Вход в креперию через карму. Часть вторая

Этим текстом мы продолжаем серию путевых очерков из Берлина, Шри-Ланки, Нью-Йорка и других мест. Пока Шри-Ланка оправляется от терактов, туроператоры подсчитывают убытки, а жителей призывают сдать холодное оружие, автор самиздата, успевший побывать там до трагических событий, рассказывает о женщинах в абаях и мужчинах в дишдашах, о ланкийских поездах, в которые нужно нырять, как в реку, о Буддах с арматурой вместо рук и о том, как выжить в мире бородатых мужчин.

Часть вторая, в которой Паулина путешествует по багровым пространствам лихорадки, а Славик размышляет о том, почему малярийные комары не переносят от человека к человеку любовь к прекрасному и буддийское смирение.

В городе, которого не видно с веранды, много туристов — гораздо больше, чем местных жителей. В большинстве это любители йоги, дредов, сёрферских маек, свободных штанов со слонами и трайбал-татуировок. Ещё есть русские, у них складки на лбу, как у стаффордширских терьеров. 

Паулина завтракает роти с кокосом, острым далом, половинкой красно-оранжевой папайи и двумя короткими бананами. За чаем она слышит шаги со стороны дороги.

— The car is here, madam. — Водитель Паулины каждый день приезжает за ней, одетый в чистую отглаженную рубашку.

Два дня назад Паулина проснулась рано и видела рассвет в долине — как будто в очень длинном коридоре по одной включали лампы дневного света. Горы появлялись из темноты, один полупрозрачный слой за другим. 

Ещё она видела, как на крыше такого же крошечного бетонного куба, как и тот, в котором живёт она, только расположенного ниже по склону, мужчина и женщина в одинаковых широких штанах со слонами занимались йогой.

Пять дней назад в аэропорту города Мускат Паулина решила, что с неё хватит, — слилась с толпой и спряталась в спальне бизнес-лаунжа. По полу был рассыпан белый порошок, Паулина решила, что он от насекомых. Поспав два часа, Паулина купила билет в Коломбо — и уже оттуда приехала сюда, в горы, в центральную провинцию Шри-Ланки, где поселилась в доме на горе совсем одна. 

После завтрака водитель везёт её на вокзал, где покупает билет на поезд, про который написано во всех путеводителях: most scenic train ride. На платформе человек двадцать, половина — туристы. У одних фотоаппараты с огромным, как бутылка-магнум, объективом, у других — крошечные экшн-камеры на ручном стабилизаторе. 

Поезд опаздывает на сорок минут. 

— Мы даём нашим поездам женские имена, — говорит Паулине водитель. — Они никогда не приходят вовремя, и от них много шума. 

Он помогает Паулине подняться в вагон и усаживает её на место у окна. Напротив Паулины садится ланкиец лет шестидесяти. Водитель выходит из вагона, и поезд трогается.

Паулина едет и смотрит в окно, на джунгли по сторонам и пагоды на вершинах холмов. Вагон наполовину пуст. Справа устроилась семья, пять женщин разного возраста. Старшая положила ноги на деревянную лавку, выкрашенную в цвет одеяний буддийских монахов — цвет венозной крови или заветрившегося мяса, — и спит. Три женщины помладше смотрят в окно, самая младшая читает книгу. В дальнем углу вагона едет англичанка лет сорока с ребёнком. У англичанки складки вокруг опущенных вниз уголков губ. Мальчик смотрит в телефон. Англичанка время от времени восторженно вскрикивает, мальчик вздрагивает, поднимает голову к окну, но ненадолго.

Поезд останавливается на крошечных станциях, из вагонов выходят один-два человека и столько же заходят. Местный парень в голубой толстовке UCLA и светло-соломенных штанах заходит в вагон, видит Паулину и садится на скамейку напротив, рядом с пожилым ланкийцем. В руках у парня газета.

Поезд проезжает по мосту через ущелье, туристы с экшн-камерами на ручных стабилизаторах свешиваются из дверей вагона в пустоту и снимают себя на фоне пустоты.

Поезд въезжает в туннель, в вагоне ничего не видно, полная темнота. Парню напротив достаточно выпрямить ногу в колене, чтобы дотронуться до ноги Паулины. Когда туннель заканчивается, он сидит, прикрыв газетой промежность.

Поезд прибывает на конечную. На перроне в здании вокзала несколько дверей. Кабинет начальника станции (пустой), туалет для иностранцев (закрытый), туалет для мужчин и туалет для женщин. Над туалетами висит баннер, на котором по-тамильски, сингальски и английски написано: «Ведите себя пристойно перед женщинами». В туалете для женщин одна кабинка, перед которой — большая пустая комната, где женщины ждут своей очереди. Некоторые что-то едят из пластиковых пакетов.

Англичанка подводит сына к мужскому туалету, морщится, прикрывает нос ладонью. Из туалета выходит белый мужчина, смотрит на англичанку, кивает и говорит: «Внутри ещё хуже».

