«Я хочу, чтобы ветер культуры всех стран как можно свободнее веял у моего дома. Но я не хочу, чтобы он сбил меня с ног».

Уэйд Дэвис — канадский антрополог и этноботаник, лауреат многочисленных почётных наград, автор нескольких бестселлеров и документальных фильмов. Его цикл лекций под названием «Указующие путь: почему древняя мудрость имеет значение в современном мире» — это ода человеческому гению, породившему разнообразие языков и культур, многие из которых могут быть утеряны из-за агрессивного наступления цивилизации на отдалённые уголки планеты. В первой лекции Дэвис рассказывает о возникновении и миграции первых людей и приглашает в Африку, чтобы познакомиться с народом, от которого пошло всё человечество.

Одно из главных удовольствий путешествий — это возможность пожить среди народов, которые не забыли древний образ жизни и по-прежнему чувствуют своё прошлое в ветре, прикасаются к нему в отполированных водой камнях, ощущают его вкус в горьких листьях растений. Знать о том, что шаманы Амазонии по-прежнему путешествуют за пределы Млечного Пути, что мифы инуитских старейшин по-прежнему исполнены смысла, что буддисты Тибета по-прежнему следуют дхарме — означает помнить главнейший урок антропологии: что модель общества, в котором мы живём — лишь одна из возможностей, следствие череды определённых интеллектуальных и духовных выборов, сделанных нашей культурой много поколений назад.

Путешествуя вместе с кочевниками-пунанами из лесов Борнео, приверженцами культа вуду с Гаити, курандерос из перуанских Анд, караванщиками из красных песков Сахары или пастухами яков со склонов Джомолунгмы, мы осознаём, что существуют другие варианты взаимоотношений с окружающим миром. Этот факт преисполняет нас надеждой.

Все вместе мириады культур создают интеллектуальную и духовную паутину жизни, которая окутывает всю планету и настолько же важна для всеобщего благополучия, как и биологическая паутина жизни, известная как биосфера. Эту социальную паутину можно назвать «этносферой» и определить как сумму всех мыслей, прозрений, мифов и верований, порождённых воображением человека со времён зарождения сознания. И как биосфера разрушается из-за уничтожения естественной среды обитания и последующего вымирания видов животных и растений, так и этносфера — только намного быстрее. Ни один биолог не может представить себе, чтобы сегодня пятьдесят процентов всех видов вымирали. Однако этот апокалиптический сценарий в области биологического разнообразия несравним с самым оптимистическим сценарием в области культурного разнообразия.

Предвестник этого процесса — исчезновение языков. Язык — это не только набор грамматических правил или словарный запас. Это искра человеческого духа, средство связи души каждой культуры с материальным миром. Каждый язык — это девственный лес разума, водосбор мысли, экосистема духовного потенциала. Из семи тысяч используемых ныне языков половина не преподаётся подрастающему поколению. Если ничего не изменится, они исчезнут ещё при нашей жизни. Только подумайте: половина языков на планете находятся на грани исчезновения. Что может быть более печальным, чем оказаться последним из своего народа, кто говорит на родном языке и не иметь возможности передать мудрость предков или помочь добиться светлого будущего потомкам? Такая трагическая судьба постигает кого-то на земле каждые две недели. В среднем каждые четырнадцать дней старейшина умирает и уносит с собой в могилу последние слова на родном языке, а это означает, что через одно или два поколения мы станем свидетелями утраты половины культурного наследия человечества.

Некоторые невинно спрашивают: «Не будет ли нам легче жить, если мы все будем говорить на одном языке?» Я всегда отвечаю на это: «Отлично, но пусть этим всемирным языком будет хайда, йоруба, лакота, инуктитут или сан». Тогда люди вдруг понимают, что означает не иметь возможности говорить на своём родном языке. Я не могу представить себе мир, в котором я не смогу говорить на английском, ведь это не только красивый язык, но и мой родной язык, выражение того, кто я есть. В то же время я не хочу, чтобы он уничтожил другие языки мира, как какой-то культурный нервно-паралитический газ.

