Вундеркинд, талантливый математик, выпускник Гарварда Тед Качинский мог бы всю жизнь писать статьи, понятные лишь десяти его коллегам, и преподавать студентам матанализ. Вместо этого он провёл двадцать лет в лесной хижине, стал маньяком-анархо-примитивистом, рассылал бомбы учёным, которые поддерживали научно-технический прогресс, и стал известен как Унабомбер. Мало кто из террористов связан с таким количеством интеллектуалов и вобрал в свой манифест столько любопытных, хотя и ныне устаревших, философских концепций. Самиздат поговорил с другом Унабомбера по переписке, изучил судьбы пострадавших, проштудировал работы маньяка — и теперь рассказывает историю Качинского, в которой сплелись жестокие психологические эксперименты, Тимоти Лири с Гитлером, ФБР и пара оторванных взрывом конечностей.

Днём 25 мая 1978 года на автостоянке Иллинойского университета в Чикаго появилась посылка без адресата, но с указанием отправителя: Бакли Крист, профессор материаловедения в Университете Норуэстерна в пригороде Чикаго. Поскольку доставлять её было некому, посылку вернули Кристу. Он, узнав об этом, заподозрил неладное, так как ничего не отправлял. Крист связался с отделением полиции при университетском кампусе. Как только офицер Терри Маркер открыл посылку, она взорвалась, повредив полицейскому левую руку.

Событие сочли случайной аномалией, отправителя коробки с бомбой не нашли, а через год, 9 мая 1979-го, случай повторился. На этот раз пострадал студент Университета Норуэстера Джон Харрис. Вскоре бомба похожей конструкции оказалась на борту «Боинга-727» компании American Airlines, летевшего из Чикаго в Вашингтон. Она могла бы уничтожить самолёт, но не взорвалась, хотя заполнила весь салон едким дымом, из-за чего экипажу пришлось срочно посадить судно. Только после этого ФБР занялось расследованием и обнаружило схожие черты в попытке подрыва самолёта и рассылке опасных коробок университетским сотрудникам. Дело назвали UNABOM (University and Airline Bomber — бомбист университетов и самолётов), а самого́ таинственного террориста в прессе стали называть Unabomber. 

Специалистам из Федерального бюро расследований долго не удавалось понять, кто совершает эти преступления. Пока они терялись в догадках, бомбы были доставлены ещё по 13 адресам, трое человек погибли, в двух случаях бомбу удалось обезвредить, в остальных не обошлось без травм: кому-то выбило глаз, кто-то потерял слух или пальцы на руках. Хотя некоторые бомбы были начинены щепками и гвоздями, они не были очень мощными и почему-то большинство их частей были деревянными.

Тед Качинский

Наконец, в 1995 году бомбист связался с редакциями газет The New York Times и The Washington Post и потребовал опубликовать свой манифест «Индустриальное общество и его будущее» с критикой технического прогресса. Требование было выполнено. Спустя неделю Дэвид Качинский, помощник директора приюта для молодых людей, находящихся в сложной жизненной ситуации, прочитал манифест в газете и с удивлением узнал в нём манеру письма своего старшего брата Теда. О своей догадке Дэвид сообщил ФБР. Теодора Джона Качинского (Казински) (англ. Theodore John Kaczynski), недоделанные бомбы и рабочие записи со схемами их изготовления обнаружили в хижине в лесах Монтаны, которую он построил на купленном с братом клочке земли. Унабомбера приговорили к восьми пожизненным срокам и отправили в тюрьму для особо опасных преступников в Колорадо, где он отбывает наказание по сей день. 

Эта безумная история берёт свое начало в чопорной академической среде старейшего университета США, где научный руководитель популяризатора ЛСД Тимоти Лири, предсказавший суицид Гитлера, ставил жестокие психологические опыты над юным математиком, продолжается в крохотной лесной хижине, которая теперь выставляется в крупном музее, и заканчивается там, где начинается комфорт современного горожанина.

Теодор и Дэвид Качинские были детьми простых рабочих, выходцев из Польши. Отец делал сосиски и в религиозной деревне Эвергрин Парк, Иллинойс, считался вольнодумцем и атеистом. Мать любила читать: Шекспира и Диккенса для себя, журнал Scientific American — для юного Теда. На него возлагались большие надежды: ещё в средней школе у мальчика обнаружился талант к математике, а IQ оказался равен 167 (средний IQ учёных — 125). Теодор быстро обогнал сверстников и перешёл из пятого класса сразу в седьмой. Он играл на тромбоне, посещал кружки по шахматам, биологии, математике, немецкому языку, собирал монеты, изучал музыку Баха и Вивальди и даже сам сочинял композиции для семейного трио. Учителя считали его способным и дисциплинированным. 

