Мы в редакции вашего любимого самиздата уже успели повидать самых диких текстов — и про то, как нашего корреспондента украли полицейские, и про то, как Константин Новиков смотрел на сгнивших детей в наркопритоне, и про то, как советские пионеры под руководством советского пионервожатого пиписьки фотографировали. Но кто сказал, что это предел и что будет легко? Мир в огне, и в нём каждый день происходит какой-то трэш. Так, к нашему автору Аксинье Ремизовой однажды просто пришли на дачу два бездомных гея-бездельника и стали там жить, пока соседу по деревне не снесло задницу электричкой. Но история совсем не про однополый секс и не про дачу, а про настоящую хтонь и выкидыш экзистенции — папа покажет тебе, как он убивает, колония — дом, сарай из шпал, председатель дачного участка дружен с полицией. Рубрика «Русь».
— Вы домик не сдаёте? — как-то раз спросили двое у моей мамы, занимавшейся грядками на даче. — Мы ищем жильё на осень.
Их звали Саша и Лёша. В то время они пробирались на дачные участки, воровали. И даже не столько воровали, а просто устраивали раздрай: рассыпали крупу, сворачивали одеяла в гнёзда, испражнялись на пол. В общем, мама согласилась их принять. Денег они предложить не могли. Но им у нас понравилось, через какое-то время они купили кур и козу, завели собаку, кошек, кроликов. Их собак периодически травили, кроликов воровали, но они заводили новых. Саша и Лёша пьют всё, что крепче кефира, иногда дерутся, прячут паспорта друг друга, боятся, что любимый уедет. Это очень странная жизнь. Постепенно они рассказывали мне свою истории, а я записывала.
1.
Железнодорожная станция, лесополоса, она же по совместительству — свалка. Дальше дачные участки. Коричневый одноэтажный дом из досок стоит ближе других к путям. За забором грядки с клубникой, между грядками тянется бетонная дорожка, по которой идёт Саша. В одной руке он держит сигарету. Его руки худые и тонкие, как всё его тело. Куртка и джинсы висят на нём, как на пугале.
— Мне было шесть лет, — рассказывает свою историю Саша. — Отец пришёл в дом пьяный, взял меня за шкирку, говорит: «Пойдём, посмотришь, как я убиваю». А что я сделаю? Он просто схватил меня, потащил в соседский дом. Сделали Гале, соседке нашей, десять ножевых ранений. Она ползала по полу, о помощи просила. Потом просто взяли бензином её облили, потом подожгли. Я на следующий день — не знаю, почему — пошёл в тот дом. Увидел там обгоревшее тело. И не смог выйти из этого дома до темноты. Я сидел и думал, что нужно выходить, но вокруг ни единой души, чтобы кому-то крикнуть чего-то. Я так перепугался. Не выдержал и как закричу во всю глотку, на сколько сил хватило. Я так сильно закричал и выскочил. И бежал. Бежал без оглядки. Плакал. Ревел. Потом всю ночь трясся, не спал. Отца не было дома, он скрывался. Милиция потом приходила.
Сашина мать пила, отец пил и постоянно бил остальных членов семьи, Сашу подвешивал за ноги. Его отец с шестнадцати лет путешествовал по этапу: выйдет — сядет, выйдет — сядет. Мать пряталась от него то у бабушки, то у друзей.
— Мама умерла, когда мне шесть лет было. Я начал по улице ходить, под платформой ночевать, на вокзалах. В школу не пошёл, гулять интереснее было, я со всякой шпаной по вокзалам бегал. Бабушка приезжала, еду мне привозила. В общем, в первый класс в двенадцать лет пошёл. Я когда в школу ходил, там одни были, их за убийство потом посадили, Черкасов и Лепатов. Мне утром в школу идти, а они подловят у подъезда и не отпускают. Иногда сутки домой не отпускали, издевались, как хотели.
— А ты что?
— Ну что я сделаю? Я маленький, а они, блин, верзилы взрослые. Мне не убежать, ничего. Сижу, реву. Говорю: «Мне в школу надо», а им пофигу. Меня на второй год оставили. Я плюнул, думаю: «Какая теперь школа, я — дылда, пришёл, там все такие коротышки, а я — лось…».