Само собой, на протяжении истории языки возникали и исчезали. На улицах Багдада больше не говорят на вавилонском, а на холмах Италии — на латыни. Но здесь снова приходится кстати аналогия с биологией. Вымирание — естественное явление, но по большей части видообразование (возникновение новых форм жизни) опережало его на протяжении последних шестисот миллионов лет, делая мир всё более разнообразным. Когда латынь перестала быть слышна в Риме, она нашла новое выражение в романских языках. Сегодня как животные и растения исчезают в ходе беспрецедентной волны вымирания, так и языки исчезают с такой скоростью, что не оставляют после себя потомства. Тогда как по подсчётам биологов около двадцати процентов млекопитающих, одиннадцать процентов птиц и пять процентов рыб находятся под угрозой вымирания, а ботаники ожидают потери десяти процентов флористического разнообразия, лингвисты и антропологи сталкиваются с неизбежным исчезновением половины существующих в мире языков. У более чем шестисот — менее сотни носителей. Существование примерно трёх с половиной тысяч поддерживается менее чем одним процентом населения планеты. В то же время десять самых популярных языков процветают; они являются родными языками для более чем половины человечества. Восемьдесят процентов населения всего мира говорят на одном из восьмидесяти трёх языков. Но как же стихи, песни и знания, зашифрованные в других языках, и все те культуры, которые являются хранителями 98,8 процента языкового разнообразия мира? Становится ли мудрость старейшины менее важной лишь потому, что он обращается всего к одному человеку? Зависит ли ценность народа от его численности? Вовсе нет. Каждая культура по определению — жизненно важная ветвь нашего генеалогического дерева, хранилище знаний и опыта, а при благоприятных условиях — и источник вдохновения и надежды на будущее. «Утрата языка, — сказал незадолго до смерти Кен Хейл, лингвист из Массачусетского технологического института, — означает утрату культуры, интеллектуального богатства, произведений искусства. Это всё равно что сбросить бомбу на Лувр».

Но что в действительности стоит на кону? И что следует предпринять по этому поводу, если вообще следует? За последние несколько лет вышло много книг, констатирующих распространение по всему миру технологий и современного образа жизни, и утверждающих, что земля плоская и что весь мир сливается воедино под властью одной экономической модели. Читая эти книги, я думаю о том, что, вероятно, путешествовал по совсем другим местам. Земля, которую мне посчастливилось знать, совершенно определённо не плоская. Она изобилует горными вершинами и долинами, удивительными аномалиями и божественными откровениями. История не остановилась, а процесс культурного преобразования настолько же динамичен, как и прежде. Мир может показаться однородным только тем, кто настойчиво продолжает истолковывать всё через призму одной-единственной культурной парадигмы — своей собственной. Для тех, у кого есть глаза и сердце, мир остаётся богатой и сложной топографией духа.

Может показаться необычным начинать похвалу культуре с генетики — но именно с неё всё начинается. На протяжении более десяти лет мой друг и коллега по Национальному географическому обществу Спенсер Уэллс возглавлял амбициозный глобальный проект, имеющий целью сквозь пространство и время проследить путешествие человечества. Открытие, сделанное им и другими популяционными генетиками — одно из главных откровений современной науки. Уэллс напоминает, что мы являемся результатом более чем миллиарда лет эволюции. Наша ДНК — это исторический документ, уходящий корнями к возникновению жизни. Каждый из нас — отдельная глава в величайшей из когда-либо написанных историй, повествовании об исследованиях и открытиях, память о которых сохранилась только в мифах, но информация о которых зашифрована в нашей крови.

Каждая клетка в нашем теле содержит тайну, двойную спираль из четырёх видов молекул, четырёх простых букв — A, C, G и T, — связанных в сложные последовательности, ответственные за каждую крупицу жизни. В нашем теле содержится шесть миллиардов единиц информации. Если ДНК одного человека распрямить в линию, она достанет не только до луны, но и до трёх тысяч других равноудалённых от земли небесных сфер. В жизни эта цепь распределена по сорока шести хромосомам, которые передаются из поколения в поколение. С каждым потомством эти хромосомы перемешиваются таким образом, что каждый ребёнок рождается с уникальной комбинацией генетических данных его родителей.

Тем не менее главные составляющие остаются неизменными. В ядре каждой клетки Y-хромосома, обуславливающая мужской пол и состоящая из более чем пятидесяти миллионов нуклеотидов, передаётся от отца к сыну в более-менее неизменном состоянии. В митохондриях каждой клетки, её энергообразующих органеллах, генетическая информация также передаётся через поколения неизменной, но от матери к детям. Благодаря этому две эти нити ДНК выполняют роль некой машины времени.

Почти вся человеческая ДНК, около 99,9 процента трёх миллиардов нуклеотидов, одинакова у всех людей. Но в оставшейся 0,1 процента содержатся различия в исходном коде, которые представляют собой важнейшие сведения о предках человека. В процессе транскрипции и репликации генетической информации, миллиардов единиц данных, неизбежно случаются небольшие сбои, или мутации. Одна-единственная мутация редко влечёт за собой внешние изменения. Замена одной буквы в коде не меняет цвет кожи, рост и уж тем более умственные способности и судьбу человека. Однако этот генетический сдвиг навсегда остаётся запечатлённым в генах потомков этого человека. Эти отдельные унаследованные мутации служат маркерами, которые за последние двадцать лет позволили популяционным генетикам восстановить историю возникновения и миграции человечества с точностью, которую невозможно было себе представить ещё одно поколение назад.

Изучая различия между ДНК разных людей и отслеживая появление маркеров, с течением времени можно определить происхождение рода. Создаются два эволюционных дерева, одно по линии отцов и сыновей, другое — матерей и дочерей, и всё путешествие человечества в пространстве и времени прослеживается с невероятной точностью.

