В Пскове в ноябре 2016 года Денис и Екатерина, два 15-летних подростка, сбежали из дому, взяли оружие из родительского сейфа, закрылись на даче, вели трансляции своего побега в социальных сетях и застрелились, когда полицейские решили захватить их штурмом. Режиссёр Александр Хант, узнав об этой истории, решил снять по мотивам трагедии фильм «Межсезонье» и теперь собирает средства для съёмок с помощью краудфаундинга. В июне Хант ездил в детский лагерь в Анапу для работы с подростками. Сейчас режиссёр путешествует по России и устраивает кастинги среди подростков 15–16 лет в разных уголках страны. Критик и журналист Сергей Сдобнов поговорил с режиссёром о взрослении, романтизации насилия и (не)существующем поколении Z.
Александр Хант уже совершил парадоксальный для режиссёра-дебютанта кульбит, первым же своим фильмом завоевав сразу несколько престижных премий. Его хтонический роуд-муви «Как Витька Чеснок вёз Лёху Штыря в дом инвалидов» с Алексеем Серебряковым и саундтреком от рэпера Хаски сразу получил главный приз конкурса «К Востоку от Запада» в Карловых Варах, а следом — Гран-при в Выборге на фестивале «Окно в Европу». Драма о том, как сын везёт сдавать парализованного отца, который бросил его в раннем детстве, в богадельню ради наследства в виде квартиры, был одновременно о стране, отношениях в российских семьях, преемственности России и СССР. Теперь 31-летний уроженец Ханты-Мансийска исследует тему подросткового насилия. Триггером послужила история псковских подростков и десятки новостей, касающихся трагедий, связанных с теми, про кого принято говорить, что «они совсем другие».
— Что сейчас происходит с вашим проектом?
— Сейчас мы находимся в подготовительном периоде. Мы решили в это время провести полноценное исследование подростков в России. Мы хотим не только найти актёров-подростков, но и узнать о том, как живёт это поколение. Меня интересует этот возраст, переходный период, взросление, что испытывают люди в этом возрасте, насилие по отношению к другим и себе. В последнее время новостей по поводу подросткового насилия появляется гораздо больше, чем раньше, новости стали жёсткие, чаще всего мы узнаём о трагических ситуациях с подростками. В этих причинах я пытаюсь разобраться.
— О чём вы разговариваете с подростками на кастингах?
— Я их спрашиваю, как они для себя формулируют свободу, как относятся к жизни. Стараюсь говорить на важные для них темы. И в какой-то момент, когда они понимают, что между нами уже нет дистанции, они начинают рассказывать про свои внутренние конфликты, про отношения с другими людьми: о ситуации в семье, в школе. Безотцовщина — одно из самых распространённых явлений, некая норма в нашей жизни. Как правило, если отец отсутствует, то очень редко в таких случаях у ребёнка с ним сохраняются отношения, это почти нереальная история. Все эти дети чувствуют себя незащищёнными, они переживают закрытость, замкнутость, им тяжело общаться с другими детьми.
Ситуация коммуникации у всех нездоровая. Большинство историй, которые мне рассказывали подростки, — о том, что родители живут своей жизнью, а дети — своей. Они не пересекаются. Жизни подростков и родителей — параллельные, непересекающиеся истории, и это проблема. Прежде всего общение должно идти от родителей, они должны интересоваться жизнью своего ребёнка, знать, о чём он думает и мечтает. Такие разговоры — большая редкость, бытовуха нас поглотила. Работа поглощает родителей, а дети живут в своих мирах. Те дети, которые сидят в социальных сетях, видят себя там такими, которыми хотят себя видеть. Такие дети самые закрытые. В крайних ситуациях этот разрыв оборачивается трагедией. Я как раз пытаюсь изучать такие ситуации.
— Если продолжить говорить о незащищённости, чего боятся подростки?
— Главный страх у них — говорить о своих слабостях. Все дети держатся за понятие: кто лев, тот и прав. Дети после школы выходят закомплексованными, после социализации через силу они мало что про себя знают. Через агрессию подростки чаще всего хотят защитить себя. Разговор про слабость — это всегда опасный разговор.