Единственное, что смущало родителей, — неотзывчивость и асоциальность Теда. Он был очень застенчивым и всегда играл поодаль от остальных. Мать даже хотела включить его в исследование детей-аутистов, которое в то время проводил в Чикагском университете знаменитый Бруно Беттельгейм, австрийский психолог, прошедший концлагеря Дахау и Бухенвальд. Но его манера общения с детьми показалась матери слишком резкой и холодной  — и она отказалась от своей идеи.

В 1958 году, минуя 11-й класс, Тед поступил в Гарвард в возрасте 16 лет. Один из друзей Качинского-старшего уговаривал его не пускать сына в университет в столь юном возрасте — мол, он к этому ещё морально не готов, — но тот ничего не хотел слушать: для него это был вопрос отцовской гордости. В Гарварде Теодор неплохо освоился, был, по заключению местного врача, «приятным молодым человеком, видимо, хорошим математиком, но, кажется, одарённым только в этом направлении». Здесь же Качинский стал объектом изуверских психологических экспериментов профессора Генри Мюррея, который стремился понять, как формируется человеческая личность.

Голубая кровь, белая кость, воплощение всего, что вы ожидаете от словосочетания «профессор Гарварда», — так характеризовали Генри Мюррея журналисты и знакомые. У него был трудный характер, и он обладал большой властью и невиданной по нынешним временам академической свободой. 

Его главным интересом была личность: под влиянием чего она формируется, какую роль в этом играют детские воспоминания, как она проявляется в отношениях с другими людьми. Мюррей стремился создать собственную теорию личности, которую называл «персонология». Она должна была объединить существовавшие тогда психологические и социологические концепции для всеобъемлющего описания индивида.

Особенно же Мюррея интересовала реакция личности на стресс. Ещё в ранних экспериментах 30-х годов он стремился подвергнуть подопытных студентов фрустрации и вызвать у них неуверенность в себе, например давая заведомо невыполнимые задания или заставляя экспериментатора отчитывать их за опоздание, свистеть, трясти стол во время выполнения теста и создавать всяческий дискомфорт. 

Во время Второй мировой войны Мюррей работал на Управление стратегических служб — предшественника ЦРУ, где составлял психологические портреты потенциальных сотрудников, оценивая их моральную устойчивость, лидерские качества, способность сопротивляться алкогольному опьянению и умело лгать. Он стоял у истоков современного психологического профилирования, которым пользуются политики и криминалисты, и был одним из автором доклада о личности Гитлера. В выпущенном в 1943 году для американской внешней разведки докладе прогнозировалось, что Гитлер, вероятно, покончит с собой в случае поражения немецкой армии. Также авторы предположили, что лидер нацистов импотент либо гомосексуал.

После войны Мюррей вернулся в Гарвард, где продолжил начатые ранее исследования под общим названием «Разнообразные оценки развития личности одарённых учеников колледжа». Эксперимент, в котором участвовал Качинский, длился с 1959 по 1962 год и был последним и самым сложным в серии. 

Поставив испытуемых в неожиданные и травматичные для них условия, Мюррей в каком-то смысле опередил социального психолога Стэнли Милгрэма: до его опытов с подчинением оставалось три года, а до Стэнфордского тюремного эксперимента Филипа Зимбардо — все десять. Судя по всему, исследования Мюррея были похожи на допросы: у студентов сначала выясняли, в чём заключаются их жизненные принципы, а затем в лабораторных условиях специально подготовленные люди под видом философской дискуссии оскорбляли и поддевали подопытных, вызывая эмоциональные реакции.

Мюррей же называл свои интенсивные допросы «яростными, жестокими и оскорбительными нападками, задевающими эго подопечных и самые их заветные идеалы и убеждения». Тед Качинский участвовал в этих испытаниях, по некоторым данным, около 200 часов. 

«По-видимому, Мюррей хотел проверить, при каких условиях человека можно унизить, подорвать его уверенность в себе и заставить сомневаться в своей картине мира», — рассказывает в беседе с самиздатом философ и биоэтик из Пенсильванского университета Джонатан Д. Морено, затронувший эту историю в книге «Mind Wars: Brain Science and the Military in the 21st Century». 

По его словам, Мюррей, вероятно, возлагал на эти эксперименты большие надежды, но что-то пошло не так: он не опубликовал их результаты, почти не говорил о них, ни его жена, ни помощники не были в курсе, что именно происходило в лаборатории. Детальное описание экспериментов, как и данные о том, как они повлияли на подопытных, нигде нельзя найти.

Вероятно, это был малоприятный опыт, и многие, в том числе Дэвид Качинский, предполагают, что именно гарвардский эксперимент озлобил Теда, подорвал его веру в науку и в людей. Джонатан Морено не считает, что эксперимент сыграл настолько важную роль, по крайней мере точно не стал единственным триггером дальнейшего поведения Унабомбера. «Но есть кое-что, странным образом объединяющее этих двух людей, Мюррея и Качинского, — говорит Морено, — их неприятие тогдашней системы высшего образования».