Согласно мнению подавляющего большинства учёных, вплоть до отметки примерно в шестьдесят тысяч лет назад всё человечество жило в Африке. Затем — возможно, по причине изменений в климатических и экологических условиях, приведших к дезертификации африканских травянистых сообществ, — небольшая группа мужчин, женщин и детей — возможно, не более ста пятидесяти человек — покинули древний континент и начали колонизацию мира. Когда популяция превышала ёмкость среды, часть отделялась и двигалась дальше. Информация, содержащаяся в ДНК, свидетельствует, что когда небольшие группы отделялись, они несли с собой только долю генетического разнообразия, изначально свойственного населению Африки. Наука показывает, что в случае со всеми культурами, где бы они ни находились, генетическое разнообразие уменьшается тем больше, чем дальше в пространстве и времени от Африки они оказались. Опять же, эти различия не отражаются на фенотипе и не влияют на потенциал человека. Они попросту служат маркерами культурной карты, показывая, где и когда наши предки отправились в путь.

Первая волна миграции прошла вдоль береговой линии Азии и достигла Австралии за пятьдесят тысяч лет до нашей эры. Вторая волна отправилась на север через Ближний Восток, а затем повернула на восток, ещё раз разделившись около сорока тысяч лет назад на три направления: первая часть двинулась на юг, в Индию, вторая — на запад и юг, в южный Китай, а третья — на север, в Центральную Азию. Оттуда две последующие волны миграции привели людей на запад, в Европу (тридцать тысяч лет до нашей эры) и на восток в Сибирь, которая была заселена за двадцать тысяч лет до нашей эры. Наконец, примерно двенадцать тысяч лет назад, в то время как ещё одна волна с Ближнего Востока отправилась в Юго-Восточную Европу и люди переселились на север из Китая, небольшая группа охотников пересекла сухопутный мост Берингия и впервые установила присутствие человека в Америке. Через две тысячи лет их потомки достигли Огненной Земли. Таким образом, за две с половиной тысячи поколений, или сорок тысяч лет, наш вид заселил весь обитаемый мир.

Прежде чем продолжить, я бы хотел объяснить, почему я считаю эти исследования в области генетики настолько важными. Ни одно научное достижение за время моей жизни, кроме разве что взгляда на землю из космоса, с борта «Аполлона», не сделало больше для освобождения человеческого духа от тирании узких взглядов, преследовавшей нас с начала времён.

Как социальный антрополог я был обучен верить в историю и культуру как главные детерминанты человеческой деятельности. Другими словами, в социологизм, а не нативизм. Антропология возникла как попытка понять экзотического Другого, с надеждой, что, приняв существование разных культурных особенностей, мы сможем обогатить своё понимание человеческой природы и свою собственную человечность. Однако на раннем этапе развития дисциплина была поставлена на службу идеологии своего времени. В девятнадцатом веке антропологи стали слугами Короны и были отправлены в отдалённые уголки империи с заданием понять странные племенные народы, чтобы их можно было успешнее контролировать.

Теория эволюции превратилась в обществознание, что было выгодно эпохе. Именно антрополог, Герберт Спенсер, придумал фразу «выживание наиболее приспособленных». В период, когда Соединённые Штаты строились силами африканских рабов, а британское общество было настолько стратифицировано, что дети богатых были в среднем на шесть дюймов выше детей бедных, теория, предоставлявшая научное обоснование расовым и классовым различиям, была очень удобна.

Эволюция предполагала изменения во времени и вместе с викторианским культом совершенствования подразумевала развитие человеческой деятельности, лестницу к успеху, ведущую от примитивного человека к цивилизованному, от племенной деревни в Африке к Лондону и великолепию Стрэнд. Мировые культуры стали рассматриваться в качестве живого музея, где отдельные сообщества представляли собой законсервированные во времени ступени эволюции на пути к цивилизации. Из этого непреложно следовало, что развитые общества имели моральный долг помогать отсталым, цивилизовать дикаря, что опять же играло на руку империи. «Я утверждаю, что мы — лучшая нация в мире, — говорил Сесиль Родс, — и чем большую часть мира мы заселим, тем лучше будет для человечества».

Сесиль Джон Родс (1853–1902) — южноафриканский политик, предприниматель, организатор английской колониальной экспансии в Южной Африке

Ему вторил Джордж Натаниел Керзон, одиннадцатый вице-король Индии: «В мировой истории не было ничего более великого, чем Британская Империя, ни одного настолько же великолепного инструмента на благо человечества. Мы должны посвятить все свои силы её сохранению». Когда его спросили, почему в правительстве Индии не работало ни одного индуса, он ответил: «Потому что среди трёхсот миллионов жителей субконтинента не нашлось ни одного человека, способного выполнять эту работу».