— Как подростки к вам обращаются — на ты или на вы?
— Они все чувствуют статусы, понимают дистанцию. Чтобы наладить общение, с ней приходится бороться.
Я как-то раз предложил: «Давайте все на ты?» Оказалось, что им психологически очень сложно перейти на ты: «Как я буду обращаться к вам на ты, если вы режиссёр, а я всего лишь школьница?» Такое идёт позиционирование: я — никто, а там — кто-то. И возникла дискуссия, в ходе которой стало ясно: «вы» — не про уважение, а про самоощущение, приспособление, способ подчеркнуть, что кто-то — Другой. Дети тоже играют в наши иерархии и статусы.
— Вы думаете, подростки доверяют вам, взрослому человеку?
— Момент или ситуация доверия возникает вне возраста, когда не пытаешься выступить на стороне условного взрослого. Надо просто вникать в их разговоры. Всё это разделение «взрослые» и «дети» — условность. Люди за тридцать — те же самые подростки, просто хитрее себя прячут, за те механизмы защиты, которые они выработали. Это по-прежнему проблема.
— По сути, вы общались в детском лагере с поколением Z — как они вам?
— Я приехал в лагерь поработать как режиссёр с подростками, непрофессиональными актёрами. Но у меня не получилось по техническим причинам. Бо́льшую часть времени мы просто общались и проводили тренинги. У меня был к себе вопрос… Вот есть некое поколение Z, погружённое в интернет, технологии, они более сообразительны и прочее. Мне хотелось понять: что особенного в этом поколении?
На самом деле все дети — те же самые. Я не могу сказать, что работал с каким-то переходным поколением. Мы тешим себя тем, что рядом с нами растёт поколении «надежды», тем, что эти ребята станут источником перемен в нашей стране. У меня, наоборот, возникло ощущение, что мы этих детей теряем. Мы, тридцатилетние, застали знаковых людей в культуре, искусстве, науке и воспитывались на определённой культурной повестке. Эти дети вырастут на том, что есть сейчас. А сейчас, как сказал Серебряков у Дудя, сила, наглость и хамство — те качества, которые доминируют в обществе, и я с этим согласен. Подростки хотят реализоваться и поэтому впитывают такие ценности современного общества.
— В своём детстве вы ездили в детские лагеря? Что изменилось?
— Откровенно говоря, когда я был подростком, то у нас был беспредел. Мы творили то, чего не должны делать дети: и воровали, и пили, и курили, были предоставлены сами себе. Но это зависит и от лагеря. Вся классика осталась той же — дискотеки, педотряды и прочее сохранилось в том или ином виде. У меня такое ощущение, что система устарела, детей вовлечь во что-то очень сложно, дети — вялые, они не заинтересованы в том, что там происходит. Старые игры, пусть и замечательные, но игры нужно изобретать на современном языке.
— Вы завели страничку проекта во «ВКонтакте», что вам это даёт?
— Через неё мы и пытаемся достучаться до детей, через городские паблики. Я верю, что можно найти очень интересных ребят в глубинке.
— Вы говорили, что на идею «Межсезонья» повлияли британский сериал про подростков «Конец этого грёбаного мира», бразильский фильм «Город Бога» и «Асса» Сергея Соловьёва. В анкете для кастинга подросткам предлагается написать о любимых книгах, фильмах — что они пишут?
— Среди книг чаще всего вспоминают «Героя нашего времени», «1984», «Преступление и наказание», «451 градус по Фаренгейту». Самый популярный фильм — «Бойцовский клуб». Кино до 2000-го ребята практически не знают. Картины, снятые раньше этого года, воспринимаются как что-то очень старое. Смотрят те же сериалы, что и мы. Дети смотрят телевизор — Первый канал, и не только.