Генри Мюррей был знаком с семьёй Джонатана Морено и по случаю его рождения прислал его матери письмо (профессор поделился им с корреспондентом самиздата), в котором иронично пообещал, что, когда придёт время, он присвоит мальчику все необходимые учёные степени, чтобы ему «не пришлось тратить беспросветные двадцать лет жизни на интеллектуальные дисциплины, которые наша культура считает такими необходимыми».

«Он считал, что традиционное университетское образование убивает в студентах спонтанность. Поэтому и написал мне такое письмо, а мне было всего две недели от роду! — вспоминает Морено. — Думаю, он ненавидел Гарвард из-за того, что существовавшая тогда система обучения разделяла факты и ценности, ставила первые выше вторых, если речь шла об исследованиях. Если же вы посмотрите на манифест Теда, то увидите, что он тоже критично относится к образованию в США, поскольку оно отчуждено от ценностей и целиком концентрируется на технологиях и манипуляции людьми». 

«Разделение фактов и ценностей» произошло в результате реформы высшего образования в США 50-х годов, которая делила общую учебную программу на две категории: первая была с уклоном в строгую безоценочную науку позитивисткого толка, вторая имела иудео-христианскую направленность с акцентом на истории и гуманизме, — так американское правительство пыталось прививать молодым людям традиционные ценности. Правда, профессора традиционные ценности саботировали, и мантра «Ты не должен выносить ценностное суждение» стала обязательной для гарвардских новичков. Позитивизм победил.

Неизвестно, как далеко в своих опытах зашёл профессор Мюррей. Сегодня, конечно, ни один комитет по этике не допустил бы подобных исследований. В 60-е же годы у психологов было гораздо больше свободы, и они могли манипулировать испытуемыми, ограниченные лишь собственным любопытством. Так или иначе, Качинский успешно получил в Гарварде степень бакалавра математики. Мюррей, по словам Морено, ещё какое-то время интересовался псилоцибиновыми грибами и был научным руководителем Тимоти Лири в его исследованиях ЛСД, а затем подал в отставку, разругавшись с университетским руководством.

Магистерскую и докторскую степени Тед Качинский получил уже в Мичиганском университете. Коллеги высоко оценили его работы, посвящённые геометрической теории функций, хотя и указали на недостаточную широту охвата темы. В 25 лет Качинский стал самым молодым доцентом Калифорнийского университета в Беркли и начал читать студентам курсы геометрии и матанализа — впрочем, не слишком успешно: студенты жаловались, что он глух к их вопросам и не помогает разобраться в сложных темах.

Так продолжалось два года, пока в 1968-м Качинский совершенно неожиданно не подал в отставку без объяснения причин. Переубедить его было невозможно. От его математической карьеры осталось несколько статей в малоизвестных журналах и 80-страничная диссертация. Математик Питер Дюррен предположил, что Качинский разочаровался в математике: за два года он не продвинулся в изысканиях, поскольку не хотел покидать узкую область своей специализации. Очень скоро его выводы морально устарели.

Из Гарварда Тед вернулся домой, к великому разочарованию родителей, и закрылся в своей комнате, намереваясь стать публицистом. Он сочинял сатирические новеллы и злые очерки о мрачном будущем, в котором наука используется для вторжения в личную жизнь, контроля над умами людей и ликвидации личной автономии. Свои опусы Тед посылал в журналы, но его тяжёлый стиль, выработанный при написании исключительно математических статей, для публицистики не подходил. Писательская карьера не задалась.

Тед вместе с Дэвидом, который оставался его единственным другом, поехал в Монтану, где братья купили землю в местечке Грейт-Фолс. Тед построил там хижину и провёл в ней следующие четверть века, занимаясь охотой и выращиванием овощей. Соседей не избегал и слыл среди них вполне дружелюбным, хотя и неопрятным. Первую бомбу Качинский отправил почтой через семь лет после начала затворничества, в 1978 году, и продолжал это делать на протяжении 17 лет. 

Первым серьёзно пострадавшим от бомбы Качинского, замаскированной под книгу, стал президент авиакомпании United Airlines Перси Вуд. Хью Скруттон, владелец магазина компьютерной техники, посещавший лекции в Беркли в то время, когда там преподавал Качинский, тоже получил посылку — и погиб. Последними жертвами Теда, в 1994-м и 1995-м годах, стали исполнительный директор пиар-агентства Burson-Marsteller Томас Дж. Моссер и президент Калифорнийской ассоциации по лоббированию лесной промышленности Гилберт Брент Мюррей. При этом бомба, от которой погиб Мюррей, предназначалась предыдущему президенту Уильяму Деннисону, но он к тому моменту вышел в отставку. 