Джордж Натаниел Керзон (1859–1925) — английский публицист, государственный деятель. Вице-король Индии (1899–1906), министр иностранных дел Великобритании (1919–1924), лидер палаты лордов (1916–1925)

Постулировав превосходство викторианской Англии, антропологи задались целью обосновать его. Ложное измерение человека в науке началось, когда френологи со штангенциркулями и линейками принялись документировать ничтожные различия в морфологии черепа, которые предположительно отражали врождённые различия в уровне интеллекта. Очень скоро физические антропологи взялись фотографировать и измерять людей по всему миру, руководствуясь ложным представлением, что полная классификация нашего вида может быть составлена путём простого сравнения частей тела, формы конечностей, текстуры волос и цвета кожи. Линней, отец классификации, ещё в конце восемнадцатого века определил, что все люди принадлежат к одному и тому же виду, Homo sapiens, «человек разумный». Но он перестраховался, выделив пять подвидов, которые он назвал afer (африканец), americanus (коренной американец), asiaticus (азиат), europaeus (европеец) и всеобъемлющий таксон monstrosus, который включал все остальные народы, настолько причудливые для европейского глаза, что они не поддавались классификации.

Через более чем столетие после Линнея физическая антропология, руководствуясь ложным и избирательным прочтением Дарвина, приняла концепцию расы как должное. Подтверждение подобных заблуждений стало обязанностью учёных и исследователей. Одним из тех, кто отправился писать расовую сагу, был офицер британской армии Томас Уиффен. Путешествуя вниз по течению реки Путумайо в колумбийской Амазонии на пике резиновой лихорадки, он описывал лес как «ужасного врага».

«Воздух тяжёлый от испарений, исходящих от постепенно разлагающихся опавших листьев, — писал он. — Миролюбивый и мягкий индеец — это плод пылкого воображения. Индейцы по самой своей природе жестоки».

В то время, когда тысячи индейцев бора и уитото забирались в рабство и уничтожались, он советовал будущим путешественникам ограничивать исследовательские группы не более чем двадцатью пятью людьми: «Таким образом, — писал он, — будет меньше поклажи и можно будет нести больше винтовок для обеспечения безопасности экспедиции».

Уиффен, чья книга «Северо-Западная Амазония» пользовалась широкой популярностью после её публикации в 1915 году, утверждал, что был свидетелем пиров каннибалов. Другие академические исследователи того периода, хоть и были более сдержанны, тем не менее разделяли подход, который Майкл Тоссиг называл «пенис-школой физической антропологии». Французский антрополог Эженио Робюшон, который также спустился по Путумайо, Реке Смерти, отмечал, что «у большинства уитото тонкие и жилистые конечности». Другая глава его книги начинается так: «У Уитото серовато-медная кожа, которая соответствует номерам двадцать девять и тридцать по шкале Парижского антропологического общества». Сноска в книге Уиффена гласит: «Робюшон утверждает, что молочные железы женщин грушевидные, и на фотографиях ясно видны грушевидные груди с пальцевидными сосками. Я же нашёл, что они скорее напоминают сегмент сферы, с не слишком заметными ареолами и полусферическими сосками».

Но не все были увлечены измерением грудей и черепов. Те, кто предпочитал смотреть в будущее и представлять более совершенный мир, модифицировали теорию Дарвина в надежде создать новое и лучшее общество. Евгеника (от древнегреческого «хорошего рода») — движение, получившее развитие на рубеже двадцатого века — призывало к избирательному воспроизводству здоровых людей с целью улучшить генофонд человечества. К двадцатым годам двадцатого века этот идеал выродился в обоснование для принудительной стерилизации и искоренения девиантного поведения. Ведь если генофонд можно было улучшить избирательным воспроизводством, той же цели несомненно можно было достичь и устранением нежелательных элементов. Таким был извращённый научный принцип, который позже позволил немцам оправдать систематическое истребление миллионов невинных людей.

Учитывая такую грязную историю, нелепые амбиции френологии, смертельные последствия евгеники и неизменные уверенность и высокомерие научного сообщества даже при выдвижении самых сомнительных теорий, неудивительно, что многие люди, особенно не принадлежащие к западной культуре, остаются крайне скептически настроены в отношении любой общей теории о происхождении и миграции человека. Тот факт, что для подобных исследований необходимо собирать и анализировать кровь людей из отдалённых и изолированных популяций, вызывает лишь ещё больше беспокойства и негодования. Коренные народы в особенности глубоко оскорбляет допущение, что их родные земли, увековеченные в мифах, могли не быть заселены их предками с начала времён. Высказывались даже предположения, что последние научные открытия касательно нашего генетического наследия могут спровоцировать открытый конфликт и принудительное переселение племенных народов с земель, которые они занимали веками.

Я убеждён, что эти страхи необоснованны. История показывает, что доминирующие группы не нуждаются в поводах, чтобы уничтожить слабых. Нацисты действительно прибегли к псевдонаучным выводам о генетике и расе, чтобы оправдать геноцид, но, как напоминает Стивен Пинкер, марксисты-ленинисты совершали не меньшие злодеяния, руководствуясь псевдонаучными иллюзиями об общественной приспособляемости человека: «Настоящую угрозу человечеству, — пишет Пинкер, — представляют тоталитарные идеологии и отрицание прав человека, а не интерес к вопросу нативизма и социологизма».