Возле входа в здание вокзала Паулину ждёт водитель. Они идут на рынок, чтобы купить фруктов. На рынке немноголюдно, несколько торговцев сидят рядом со своими бананами, кокосами и ананасами. Водитель выбирает самого пожилого торговца — сморщенная кожа на нём висит, как саронг, — и покупает у него связку бананов и ананас. Когда торговец берёт деньги или протягивает сдачу, он дотрагивается левой рукой до локтя правой. Паулина уже видела этот жест.

— В знак уважения, — говорит водитель.

Они возвращаются к машине, кладут фрукты на заднее сиденье и едут некоторое время молча.

— Madam, не могли бы вы мне помочь, — говорит водитель. — Как сделать, чтобы другой человек не узнал, на какие сайты я заходил?
— Зачем тебе это?
— Для моей жены. Иногда я захожу на разные сайты. Ну, вы знаете. Она переживает и ругает меня.
— Поставь пароль на телефон.
— Это будет значить, что у меня есть от неё секреты. Это неуважение.

Паулина показывает водителю, как включать режим «инкогнито» и стирать историю посещений.

В горах туман. Нулевая видимость, серпантин тонет в молоке. Иногда перед лобовым стеклом повисает клепаный бампер автобуса, иногда сбоку выныривает тук-тук. Слева появляется большой индуистский храм. Белый, с золотом сверху, с чёрными и синими фигурами неизвестных Паулине божеств у входа. Возле дверей храма стягивают сандалии высокие белые люди.

Они возвращаются в город на закате. Водитель высаживает Паулину возле кафе и уезжает, чтобы завтра утром вернуться в чистой отглаженной рубашке.

В кафе только иностранцы, ни одного посетителя-ланкийца. Средний возраст — тридцать лет. Много финнов, они ходят и сидят группами по четверо. Вечером в горах прохладно, в воздухе висит водная взвесь, финны одеты в синие джинсы и кофты с рукавами, они пьют пиво и похожи на солдат в увольнительной.

За столиком рядом с Паулиной — русская пара, ей слышен их разговор. 

— Ты заметил, что в местных кафе не работают женщины? Заходишь — а их как будто вообще нет. Только парни.

С разных концов зала к столику Паулины приближаются два официанта. Один — огромный регбист с татуировками на правом плече и длинными волосами, убранными в пучок, другой — невысокий и поджарый, как боксёр-легковес, с выкрашенными в платиновый цвет дредами и пухлой нижней губой.

— Местные прячут своих женщин. Женщины здесь — ресурс, как нефть. Необходимо для воспроизводства и сохранения расовой чистоты. На Шри-Ланке почти нет проституции.
— Если не считать мужской проституции.
— И торговли детьми.
— Зато в России никого не прячут. 
— Поэтому я не верю, когда слышу, что Россия — традиционное общество. Россия давно потеряла девственность и перешла в другую лигу.
— В какую именно?
— В Россию приезжают за местными женщинами. Сюда — за теми, с кем не получилось дома. За студентками юридических факультетов и любителями приключений из транснациональных офисов.

Допив первое пиво, финские туристы принимаются рассматривать туристок из Германии, Англии, Польши, Америки и Австралии. Большинство туристок одеты в широкие индийские штаны со слонами. Татуировки, пирсинг, дреды, кто-то сворачивает самокрутку.

Один из финнов, коротко стриженный, с бугристым черепом, как бы расширяющимся к темени, улыбается Паулине.

— Русских на пляже видно издалека: у них кривые спины и плохие татуировки.

В отеле был мраморный пол, холодный и гладкий, как человеческая кожа, мелкая бурая ржавчина на хромированных перилах на ощупь напоминала сыпь.

Город лежал во впадине, окружённый горами. Если бы не Будда, который белел гигантским клыком далеко напротив, вид напоминал бы Швейцарию: виллы и отели, уходящие вниз по склону, долина с длинным зеленоватым озером посередине, кусок шоссе, в темноте ярко горевший красным и белым.

Сходство исчезало, когда шёл из отеля в город по разбитому асфальту, уворачиваясь от тук-туков и мотороллеров.

Возле индийского кафе с блинчиками доса и водой в металлических стаканах к Славику подошёл парень в поло с поднятым воротником и волосами, убранными под ободок.

— Эй, мне нравится твоя серьга. Хочешь немного травы?
— Not interested, — Славик покачал головой, парень хлопнул его по плечу и исчез в толпе.

Серьгу из воронёной хирургической стали Славик купил в Бангкоке на Каосан-роуд два года назад. Он был там в третий раз, Паулина впервые, Бангкок ей не понравился: шумно, грязно, нечем дышать.