Однако чаще всего целями террориста становились университетские учёные. В 1982 году бомбу получил 59-летний профессор инженерного дела в Калифорнийском университете в Беркли Диогенис Ангелакос. В том же году маленькую, деревянную, похожую на сигаретную пачку бомбу отправили в Университет Вандербильта главе департамента информатики Патрику Фишеру. Он был в отъезде, и от взрыва пострадала его секретарь Джанет Смит. В 1993 году бомбу получил медицинский генетик Чарлз Эпштейн, а через пару дней после него — профессор информатики, разработчик языка программирования Linda Дэвид Гелернтер. 

Очевидно, рассыльщик бомб целился в профессоров-технарей. Диогенис Ангелакос более 20 лет возглавлял Лабораторию исследований электроники, был одним из пионеров изучения антенн, радаров и электромагнитных волн. Чарлз Эпштейн был известен исследованиями синдрома Дауна и прогерии. Дэвид Гелернтер активно развивал теорию распределённых вычислений и параллельных вычислительных систем, которая используется сегодня в архитектуре многоядерных процессоров и суперкомпьютеров.

Один раз Унабомбер выбрал гуманитария: отправил бомбу психологу Мичиганского университета с неоднозначной репутацией Джеймсу Макконнеллу. От взрыва пострадал и он, и его студент, Никлаус Суино. Коллеги учёного предположили, что бомбу профессору отправил противник его теорий влияния на поведение человека, считающий их технологиями манипуляции сознанием.

Взрывные устройства Унабомбера обладали небольшой мощью, и большинство жертв выжили. Ангелакос получил ранения лица и руки, но после операции на сухожилиях почти полностью восстановился. Он умер лишь в 1997 году, в возрасте 77 лет, после продолжительной борьбы с раком простаты. Чарлз Эпштейн потерял несколько пальцев и частично оглох, но дожил до 77 лет, так же как и Ангелакос, и умер в 2011 году от рака поджелудочной железы. 

Дэвид Гелернтер потерял правую кисть и повредил правый глаз, но, несмотря на сильное кровотечение, остался в сознании и смог самостоятельно спуститься по лестнице из своего кабинета в одном из зданий Йеля, выйти через заднюю дверь, перейти парковку и добраться до находящейся на территории кампуса клиники. В этот же день тогда ещё анонимный Унабомбер позвонил в находящийся недалеко от университета медицинский центр Управления по делам ветеранов, где работал брат Гелернтера Джоел, и сказал в трубку: «Ты следующий». Однако атаки не последовало. 

Сейчас Гелернтер носит протез и преподает компьютерные науки в Йельском университете, где он когда-то получил все учёные степени, включая докторскую по классической еврейской литературе. Он много публикуется, рассуждая на самые разнообразные темы: об облачном программировании, искусственном интеллекте и о том, является ли западная цивилизация изобретением евреев. Он также выступает против воинствующих атеистов и критикует дарвинизм как концепцию, которая подменяет людям религию. Будучи ортодоксальным евреем, Гелернтер поддерживает противопоставляемую дарвинизму теорию разумного замысла, согласно которой жизнь на Земле появилась не сама по себе, а в соответствии с божественными планами. Интересно, что Гелернтер, как когда-то Генри Мюррей, тоже критикует американскую систему высшего образования за теоретизм, глобализм, аморальность, разрушение культуры и стремление получить власть над умами. 

Джеймс Макконнелл частично потерял слух. Никлаус Суино пролежал в госпитале шесть недель и, по его собственным словам, впервые осознал собственную смертность. Он благополучно выздоровел и через три года после нападения уехал в Японию, где изучал дзюдо, джиу-джитсу, иайдо (фехтование) и кюдо (стрельба из лука). Теперь он возглавляет Центр японских боевых искусств в родном городе Анн-Арбор в штате Мичиган, пишет книги и успешно выступает в качестве бизнес-тренера.

Таинственный террорист не любил учёных, работающих с компьютерами, инженерией, биологией и генетикой, а также психологов, исследующих личность и поведение, руководителей авиакомпаний, промышленных лоббистов и почему-то пиар-директоров. На первый взгляд, странный набор никак не связанных между собой людей. 

Всё прояснилось в сентябре 1995 года. Унабомбер отправил в редакции газет The New York Times и The Washington Post письмо, в котором угрожал устроить новые, ещё более разрушительные взрывы, если не будет опубликован его манифест «Индустриальное общество и его будущее». Требование было выполнено.

Это трудное чтение: внутри много нерелевантных примеров, противоречий и повторов. Суть манифеста в следующем: индустриальная революция — бедствие для человечества. Технологии делают жизнь бесполезной, людей заставляют «страдать психически, а в третьем мире также и физически», превращая их в «изделия машиностроительной промышленности» и «шестерёнки социального механизма», в отличие от людей первобытно-общинного строя. Исследования показывают, что в традиционной общине человек не меньше, а может, и больше зависит от коллективных норм, чем в индустриальном обществе. Но, вероятно, Тед этого или не знал, или намеренно игнорировал и призывал бороться с индустриальной системой с помощью революции, при этом политиков трогать не надо, а стремиться подорвать лишь существующий экономический и технологический уклад. 