Относительно недавно, в 1965 году, американский антрополог Карлтон Кун написал две книги, «Происхождение рас» и «Современные расы человека», в которых он выдвинул теорию о пяти подвидах человека. Очевидно, немногое было усвоено со времён Линнея. Политическое и технологическое доминирование европейцев, говорил Кун, было естественным следствием их генетического превосходства. Он даже утверждал, что «смешение рас может повлечь за собой нарушение генетического, а также общественного равновесия внутри группы».

То, что подобные утверждения, распространённые в годы законов Джима Кроу и сегрегации, серьёзно воспринимались академическим сообществом в 1965 году, должно заставить нас задуматься. Но когда наука утверждает, что раса — это вне всяких сомнений фикция, нам стоит прислушаться. Хочется надеяться, что на этот раз учёные не ошибаются.

И они не ошибаются. Они достоверно продемонстрировали, что генетический материал человечества — это один сплошной континуум. От Ирландии до Японии, от Амазонии до Сибири нет существенных генетических различий между популяциями. Люди из самого отдалённого сообщества на земле имеют восемьдесят пять процентов нашего всеобщего генетического разнообразия. Если бы остальное человечество было уничтожено эпидемией или войной, ваорани или барасана, рендилле или туареги продолжали бы нести в своей крови генетический материал всего человечества. Как священное хранилище духа и разума каждая из этих культур — и любая другая из семи тысяч — могла бы предоставить зёрна, из которых бы возродилось человечество во всём его разнообразии.

А это означает, что биологи и популяционные генетики наконец доказали то, что всегда утверждали философы: мы все, в буквальном смысле, братья и сёстры. Из этого по необходимости следует, что всем культурам одинаково свойственен гений. Выражен ли этот интеллектуальный потенциал в поразительных технологических достижениях, как на Западе, или в сложных перипетиях мифа, как в случае с аборигенами Австралии, — всего лишь вопрос предпочтений и культурных приоритетов.

В истории культуры нет ни иерархии и прогресса, ни характерной для социального дарвинизма лестницы к успеху. Викторианское представление о дикаре и цивилизованном человеке, а также о гордом положении европейского индустриального общества на вершине пирамиды развития, внизу которой находятся так называемые примитивные народы, было полностью опровергнуто — более того, высмеяно — наукой как проявление колониального высокомерия (которым оно и было). Открытия современной генетики неопровержимо доказали связь всего человечества. Все мы имеем общую историю, записанную в наших костях. Из этого следует, что множество существующих в мире культур — не неудачные попытки достичь современности, и уж тем более стать нами. Все они — уникальные выражения человеческого воображения, уникальные ответы на основополагающий вопрос: что значит быть человеком?

Культуры мира отвечают семью тысячами разных голосов, которые все вместе составляют наш общий человеческий репертуар для преодоления вызовов, которые будут стоять перед нами как видом на протяжении следующих двух с половиной тысяч поколений.

Но кем были эти люди, которые вышли из Африки много тысяч лет назад? Какими они были? Если мы можем проследить их последующие перемещения через унаследованные генетические маркеры, должно быть возможно найти народ, который никогда не покидал Африку, и в чьей ДНК, следовательно, отсутствуют признаки мутаций.

Как мы узнаём из из исследований Спенсера Уэллса, такой народ действительно был найден, и его культура восхищает антропологов уже несколько десятилетий. Пятидесятипятитысячный народ сан, живущий сегодня среди обжигающих песков Калахари, разбросанный по территории около восьмидесяти четырёх тысяч квадратных километров, включающей Ботсвану, Намибию и Анголу, давно считался происходящим от народа, который когда-то населял целый субконтинент и большую часть Восточной Африки. Выселенные следующими одна за другой волнами земледельцев и скотоводов, сан жили как кочевые охотники и собиратели, чьи точные знания позволили им одним выжить в одной из самых враждебных пустынь на земле.

Невероятный свод адаптационной информации зашифрован в словах их родного языка, который представляет собой лингвистическое чудо, не будучи связан ни с одной известной семьей языков. В повседневном английском мы используем тридцать один звук. Язык сан насчитывает сто сорок один и состоит из какофонии модуляций и щелчков, которые многие лингвисты считают отображением начальной стадии возникновения языка. И генетические данные показывают, что это вполне может быть правдой. Отсутствие ключевых маркеров свидетельствует, что народ сан был первым в последующем генеалогическом дереве человечества. Если ирландцы и лакота, гавайцы и майя — это ветви, то сан — это ствол. Когда остальные люди решили отправиться в путешествие, сан выбрали остаться дома.

