, сослуживцев устанавливались особые дни, то в более патриархальной Москве привычным делом были ежедневные визиты. Обязательными для молодых после свадьбы были визиты к родственникам: «Ради соблюдения стародавнего глупейшего московского этикета… посадили нас, молодых, в карету, в который мы три дня объезжали с визитами всех возможных и невозможных тётушек, дядюшек, кузенов и кузин до теряющейся в генеалогических архивах степени родства… О, как я проклинал этот варварский обычай», — сетует Михаил Дмитриевич Бутурлин (здесь и далее цитаты по: Е. Лаврентьева. Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры). А ведь нанесённые вам визиты нужно было потом «отдать» — нанести ответный, а ещё принять визитёров, отдающих визиты вам. В общем, у хорошо воспитанного светского человека порой не один день уходил на визиты. «В четверг в 6 часов дня Марья Ивановна села в карету и пустилась по визитам, с реестром в руке; в этот день она сделала 11 визитов, в пятницу до обеда – 10, после обеда – 32, в субботу – 10, всего 63, а кровных с десяток осталось на закуску».

Обязательны были визиты по случаю приезда и отъезда, визиты участия (к больным). «У Настасьи Дм. Офросимовой был удар на этих днях, а она всё не теряет военной дисциплины в доме: велит детям около себя дежурить и записывать исправно и ей рапортовать по вечерам, кто сам приезжал, а кто только присылал спрашивать о её здоровье». Даже и в случае смерти главы семейства его вдова, обессиленная и убитая горем, обязана была принимать траурные визиты. Англичанку Марту Вильмот возмутил такой обычай, но ей объяснили, что «если бы вдова не разослала извещения и не приняла бы визитёров, свет обвинил бы её в неуважении к памяти мужа, в равнодушии, не поверил бы в искренность её горя, она приобрела бы множество врагов, толки о скандале никогда бы не прекратились, и никто бы не стал ездить к ней в дом». В общем, вдову бы забанили. А жизнь высокопоставленной дворянки вне света — нонсенс.

Да и в России тоже была мода на приём посетителей во время одевания — в позднем XVIII веке она была перенята у тех же французских аристократов. Но к середине XIX века утомительное визитёрство получилось заменить карточками — эдаким картонным «Фейсбуком» позапрошлого столетия.

Обычай оставлять «визитные билеты» также пришёл в Россию из-за границы, в рамках волны англомании первой четверти XIX века. Впрочем, до коронации Николая I визитные билеты оставлять считалось непростительной фамильярностью.

Визитки мог оставлять лично визитёр — обычно, когда не заставал хозяев дома. Мог он прислать билет и с лакеем. Все карточки записывались швейцаром и делились на присланные и оставленные лично. «В Новый год и на Святой самый большой расход визитным карточкам», — пишет современник. «Лакеи на извозчиках, верхом и пешком рыскают по всему городу. Впрочем, разносчики билетов находят средство облегчать свои труды: у них есть сборные места, главные из них в Охотном ряду; там они сличают свои списки и меняются визитными карточками. Разумеется, это не всегда бывает без ошибок. Иногда вам отдадут карточку какого-нибудь барина, с которым вы вовсе не знакомы или заставят вас поздравить с праздником человека, с которым вы не хотели бы и встретиться».

Впоследствии у оставленных лично карточек стали загибать угол. При этом оставить карточку в доме начальника или лица, стоящего выше по знатности, считалось хамством. Следовало нанести визит лично, по старой моде. Карточки украшались виньетками и тиснением, и, конечно, тусовщики щеголяли друг перед другом набором визитных билетов от знатных и популярных особ, как иной сейчас щеголяет тем, у скольких «Фейсбук»-звёзд он в друзьях. «...Есть и такие чудаки, которые платят швейцарам и камердинерам в знатных домах деньги за то, чтобы они доставляли им билеты, присланные к их господам от разных лиц, желая заткнуть сии несомненные доказательства блестящих знакомств у себя за зеркало и тем показать своим не блестящим знакомцам, будто бы имеют связи с людьми большого света».

Развоз карточек для людей, желавших гнаться за столичной модой, но недостаточно богатых, чтобы иметь столько слуг, превращался в тягостную обязанность. «У нас в провинции Боже сохрани не отвезть в праздник визитного билета кому-либо из знакомых. Вместо того, чтобы по-христиански помолиться, отслушать обедню и мирно и покойно провести праздник в кругу своего семейства — дамы и кавалеры с утра до двух часов пополудни скачут, снуют из улицы в улицу, встречаясь, кланяются друг другу и, развезши билеты родным и знакомым, возвращаются домой с простудой, кашлем, досадою и скукою». Напоминает арделионов, не так ли?

Обычай развозить визитные карточки оставался в силе до предреволюционных времён как одна из форм самовыражения — наряду, конечно, с уже набравшей полную силу газетной и журнальной публицистикой, на полях которой тоже происходили нешуточные баталии воспалённых эго. Ну а после смены государственного строя состоятельный класс надолго из строя вышел: массу новых горожан составили бывшие крестьяне, которым предстояло пережить Гражданскую войну, голод и экономическую депрессию, а затем индустриализацию и Вторую мировую — тут особо не до самовыражения. Уже пятидесятые и шестидесятые годы подарили нарождающемуся среднему классу такое великолепное изобретение, как телевизор.

Телевидение явилось уникальным транслятором норм моды в одежде, облике, да вообще в жизни — и наконец, воплотило в реальности понятие прямого эфира. Почти каждый ребёнок эры телевидения мечтал оказаться по ту сторону экрана, сделать передачу о себе или для себя — и теперь такая возможность у нас в руках. Наши предки прекрасно бы разобрались, как именно использовать блага нашей цивилизации. Уверен, множество москвичей XVI века с удовольствием бы посмотрели стримы опричников, заснятые в процессе силового подавления новгородского мятежа. Чисто лулзов ради.