В документе сообщается следующее:

Но почему вообще нужно убивать людей? Этому Качинский даёт ошеломительно простое объяснение. Пресса производит так много продукта, что головы людей буквально забиты информацией, и далеко не каждый человек может заявить о своих взглядах, поскольку его мнение будет погребено в потоке новых данных. Чтобы достучаться до общественности со своими идеями, нужно сделать что-то экстраординарное. Что-то, что произведёт впечатление! «Поэтому мы были вынуждены убивать людей», — резюмирует автор. 

Революционная группа должна состоять из сплочённого ядра преданных сторонников идеи; сначала они будут сами по себе, но потом к ним примкнут новые люди. Впрочем, Унабомбер не слишком верит, что люди, одурманенные технологиями, будут толпами присоединяться к революционной ячейке, и из этого делает ещё один одновременно логичный и парадоксальный вывод: террористам следует иметь как можно больше детей, чтобы они переняли от родителей их революционные наклонности через гены и воспитание. Детей должно быть столько, чтобы они сформировали целое новое поколение, презирающее систему. Основная деятельность революционеров должна сводиться к уничтожению технологий любым способом, а в остальном им следует «действовать по ситуации». Возможно ли осуществить подобное на практике и сколько для этого потребуется людей и детей, автора, по-видимому, ничуть не интересует. От такого антитехнологического напряжения система однажды рухнет, а её остатки, например заводы или технические книги, нужно будет разрушить и сжечь. 

Манифест раскрывает специфическую логику действий Унабомбера: он рассылал бомбы, потому что считал это хорошим способом привлечь внимание к своим идеям и одновременно воплотить их. Досталось профессорам программирования, продавцам компьютеров, генетику, психологу и тем, кто прямо или косвенно разрушал природу, как это понимал Качинский. Лоббист лесной промышленности — за то, что эта отрасль уничтожает леса, а директор пиар-агентства — за то, что оно помогало нефтяной компании Exxon вернуть позитивный имидж после выброса нефти из танкера «Эксон Валдес» у берегов Аляски в 1989 году, «и, что более важно, потому, что этот бизнес — разработка методов манипулирования мнением людей», — резюмировал Качинский в письме в The New York Times.

Тед на протяжении многих лет писал из хижины письма своему брату Дэвиду. В какой-то момент жена Дэвида Линда Патрик заподозрила, что автор писем — не вполне психически здоровый человек. Она показала их специалисту, который подтвердил её догадки, но сказал, что сделать с этим ничего нельзя. В 1995 году Линда намекнула мужу, не думает ли он, что его брат и есть Унабомбер. В это время как раз был опубликован манифест Качинского. Дэвид открыл газету и с удивлением обнаружил громоздкие повторяющиеся аргументы, специфические метафоры, отсылки к идеям французского философа и анархиста Жака Эллюля и другие характерные признаки стиля Теда Качинского. Унабомбер к тому моменту уже убил троих человек. 

Терзаясь сомнениями, Дэвид в итоге сообщил о своей догадке ФБР, взяв со следователей обещание, что никто никогда не узнает, кто сдал Теда. Но что-то пошло не так, и эта информация просочились в прессу буквально на следующий день. 

Определить, что Качинский и автор манифеста Унабомбера — одно и то же лицо, поручили профессору английского языка частного американского Вассар-колледжа Дэвиду Фостеру. Он скрупулезно, не касаясь смысла документа, изучил привычки Качинского в пунктуации и орфографии, его грамматику, синтаксис и фразеологию. Тед и Унабомбер выражали аналогичные убеждения и обиды, заимствовали идеи из одних и тех же источников, а одно из неопубликованных эссе Качинского 1971 года почти без изменений появилось в манифесте Унабомбера. «Не может быть никаких разумных сомнений относительно того, кто написал „Индустриальное общество и его будущее“», — заключил специалист.

В 1996 году Унабомбера арестовали, предъявили обвинение в убийстве, а также незаконном изготовлении, транспортировке и использовании бомб. Качинский отказался от оценки своего психического состояния государственными экспертами, ведь в его глазах они были агентами системы. Впрочем, на осмотр независимыми психиатрами он согласился, надеясь доказать, что полностью вменяем. Его расчёт не оправдался: эксперты почти единодушно пришли к выводу, что у Качинского параноидальная шизофрения. Только судебный психиатр Патрик Дитс предположил шизотипическое расстройство личности — явление того же порядка, что шизофрения, но со слабо выраженными симптомами.