Саша пробовал работать на овощной базе за сто рублей в день, но быстро завязал. Он жил с бабушкой на её пенсию, жили в долг и еле сводили концы с концами. Но однажды он взял у бабушки тысячу рублей и решил уехать туда, где тепло. Взял билет до Белгорода. Приехал на вокзал, сел.
2.
Саша больше не хочет говорить, смотрит в окно, неожиданно вскакивает с кровати, бежит на крыльцо и кричит:
— Лёша, хватит уже кур кормить, иди к нам!
В углу участка самодельный сарай из шпал. Там живут коза Белка и десяток рыжих кур. Там большую часть дня проводит Лёша.
— Кстати, с козой смешно получилось, — смеётся Саша. — Когда решили купить, к деревенским бабкам пошли. К тем, что коз держат, их четыре в соседней деревне. Все отказали. Одна сначала согласилась, мы денег нашли, через три дня к ней пришли, а она нам говорит: «Не продам, вот чувствую я, люди вы плохие. Мало ли, козочку мою обижать будете. А правда, что вы друг дружку любите?». Всё мы поняли и уговаривать не стали, в общем, за козой нам пришлось на ферму за сто километров ехать.
В дом заходит Лёша. Он маленького роста, у него большой круглый нос, волосы цвета бетонной плиты. Пальцы короткие. Кожа на руках и лице похожа на старые замороженные окорочка. В руках ведро комбикорма.
— У меня отец трактористом был, — рассказывает Лёша. — Он меня на работу с собой часто брал, на каникулах так вообще. И ночью даже. Ездил с ним, катался. Он меня водить и научил, сажал на колени, давал покрутить, порулить. Мама хотела, чтобы я, как она, поваром стал, а отец хотел, чтобы трактористом. А я вот в тайне надеялся, что что-то случится. Я всегда хотел жить в Москве, лет где-то с пятнадцати. О профессии не сильно задумывался. И папа, и мама, и друзья мои школьные ездили на столицу посмотреть, а вот я — нет. Я где-то внутри знал, что вырасту и любым способом приеду в Москву.
Образование Лёши — строитель пятого разряда. Говорит, что когда-то много получал.
— В двадцать один год первый раз женился, — вспоминает он. — А вообще у меня четыре печати в паспорте, и все не по любви. А последний раз так вообще из жалости. Она сама из Украины была, детдомовская, отец у неё умер, мать умерла. Она жила очень плохо. Приехала ни с чем, с дочкой. Я её просто-напросто подобрал. Я ей и говорю: «Света, я тебя не люблю, если я когда-нибудь кого-нибудь полюблю, я от тебя уйду». Я прямо в глаза сказал. Мы с ней прожили тринадцать лет. Я гулял. Видно было, что тяжело. Она переживала. И вот проходит тринадцать лет.
За окном постоянно раздаются удары молотка.
— Это сторож дом себе достраивает, — поясняет Лёша. — У него тут участок недалеко, всё сам делает, дом у него хороший выходит, мне нравится.
— Вот только мы Антону Фёдоровичу не нравимся, — вмешивается Саша. — Как вечер субботы, или пятницы настаёт, так он приходит с охотничьим ружьём и с псиной своей психованной: «Пристрелю, — говорит, — как кроликов, чтобы не трахались здесь. А то моду американскую взяли в жопу трахаться».
3.
Одной рукой Саша гладит чёрного пуделя, который приблудился к дому два месяца назад, другой чашку держит.
— Познакомились, разговорились, — Саша рассказывает о первой встрече с Лёшей. — Я ему всё о жизни своей рассказал, приютил он меня у себя. Хороший он, таких нет в Москве. А вообще мы пьяные были, когда первый раз, ну, этим тогда на вокзале занимались. Но когда протрезвел, злее не стал. Мне так хотелось ласки человеческой, я его обнял, он пьяный был, не сопротивлялся. А мне уж всё равно — мужчина, женщина, главное, чтобы понимал, чтобы не бил.