До того, как в начале двадцатого века алкоголь, образование и ложные обещания прогресса разрушили их жизнь, сан следовали ритму своей окружающей среды на протяжении десяти тысяч лет. У них не было выбора. Их выживание зависело от способности предвидеть каждый нюанс смены времён года, каждое передвижение животных, каждый звук, издаваемый растущими растениями. Вода была постоянной проблемой. В Калахари нет стоячей воды в течение десяти месяцев в году. Воду приходится добывать в пустотах деревьев, вытягивать ртом из-под слоя грязи при помощи полых стеблей тростника и хранить в скорлупе страусиных яиц, заткнутых травой и помеченных знаком владельца. На протяжении большей части года единственный источник воды — это жидкость, найденная в корнях или выжатая из внутренностей животных.

Во время сухого сезона, с мая по конец декабря, сан постоянно переходят с места на место. Несмотря на то, что они сами считают себя в первую очередь охотниками, они выживают, питаясь растениями, а каждый взрослый потребляет в среднем по пять килограмм лагенарии в день. Когда лагенарии вянут, сан приходится копать, а в пустыне, где тело теряет три литра пота в день, для поддержания жизни необходимо более двадцати больших клубней, которые нужно выкапывать из песка. В самые суровые месяцы, Сезон Бурой Гиены, сан выкапывают углубления в земле, увлажняют почву мочой и лежат без движения, посыпанные песком, пережидая дневную жару. Солнце для них — не источник жизни, а символ смерти.

В октябре начинаются Малые Дожди, первые капли, предвещающие конец засухи. На протяжении трёх месяцев, с октября по конец декабря, землю терзает это обещание дождя, которого никогда не выпадает достаточно. Те, кому посчастливилось жить возле постоянного источника воды, собираются в небольшие группы. Большинство же отправляется на поиски корней на восходе и закате.

Наконец в январе приходят дожди, и на протяжении трёх месяцев люди радуются сезону возрождения. Но в Калахари дождь всегда относителен. Иногда массивные облака низвергают на землю восемь сантиметров дождя в час, но бывают годы, когда дожди не приходят вовсе, и за весь влажный сезон выпадает всего пять сантиметров осадков. Людям приходятся копать на несколько метров под землю, чтобы достичь слоя, где иногда можно найти воду. Вероятность умереть от жажды всегда есть, даже во время сезона дождей.

Лучшая пора года — это апрель, Сезон Охотника. Несмотря на то, что растения составляют большую часть рациона сан, мясо — самая желанная пища, ведь охота делает из мальчика мужчину. К апрелю дожди обычно отгоняют жару, а холода пустынной зимы ещё не успевают установиться. Пищу можно найти повсюду — под землёй, на ветвях каждого дерева и куста. Антилопы, недавно родившие молодняк, — жирные и сочные. Мужчины отправляются через пустыню, проходя по шестьдесят километров в день и возвращаясь к семейным кострам каждой ночью. Они передвигаются налегке: короткий лук с колчаном стрел из коры корней, палочки для разведения костра, полая трубка для воды, нож и короткое копьё, немного камеди для ремонта, заострённая палка для жарки мяса на костре.

Луки сан способны поражать цель на расстоянии около двадцати пяти метров. Стрелы редко пронизывают добычу. Они лишь прокалывают кожу, но, как правило, этого оказывается достаточно, ведь они смочены в смертельном токсине, добываемом из личинок двух видов жуков, которые питаются листьями пустынного дерева Commiphora africana. Сан находят колонии жуков и выкапывают коконы, которые хранят в контейнерах из рогов антилопы. Они катают личинок между пальцами, размягчая их, а затем выдавливают из них пасту. Высушенный на солнце яд, попадая в кровь, вызывает конвульсии, паралич и смерть.

Мужчина, который не охотится, остаётся ребёнком.

Охота — это метафора, которая вводит нас в самый центр жизни сан. Мужчина, который не охотится, остаётся ребёнком. Чтобы жениться, мужчина должен принести мясо родителям невесты. Первая убитая антилопа — это ключевой момент юности, навсегда запечатлённый на коже охотника его отцом, который при помощи кости делает узкий надрез и втирает в него смесь мяса и жира на правой стороне, если был убит самец, и на левой — если самка. Шрам наделяет мальчика сердцем охотника и представляет собой мощный источник магии, ведь сан не просто убивают дичь — они вступают в ритуальный танец, в конце которого животное само предлагает себя в качестве жертвы. Каждая охота заканчивается для антилопы изнурением, и она понимает, что ей не суждено убежать от человека. Она затем останавливается и оборачивается, и в этот момент выстреливает стрела.

Мясо крупной добычи разделяется между всеми членами группы, но распределением руководит не охотник, а владелец стрелы. Мужчины сан постоянно дарят друг другу стрелы. С её наконечником из кости, утончённой трубкой и точной смесью яда, стрела представляет собой высшее достижение технологии сан. Но её мощь лежит в области социального, ведь каждый обмен стрелами устанавливает связи, которые закладывают основу солидарности. Отвергнуть подарок — это враждебный акт. Принять означает признать связь и обязанность. Стрела делает отдельного человека частью целого, вводит молодёжь в круг охотников, а охотников приобщает к семейному очагу.