Психическая болезнь была единственным аргументом, который мог бы избавить Унабомбера от смертной казни, но он категорически отказывался признавать себя больным и не хотел лечиться. Когда Качинский узнал, что адвокаты яростно отстаивают его безумие, он решил уволить их и попросил судью назначить ему нового адвоката, который бы защищал его антитехнологические взгляды, либо дать возможность защищаться самому. Судья не позволил ни то, ни другое, и Качинский попытался повеситься в камере предварительного заключения. Следствие заявило, что Унабомбер манипулирует судом.

Как считают современные психиатры, Качинский, скорее всего, искренне верил, что полностью психически здоров, из-за часто встречающегося у шизофреников явления анозогнозии, когда больной отрицает наличие у себя болезни, очевидной окружающим. Наиболее наглядно анозогнозия проявляется у людей, потерявших конечности: они пытаются шевелить несуществующими руками и ногами, чувствуют боли в них и всячески игнорируют их отсутствие, даже если прямо указать на это. 

В итоге Качинский заключил досудебную сделку со следствием: в обмен на признание вины он соглашался на пожизненный срок без права досрочного освобождения. В случае суда его ждала бы неминуемая смертная казнь. В 1999 году он подал апелляцию, где снова требовал признать себя психически здоровым, но суд её отклонил.

Специалисты указывают, что случай Качинского необычен. У него не наблюдалось многих симптомов, типичных для шизофрении: нарушения речи, галлюцинаций и спутанного мышления. К тому же шизофреники обычно обрывают все социальные связи, но Тед не только переписывался с братом, но, по свидетельствам очевидцев, общался со своими соседями: он дружил с местным библиотекарем и обучал его сына математике, иногда ездил в город на велосипеде. Люди, которые знали его, считали Теда несколько странным, но хорошим человеком. По сути, единственным патологическим признаком была упрямая и яростная вера Качинского во вред индустриального общества и необходимость революционной борьбы с ним.

Учёные думают, что здесь имеет место сверхценная идея. У этого понятия, введённого ещё в 1892 году психоневрологом Карлом Вернике, до сих пор довольно расплывчатое определение. Сверхценная идея — это нечто слабее бреда, но сильнее крайней убеждённости. Она полностью овладевает умом и устремлениями человека, хотя его мышление остаётся относительно сохранным. Главное свойство сверхценных идей в том, что они делают своего носителя глухим к рациональным аргументам. Любое возражение заставляет человека лишь находить новые причины, почему то, во что он верит, ему совершенно необходимо. Так, человек с анорексией будет до последнего убеждён, что потеря веса делает его здоровее и привлекательнее, даже если в зеркале он видит обтянутый кожей скелет. 

Сверхценная идея может принять форму политического или религиозного фанатизма и стать обоснованием насилия. Некоторые специалисты полагают, что именно сверхценной идеей объясняются действия Качинского, Гитлера и террористов Аль-Каиды, направивших самолёты на здания Всемирного торгового центра. Хотя Вернике не считал сверхценные идеи психическим заболеванием, в современной американской медицине это признаётся расстройством психотического спектра.

«Тед Качинский обидел многих невинных людей. Он заслужил наказание. И он заслуживает жалости. Убийства Унабомбера были делом отчаянно несчастного человека, чьи обширные знания не помогли ему установить связь с другими людьми… Беспокойный с детства, неспособный общаться, обидчивый и не желающий прощать, всю свою жизнь Тед Качинский провёл в одиночном заключении, не имея ничего, кроме своих книг и слов, чтобы двигаться дальше», — резюмировал Дэвид Фостер. 

Хотя часть жизни Качинский провёл в изоляции, всё-таки во время обучения он успел кое-что почерпнуть из интеллектуальной среды своего времени. Идеи, которыми он руководствовался, были довольно распространёнными в 60-е годы, но уже в следующем десятилетии утратили свою актуальность. 

«Когда я учился в высшей школе, я читал критических теоретиков: Макса Хоркхаймера, Теодора Адорно, Герберта Маркузе. Всё это неомарксистская критика капитализма, хотя и коммунизма тоже, но в особенности того, как капитализм превращает всё вокруг в технологии, а людей в товары, — говорит философ и биоэтик из Пенсильванского университета Джонатан Морено. — Когда я читал манифест Унабомбера, я подумал: это же как у тех парней! В 60-е критика капитализма и технологий была в моде. Но Качинский не был продвинутым философом: его знания были на уровне прилежного студента».

В свою очередь, Дэвид Фостер пришёл к выводу, что манифест Унабомбера представляет собой микс идей, почерпнутых Качинским из философских трактатов и художественной литературы и очень специфически понятых. К примеру, большое влияние на автора мог оказать роман Джонатана Конрада «Секретный агент», который Тед, по собственным воспоминаниям, прочитал не менее дюжины раз. Главный герой этого произведения, известный как Профессор, обижен на человечество и убежден, что люди всегда относились к нему «отвратительно несправедливо». Он входит в террористическую группировку «Будущее пролетариата», но живёт уединённо, изготавливая бомбы. «Секретный агент» завершается тем, что «неподкупный Профессор» стоит один, «отводя взгляд от отвратительного множества людей», всё ещё «готовясь к задаче неизбежного будущего...»