У Лёши на коленях серый полосатый кот, мурчит, как радиатор.
— В быстром порядке жене объяснил, что это мой племянник, — говорит Лёша. — Прожили вчетвером два года. Не могу сказать, что душа в душу, но как-то прожили. Жена, конечно, ничего о нас не знала. Но как-то внезапно оказалось, что моя названная дочка, падчерица, забеременела от Саши.
Лёша лезет в карман за мобильным телефоном и ищет фотографию внучки. Фотографию трудно разглядеть, телефон очень старый, экран сильно поцарапанный, батарейка приклеена скотчем вместо крышки. У девочки вьющиеся чёрные волосы, розовый бант, пухлые губки.
— Она у нас симпатичная, да? — гордо спрашивает Лёша.
— Мы с Лёшиной дочкой просто друг другу понравились, я её не любил, — оправдывается Саша. — Там сеновал был. Ну, мы пошли на сеновал и само собой так получилось. Она хотела аборт сделать, я ей запретил. Родила. Настей назвали. Я их с роддома забирал, розы купил, алые прям. Жить вместе мне с ней не захотелось. Она решила меня как-то сковородкой огреть, а я ей сказал, что в ответку всё равно дам, не посмотрю, что девушка, что слабый пол. Я тоже человек и мне тоже больно. В общем, я оттуда уехал.
Лёша краснеет и повышает голос:
— Я встречаю Сашу через год у своего подъезда. Он меня просит поехать в Москву с ним, говорит, что есть, где жить, что всё будет хорошо, что соскучился. У меня радость, беру с собой только то, в чём ехать. Не думаю ни о чём, что будет, как будет. Да, я сейчас жалею. Но тогда для меня это было счастье.
4.
Разговор не клеится. Идём с Лёшей вдоль дороги, мимо оседлого цыганского табора, мимо дачных домиков.
— Мне Саша, честно говоря, до лампочки, — вдруг признаётся Леша. — Я хотел Москву, всё. Моя мечта осуществилась. Я мог бы его кинуть с самого начала, я просто не думал, что до такой степени опущусь.
Лёша словно что-то проглатывает:
— Я, когда приехал, работал. Года три работал. То грузчиком, то строителем. Но перестал. Вот я такой дурак. А зачем работать? Если Сашина бабушка кормит, поит. Понимаешь? Деньги на мелкие расходы не давала, но у меня сберкнижка была, на ней кое-какие накопления были. Я сейчас бомж, я всё снял. Ещё в чем загвоздка, вот Сашку на многие работы просто не берут из-за того, что у него на руках вены порезаны. Его не берут, потому что боятся, что он на работе с собой что-то сделает, а им отвечать. А когда я начинаю устраиваться на работу, он говорит, что, если его не возьмут, то и я чтобы не устраивался. Он боится один. Ему нужно, чтобы я был постоянно на глазах. Он боится людей, сторонится, он привык так, он зашуганный. Кричит на меня: «Пойдёшь работать, так съезжай от меня, ищи новую квартиру». Спрашиваю, как жить будем, он говорит, что бабушка прокормит. Месяц попробовал так жить, понравилось. Вот с этого всё и началось, я стал плясать под его дудку, так и пошло, и я обленился, обнаглел, вот какой я стал. Мы полностью материально зависели от его бабушки.
Лёша затихает, но потом снова продолжает винить Сашу:
— Саша хотел, чтобы я с ним по клубам ходил. Он вообще парень гулящий, мать умерла, отец просидел в тюрьме всю жизнь, бабушкой он крутил, что хотел, то с ней и делал. С одной стороны, я бы мог подняться, если бы голова заработала, сейчас нормально жил бы, если бы ушёл от него. Может быть, и женился бы даже.
Сейчас Лёше за сорок пять лет. Теперь его не берут на работу, говорят, что старый.
— Да ещё в свою сторону столько дерьма наслушаешься, что и не веришь в себя, — признаётся он. — Старушка тут неподалёку живёт, Евгения Фёдоровна, сплетница местная. Проходит мимо с кем-нибудь с участков, на нас пальцем показывает, будто мы в зоопарке. И не здоровается. С нами вообще мало кто здесь здоровается. Хотя тут недавно пришла: «Сынки вы бы вскопали мне грядочку». А мы и вскопали. Теперь вроде пальцем не показывает, педиками не называет, хотя бы в глаза.