Если солнце ассоциируется со смертью, то огонь символизирует жизнь, единство народа и семьи. Тогда как принесённое в дар мясо формализует брак, развод осуществляется, когда женщина возвращается к костру своей семьи. Мать рожает в темноте и объявляет о рождении ребёнка возвращением в круг света у костра. Когда старейшина становится слишком немощным, чтобы продолжать идти с остальными, его оставляют умирать, с кольцом колючего кустарника вокруг для защиты от гиен и костром у его ног, освещающим его путь в другой мир. У сан есть два великих духа: Великий Бог Восточного Неба и меньший Бог Запада, хранитель царства мёртвых, источник тьмы и зла. Чтобы отогнать Бога Запада и отвести стрелы болезней и невзгод, сан танцуют вокруг костра, повергая себя в транс.

Язык, ловкость, сила духа, способность к адаптации — именно эти вещи позволили сан выжить в Калахари. Но этнографический портрет сегодняшних cан, или cан до вторжения современного колониализма, ставит перед нами главные вопросы: как нам вернуться назад во времени, чтобы понять этих странников, которые добрались до каждого обитаемого уголка планеты? Что они знали? Как они мыслили? Что двигало ими помимо стремления выжить? Что послужило толчком для воображения, который привёл к возникновению культуры?

Нам известно, что гоминиды жили в Африке миллионы лет. Самые ранние из найденных костных останков принадлежат трёхлетней девочке и были обнаружены в 2006 году палеоантропологом по имени Зересенай Алемсегед в пустыне Афар в Эфиопии. Он назвал ее australopithecus afarensis, в честь места, где её кости пролежали 3,3 миллиона лет. Наш собственный вид, Homo sapiens, не сформировался до временной отметки в двести тысяч лет назад. Популяция людей росла и сокращалась, и на определённом этапе мы были практически уничтожены, когда нас осталось всего около тысячи особей. Но что-то спасло нас от вымирания.

На протяжении большей части нашей истории мы делили мир с ещё одной ветвью дерева гоминидов, нашими дальними родственниками неандертальцами, которые были потомками одного с нами прародителя, Homo erectus. Неандертальцы определённо были осознанными существами. У них были орудия труда, и есть факты захоронения возрастом семьдесят тысяч лет. Но что бы ни было катализатором эволюции — увеличение размера мозга, возникновение языка или что-то другое — наш вид обладал конкурентными преимуществами, которые обеспечили ему бурное развитие интеллекта, оставившее неандертальцев далеко позади.

Место, в котором произошла эта доисторическая вспышка разума, находится под землёй на юго-западе Франции и по другую сторону Пиренеев, в Испании. К тому моменту, как последние неандертальцы исчезли из Европы двадцать семь тысяч лет назад, невероятная пещерная живопись позднего палеолита, созданная нашими прямыми предками, существовала уже несколько тысяч лет.

Живопись, найденная в пещерах Шове и Альтамира, а позже в Ласко и Пеш-Мерль, поражает не только своей неземной красотой, но и тем, что она сообщает нам о потенциале человека, порождённом культурой. Технические навыки, позволяющие использовать красную охру, чёрный марганец, оксид железа и угля для получения полной палитры красок, разные техники нанесения пигментов и использование лесов — всё это само по себе невероятно и подразумевает достаточно высокий уровень общественной организации и специализации. Использование негативного пространства и тени, чувство композиции и перспективы свидетельствуют о высокоразвитой художественной эстетике, которая в свою очередь означает некую глубокую страсть.

Бизон и лошадь — наиболее часто изображаемые животные, а хищники — наименее. Изображения парят в вакууме; нет ни фона, ни линии горизонта. Изображения людей встречаются редко, и нет сцен борьбы, охоты или какого-либо другого конфликта.

Поэт Клейтон Эшлман понял, что пещерная живопись не просто передаёт магию охоты. Он предположил, что когда-то люди и животные были одним целым, а затем перестали им быть.

Живопись увековечивает тот момент, когда человеческие существа благодаря сознанию отделились от царства животных и стали теми уникальными существами, которыми мы являемся сейчас. С этой точки зрения наскальную живопись, по мнению Эшлмана, можно рассматривать как «ностальгические открытки», тоску по ушедшему времени, когда люди и животные были одним целым. Протошаманизм, первое великое духовное движение, возник как попытка осмыслить и даже восстановить посредством ритуала необратимое разделение. Возможно, самое удивительное — это то, что основы живописи позднего палеолита оставались неизменными на протяжении двадцати тысяч лет — периода, который в пять раз превышает тот, который отделяет нас сегодня от строителей Пирамиды Хеопса.

Весь наш экзистенциальный опыт последних пятидесяти тысяч лет можно свести к двум вопросам: как и почему.

Наскальная живопись также обозначила начало наших беспокойных поисков смысла и знания, которые двигают людьми с тех пор. Весь наш экзистенциальный опыт последних пятидесяти тысяч лет можно свести к двум вопросам: как и почему. Это исходные пункты для любых исканий, крупицы понимания, вокруг которых образовались культуры.