Качинский явно стремился подражать Профессору. Унабомбер тоже был озабочен созданием идеального детонатора, о чём упоминает в своих записях. Как и Профессор, он испытывал гордость от своего неопрятного внешнего вида. В письмах брату он хвастался тем, что носит одежду «до тех пор, пока она не сгниёт и не свалится с … тела» — формулировка, близкая к тексту романа. Профессор у Конрада убеждён, что в первую очередь нужно бомбить учёных и математиков, так как именно наука — «священный фетиш сегодняшнего дня», а вот художников и искусствоведов можно оставить в покое, потому что «никто не возражает против того, что они говорят». Эта мысль перекочевала в манифест Качинского. Кроме того, в своих заметках он прямо сравнивает второстепенных персонажей романа с родным братом и матерью.

Наконец, идеи о том, что социальный прогресс — это порабощение человека техникой и превращение его в объект «калькуляций и манипуляций», Качинский мог позаимствовать у французского философа и героя Сопротивления Жака Эллюля. Возможно, даже название его манифеста вдохновлено работой Эллюля 1964 года, которая называется просто — «Технологическое общество».

После деанонимизации Качинский оказался невероятно популярен у прессы. Из тех, кто хотел взять у него интервью или комментарий, можно было составить список «Кто есть кто в американской журналистике». Тут были писатели, редакторы, продюсеры из CNN, Harper's Magazine, Wired и множества других СМИ. Правда, большинство запросов Качинский отверг, так как хотел вести разговор в нужном ему тоне и иметь возможность проверять и редактировать написанное перед публикацией. В конце концов он разочаровался в медиа и разругался со многими журналистами, считая их лжецами и дураками.

Единственным его академическим сторонником и другом по переписке остался философ Дэвид Скрбина. Как и Качинский, Скрбина начал академическую карьеру в математике и тоже получил магистерскую степень в Мичиганском университете. Там он увлёкся экофилософией, согласно основным постулатам которой современные технологии противоречат человеческой природе и разрушают планету. Сейчас Скрбина занимается вопросами биоэтики, панпсихизма, инвайронментализма и подобными темами.

Как и многие, Скрбина узнал об Унабомбере, прочитав в газете его манифест, и до сих пор откровенно ему симпатизирует, называет «уникальным человеком, какие рождаются раз в столетие», и собирает деньги на его будущие судебные тяжбы. Он также обсуждает идеи Качинского со студентами. Первое письмо заключённому философ отправил в 2003 году, с тех пор они несколько лет обменивались бумажной корреспонденцией, в которой Качинский делился своими концепциями. В 2010 году Скрбина опубликовал книгу «Технологическое рабство» (Technological Slavery), созданную на основе манифеста Унабомбера, пяти его ранее не опубликованных эссе и ста писем.

Самиздат связался с Дэвидом Скрбиной, и тот согласился ответить на вопросы по электронной почте. Он рассказал, что не контактирует с Качинским уже около четырёх лет, но для прекращения корреспонденции не было никакой особенной причины. После публикации «Технологического рабства» поводов общаться поубавилось, да и возможности писать у Качинского нет. «Они ограничивают его почтовые расходы четырьмя короткими письмами в месяц. Поэтому он может отправлять только самые срочные и важные сообщения и не может посылать крупные предметы, например рукописные книги, которые требуют значительных почтовых расходов», — сетует философ.

Скрбина не заметил особенных изменений во взглядах Качинского за последние годы. «Насколько я могу судить, он по-прежнему предан идее революции против технологической системы. По его словам, нет никакого способа исправить или реформировать её и с каждым днём она становится всё более мощной, а ущерб человечеству и природе увеличивается. Поэтому единственное реальное решение — попытаться сломать систему. И чем скорее, тем лучше».

При этом Тед продолжает обдумывать свои идеи и сообщать о них миру. В 2016 году он опубликовал книгу «Революция против технологий» (Anti-Tech Revolution), а также частично пересмотрел и расширил «Технологическое рабство», сделав из однотомника двухтомник. Первый том вышел в 2019 году, а второй, по словам Скрбины, ожидается не раньше чем через год. Сейчас Дэвид Скрбина, по сути, единственный, кто всерьёз изучает идеи Качинского. Он пытался привлечь к ним и других критиков современного технологического уклада, но встретил холодный приём. К тому же философские течения анархо-примитивизма и радикального инвайронментализма, к которым можно условно отнести Качинского (сам он не причислял себя ни к одной философской школе), сегодня находятся на обочине интеллектуальной жизни. В академической среде они, можно сказать, мертвы. У Скрбины есть своё мнение о причинах такой ситуации.