5.
— Знаешь, мне хочется быть нужным, — говорит Лёша. — Саша иногда, когда я в запой уйду, к бабушке уезжает. Когда я один, мне плохо. Скучно. Хочу, чтобы он приехал, начинаю ему названивать. Мне хочется, чтобы я был ему нужен. Одному мне плохо, я тоскую.
Через какое-то время приходит Саша, и мы идём с ним гулять вдоль недавно вспаханного поля.
— Мне кажется, если бы меня не было, он бы погиб, — говорит Саша. — Бабушка злится и орёт, но какую-то еду всё равно даёт, денег, правда, не даёт.
После прогулки разговариваю с Лёшей. Они вместе не хотят говорить. Похоже, поссорились. Лёша говорит шёпотом.
— Я не хочу возвращаться к жене, — шепчет Леша. — У меня не то что совесть не позволит, а получается, я нищий к ней приду. Она уже с другим живёт. Она о моей жизни не знает, думает, что у меня всё хорошо. Я ей вру. Я ей не могу сказать, что так опустился. Была бы она одна, я, может, и приехал бы к ней, может, и сошлись бы, а Сашу я бы оставил одного. Я ему как-то раз это сказал. Он обиделся, даже озверел. Сказал, что убьёт меня.
Лёша чешет брюхо чёрному пуделю и продолжает нашёптывать:
— Мне его раньше было жалко, а теперь нет, мы одинаковые. Вот только он даже на свою жизнь плюет. Он заболел серьёзно, я его гоню в больницу, он не хочет идти. Может, боится. Думаешь, почему я настаиваю? Не для того, чтобы его вылечили, нет. Понимаешь? За это время я смогу походить, разузнать, может, на работу устроиться, может быть, уехать куда-нибудь, где он меня не найдёт. Где никто меня не найдёт, чтобы ничего не бояться.
— Чего же ещё бояться?
— Председатель нашего дачного товарищества тут заходил, — шипит Лёша. — Ему сторож всё о нас рассказал, так он пришёл и говорит: «Я на вас полицию натравлю, нечего у нас на участках таким, как вы, делать, убирайтесь отсюда. До первой кражи вы здесь. Поняли? И мне всё равно, кто и что украдёт! Сядете вы, уж в тюрьме-то вам понравится». Ну что им всем от меня нужно?
6.
Месяц назад Саша ездил к бабушке, поскользнулся и упал. Пьяный был. Прохожие вызвали скорую. В больнице его обследовали и обнаружили затемнение в лёгких. Сказали, что рак и жить ему осталась максимум полгода.
Сидим с Сашей на крыльце домика, он курит.
— Я нужен, наверное, только Лёшке и бабушке, — говорит Саша. — Вот я не знаю, нужен я моей дочери или нет, она ещё маленькая, в голове одни игрушки. Я бы хотел быть хорошим отцом, воспитывать, играть, кормить, обувать, одевать. Игрушки дарить каждый раз, не обязательно там по праздникам, а в любое время, в детский садик водить за ручку, в школу. Самое главное, чтобы она не проституткой выросла, чтобы дети были у неё.
Выхожу из калитки, а мимо мужик идёт, сторож местный:
— Как там наши любвеобильные герои поживают?
— Нормально. А почему герои?
— А они не рассказали? — удивляется сторож. — Тут на прошлой неделе мужика поездом задавило. Ну, как, не совсем задавило. Задницу снесло. Была попа — и не стало. И главное, полная платформа народу стояла. Наблюдали, и хоть бы кто позвонил в скорую. Я, честно сказать, тоже растерялся. А они давай названивать в МЧС. Лёшка на пути к нему спрыгнул, а тут ещё один поезд идёт. Лёшка ему навстречу по путям идёт, руками машет. Остановил, в общем, поезд, чуть сам под колёса не попал. Правда, говорят, пьяный был, но какая разница, верно?