Все люди должны адаптироваться к одним и тем же явлениям. Мы все должны продолжать род, воспитывать и защищать наших детей, утешать наших пожилых родственников в последние годы их жизни. Почти все культуры согласились бы с большей частью Десяти заповедей, но не потому что еврейский народ был богоизбранным, а потому что он выработал правила, позволяющие социальному виду успешно развиваться. Немногие общества отказываются ставить вне закона убийство и воровство, и все создают традиции, поощряющие продолжение рода. Каждая культура чтит умерших, даже несмотря на неспособность постичь смысл неизбежного расставания, обусловленного смертью.

Учитывая эти повсеместные трудности, спектр и разнообразие способов культурной адаптации поразительно. Сообщества охотников и собирателей процветали везде от тропических лесов Юго-Восточной Азии и Амазонии до бесплодных пустынь Австралии, от песков Калахари до отдалённых льдов Арктики, от широких равнин Америки до пампасов Патагонии. Мореплаватели и рыболовы заселили почти все группы островов во всех мировых океанах, и развитые сообщества были построены на одном только морском улове, который принёс жизнь на североамериканское тихоокеанское побережье.

С началом неолитической революции около десяти тысяч лет назад люди начали одомашнивать растения и животных.

Никакой цикл лекций не может отдать должное чуду человеческой культуры.

Скотоводы-кочевники обосновались в труднодоступных частях планеты: в песках Сахары, на Тибетском плоскогорье и на продуваемых ветром просторах азиатской степи. Земледельцы начали с горстки злаков — пшеницы, ячменя, риса, овса, пшена и маиса — и создали на их основе избыток пищи, которую можно было хранить, что сделало возможной иерархию, специализацию и оседлый образ жизни — традиционные признаки цивилизации. Возникли крупные города, а затем королевства, империи и национальные государства.

Никакой цикл лекций не может отдать должное чуду человеческой культуры. Само слово «культура» не поддаётся точному определению. Маленькое, изолированное сообщество, состоящее из нескольких сотен мужчин и женщин, живущих в горах Новой Гвинеи, имеет свою собственную культуру, равно как и такие страны, как Ирландия и Франция. Отдельные культуры могут разделять схожие духовные верования — это норма для территорий, где распространились христианство, ислам и буддизм. Несмотря на то, что язык, как правило, означает особое мировоззрение, на Аляске, к примеру, есть народы, которые утратили свой родной язык, но сохранили живую культуру.

Вероятно, мы ближе всего подойдём к пониманию культуры, если осознаем, что каждая культура — это уникальное и постоянно меняющееся созвездие, которое мы можем наблюдать посредством изучения языка, религии, общественной и экономической организации, декоративного искусства, историй, мифов, ритуалов, верований и множества других адаптационных механизмов. Полное определение культуры включает в себя деяния народа, природу устремлений и метафор, которые движут его жизнью. И ни одно описание народа не может быть полным без описания их родной земли, экологической и географической матрицы, в которой они решили реализовать свою судьбу. Так же, как ландшафт обуславливает характер, культура возникает из духа места.ната

Наша планета находится в огне, поглощающем растения, животных, древние ремёсла и мудрость пророков.

В ходе этих лекций мы отправимся в Полинезию и познакомимся с искусством навигации, которое позволило путешественникам распространить своё воображение по всему Тихому океану. В Амазонии мы познакомимся с потомками настоящей утерянной цивилизации, Народом Анаконды, комплексом культур, вдохновлённых мифическими предками, которые по сей день диктуют, как люди должны жить в лесу. В Андских Кордильерах и горном массиве Сьерра-Невада-де-Санта-Марта в Колумбии мы обнаружим, что земля в действительности живая и реагирует на духовное развитие человечества. Пути сновидений приведут нас в чайные леса Арнем-Ленда, где мы попытаемся понять тонкую философию австралийских аборигенов, первых людей, вышедших из Африки. В Непале каменная тропа приведёт нас к двери, за которой мы увидим сияющее лицо бодхисаттвы Цецам Ани, буддийской монахини, которая удалилась от мира сорок пять лет назад. Полёт птицы-носорога, как рукописный шрифт природы, возвестит, что мы прибыли к пунанам из высокогорных лесов Борнео.

В конце этого путешествия мы узнаем нашу задачу на следующее столетие. Наша планета находится в огне, поглощающем растения, животных, древние ремёсла и мудрость пророков. В опасности огромный архив знаний и умений, каталог воображения, устный и письменный язык, составленный из воспоминаний многочисленных старейшин, целителей, воинов, земледельцев, рыболовов, повитух, поэтов и святых — одним словом, художественное, интеллектуальное и духовное выражение всей сложности и разнообразия человеческого опыта. Подавление этого распространяющегося огня и открытие в себе нового почтения к разнообразию человеческого духа, выраженного в культуре — одна из главных задач нашего времени.