Когда мы заговорили с ними на тему политики, я услышал пересказ телевизора и интернета: «правду» про Путина с одной стороны, а с другой — аргументы в защиту Путина. Кто критикует — тот пересказывает чужую критику. А кто защищают — повторяют телевизор. Одни хотят верить, что у нас всё хорошо, а другие чем-то недовольны и протестуют против реальности, уходят в интернет.
Подростки следят за видеоблогерами и стримами. Они слушают музыку «ВКонтакте». Возникла волна групп, которые известны только «ВКонтакте». Стартовая площадка — это социальная сеть, через неё вырастают такие группы, как Shortparis, «Дайте Танк», Jack Wood, «Монеточка, я слежу за Гречкой», «Хаски», «Антоха МС».
— В сети пишут, что место действия «Межсезонья» — наши дни, фильм выйдет в 2020-м. Как сильно историческая реальность будет влиять на ваше кино?
— Мы думаем о том, насколько должны смешивать историю мальчика и девочки и то, что происходит в общественной жизни в это время. Не обязательно на каждом углу в картине будут смартфоны, а по ТВ — Путин. Но мы думаем, что́ нам нужно использовать.
— В одном из разговоров с потенциальными актёрами вы просите представить ситуацию бегства из дома, и подросток ответил вам, что хотел бы сбежать в Новый Орлеан. А вам надо, чтобы ваши подростки сбегали из одной России в другую? Почему бы героям не сбежать в Новый Орлеан, или это дорого снимать?
— По драматургическим причинам сама история не позволит им выбраться из страны.
— Кино о побеге влюблённых детей — это история в большей степени для родителей?
— Всё же это история про подростков, но линия родителей нам важна. Мы не будем делать эти линии равнозначными. Мы не ставим такую цель — «посмотрите на родителей». На подростков сегодня влияет не только семья, но и другие дети, школа, сеть.
— Как родители детей, которые приходят к вам на кастинг, относятся к вашему фильму?
— Понятно, что ребёнок до совершеннолетия не полностью отвечает за свои поступки. Но пока до разговоров и договорённостей с родителями не дошло. Впрочем, я не вижу в этом проблемы.
— Почему вы везде пишете, что хотите снимать полностью независимое кино? Только в одном материале я прочитал, что губернатор Ханты-Мансийска обещал вас поддержать.
— Хорошо, что вы мне напомнили эту историю, надо про неё упомянуть в краудфандинговой кампании. После фестиваля «Дух огня» я спросил у губернатора, могу ли рассчитывать на финансовую поддержку, и губернатор обещала, что поможет.
Почему я бьюсь за собственную свободу? У нас в стране сложилась система кинопроизводства, которая не может родить современное русское кино. Оно живёт, пока идёт прокат. Как только прокат заканчивается, кино умирает. Индустрия не справляется с задачей — родить новое русское кино, между зрителем и картиной остаётся дистанция. Если говорить о коммерческом кино, то в основном показывают копии американского кино. Зритель это чувствует сразу. Фильмы в стиле ура-патриотизма — это фальшь. Авторское кино позиционирует себя как кино, которое не нуждается в зрителе. Мы ещё не изобрели зрелищный авторский русский кинематограф. Я верю, что такие фильмы могут появиться.
Я не говорю, что мне не нужны деньги и продюсеры, но я хочу снимать фильмы на своих условиях. Думаю, наша киноиндустрия ждёт таких примеров. При этом индустрия просто не понимает, как это делать не рискуя, и не понимает, как рисковать. Кинопроизводство окружено страхом, большой материальной ответственностью и безрассудной безответственностью.
— Ваши будущие герои живут на пустых дачах, грабят магазины, выкладывают свои похождения в сеть. Где в этом криминальном восстании против мира взрослых проходит грань между эстетизацией, моралью и документальностью?
— Да, опасно романтизировать насилие, для меня это вопрос существенный. У меня много вопросов к тому, как выстроить этот путь — между моралью, документальностью и эстетикой приключения — и не свалиться в ту или иную сторону. У меня нет готового ответа, как и фильма, но я по крайней мере отдаю себе отчёт в опасности, которая нас ждёт.