«Университеты не заинтересованы в глубокой критике, а преподаватели, которые должны обсуждать такие вещи, обычно очень трусливы, — считает философ. — Последние крупные критики были в 1970-е годы <...> В 1980-х годах было несколько „мягких“ критиков, таких как Альберт Боргманн и Лэнгдон Виннер, но их работы оказали мало влияния. Начиная с 1990 года мы не находим почти ничего, что можно считать серьёзной критикой технологий. Собственно, манифест Качинского 1995 года — исключение, и единственное произведение в том же духе, привлёкшее внимание, — статья [сооснователя Sun Microsystems] Билла Джоя 2000 года „Почему будущее в нас не нуждается“. Но, опять же, это была лишь мягкая критика, и она предлагала лишь самый слабый план действий („отказ от опасных генетических, наноробототехнических технологий“ и „новая этика“). Но в дальнейшем, к сожалению, Джой больше не возвращался к этому вопросу».

Сейчас Дэвид Скрбина сам занимается критикой технологического общества. В своей недавней книге «Метафизика технологии» (The Metaphysics of Technology) он утверждает, что технология — это природная сила, и следовательно, её невозможно остановить. Технологии в продвинутой форме разрушительны для человечества и природы, но их можно направить в менее опасное русло и, возможно, даже откатить к более простым формам, по крайней мере на некоторое время. «Я предложил такой план в конце своей книги и подробно остановлюсь на этом вопросе в главе будущей книги „Устойчивость за пределами технологий“», — обещает философ.

В своих комментариях он удивительно созвучен Качинскому. Скрбина сетует на академические круги и мейнстримные издательства, так как это «в общем-то, корпорации, которыми управляют акционеры и крупные доноры, а они распространяют своё влияние как раз через высокие технологии. Потому-то они и не могут заставить себя критиковать прогресс на фундаментальном уровне. Допускается только поверхностная, тривиальная критика». Он надеется, что люди ещё заинтересуются идеями Унабомбера и признают, что в чём-то он мог быть прав, ведь «все действительно большие проблемы, стоящие перед человечеством, — это технологические проблемы, и пока мы не осознаем этот факт, мы никогда не решим их». 

В середине нулевых Скрбина попытался вступить в партию Зелёных, но обнаружил, что те тоже не собираются посягать на систему и всерьёз отстаивать защиту природы. «У них нет реального радикального плана действий. И им уделяется очень мало внимания: в президентской гонке 2016 года они получили только около 1 % от общего числа голосов, — говорит философ. — Но это не совсем их вина. Наша политическая система создана жёстко для двух — и только для двух — партий. Обе они на самом деле являются всего лишь двумя проявлениями единой капиталистической, корпоративной, милитаристской элиты. Таким образом, у нас в действительности есть только одна партия, и она не хочет делиться властью с другими. У нас действительно есть коррупция на высоком уровне и мощные лобби, которые хотят сохранить этот порядок. Им нравится политика больших денег, большие правительственные расходы, высокие технологии и сильные вооружённые силы. Единственный выход из этого — политическая и социальная дезинтеграция».

В среде гражданских активистов и публицистов также никто не встаёт под знамёна анархо-примитивизма, лишь немногие авторы вроде Джона Зерзана пишут об этом посты, тяжеловесные, пространные, полные ссылок на всех на свете мыслителей от Фрейда до Витгенштейна. Впрочем, Зерзан ни в какой лес уходить не собирается и спокойно общается с журналистами по скайпу. 

Дэвид Скрбина

Тем не менее, по словам Джонатана Морено, в лесах Монтаны и сейчас можно найти отдельных «выживальщиков в дикой природе», правда, вдохновляются они в основном художественной литературой. В своей ненависти к технологиям Качинский остался безумным одиночкой. Его призывы к возвращению в общество охотников, пастухов и земледельцев не нашли отклика в сердцах, а жестокие методы привлечения внимания и вовсе отвратили от него человечество. Хижина, в которой он провёл четверть века за созданием своих работ и бомб, сейчас выставлена как исторический экспонат в Вашингтонском музее журналистики и новостей «Ньюзиум», который закроется 31 декабря этого года.

В одном Унабомбер оказался прав: жизнь в первобытных условиях с использованием примитивных технологий — это очень увлекательно. Ролики о создании инструментов, жилья и базовых предметов из подножных средств, говна и палок на Ютьюбе набирают миллионы просмотров, но их съёмка остаётся уделом увлечённых одиночек. Остальные предпочитают наблюдать за ними из своего уютного кресла в квартире с центральным отоплением и доставкой еды. Потому что прогресс неминуем, а компьютеры победили. И это всем нравится.