Последний раз он видел Паулину в аэропорту Муската — она отходила от стойки «Оман Эйр» и исчезала в толпе. Подошёл, заговорил с арабом за стойкой — лет двадцать пять, свежевыбритая бородка по краю нижней челюсти, широкий лазоревый пиджак, кожаные браслеты на тощих запястьях. Араб позволил себя уговорить за десять риалов: мадам купила билеты в Коломбо. Но на этот рейс мест больше нет, только на следующий, через шесть часов. За это время Славик исследовал туристические маршруты: все ехали, как лемминги, одной дорогой: столица — Канди — берег океана. Решил добраться до побережья и ждать её там: рано или поздно она приедет — и он её как-нибудь найдёт.

Аэропорт Коломбо напоминал магазин «1000 мелочей» в областном центре: полки за спинами пограничников, забитые электрочайниками, сувенирными фоторамками и бутылками с импортным алкоголем. Он выбрал водителя, как выбирал бы животное: крепкого здорового с виду мужчину без седины, заплатил вперёд половину и через два с половиной часа они добрались до Канди, откуда договорились выехать наутро, в девять.

В семь утра над долиной висел туман, жара ещё не поднялась, Славик стоял на балконе отеля, опирался на шершавый хром ограждения, смотрел на восход и на парочку в одинаковых широких штанах со слонами, которые тоже смотрели на восход с крыши домика ниже по склону. Это был бетонный куб на сваях, парень на ресепшене рассказал, что строят их нелегально, воруют электричество и воду и жить в таких домах опасно: они часто сползают вниз по склону вместе с постояльцами. Лучше отель. Хороший отель.

Вспоминал ночь в самолёте, мужика, который грозился нассать ему в рот, если Славик не заткнётся, вспоминал перстень на мизинце араба-стюарда и как стюард отговаривал Паулину вызвать полицию, и как Паулина кричала, что Славик живёт за её счёт и трахает её подруг.

Когда в половине десятого выехали в сторону моря, водитель сказал: сначала поедем к Будде в скале. Это по дороге, статуя. Славик спросил: вроде тех, по которым талибы хуячили из миномётов в две тысячи первом? Водитель ничего не ответил, только покачал головой.

Через два часа за окном закончились горы и серпантин, вместо них начались деревни и рисовые поля — огромное плоское пространство, и солнце жарило сверху, как чёртовы талибы.

— Мой отец всю жизнь работал на плантациях, — сказал водитель.

Славик думал: давай уже поскорее к океану. В Википедии прочитал, что рис выделяет метан и помогает парниковому эффекту, подумал: пердёж Земли.

К проводам электроограды вдоль дороги выходили из зелени небольшие индийские слоны. Изредка у ограды останавливались машины, из них выходили люди, кормили животных.

Свернули на дорогу поменьше и оказались в парке, посреди воды: дорога была проложена между прудами, затянутыми ряской. Над водой сидел зелёный зимородок, он упал вниз, сложив крылья, и взлетел на ветку из-под воды с рыбиной в клюве.

По воде ходили цапли: серые — поменьше и белые с жёлтыми клювами — побольше. На обочине на вытоптанной земле лежали собаки. Рыжие и жёлтые, с драной шерстью, в лишаях, вокруг собак летали мухи.

Когда вышел из кондиционированной машины, в ушах зазвенело от зноя.

Будда размером с трёхэтажный дом был высечен в торчавшей из зарослей скале. По левую руку от него из камня выпирали чёрные, раскалённые солнцем Будды грядущего, а по правую — три женских фигуры. Средняя была покрыта белой штукатуркой, у неё была большая грудь, по форме — как у Паулины. Славик ещё раз набрал — абонент недоступен. Наверное, вынула московскую симку.

— Тара, — сказал водитель.

Славик хлопнул себя по ноге — на ладони осталось разорванное тельце комара и сгусток крови: всё горячее, даже в тени.

Море на экране гугл мэпс приближалось, как голубой космос, в котором не было ничего — ни дорог, ни городов, ни значков кафе и заправок. Когда свернули на шоссе вдоль берега, назад полетели рыбацкие катамараны, кафе, пляжные бары, рестораны с открытыми верандами, гестхаусы, бичбои в дредах и ярких шортах, школы сёрфинга. Остановились у деревянного навеса — серые доски, приколоченные к вкопанным в придорожную пыль бревнам, — купить фруктов. Изнутри навес был похож на уходящую под землю нору, забитую ветками бананов и рыжими кокосами. У входа на ящике перед другим ящиком сидела женщина в розовом сари, она брала лист бетеля, клала на него орешек, щепотку извести, немного специй — эйфорический конструктор, разложенный по стопкам и пакетикам, — и заворачивала в куски газеты.

Сёрферская деревня, где Славик решил дожидаться Паулину, была разрезана на две части скоростным шоссе, по шоссе гремели и гудели автобусы, грузовики, тук-туки. Воздух пах выхлопными газами, фруктовой гнилью, специями и алкоголем. По обочинам ходили туристы в белых шортах и футболках, они шлёпали сандалиями, искали новые витрины, ледяной кондиционированный воздух, необычные вещи.

В ярком пятне света на асфальте стояли холсты на подрамниках: морские коньки, лодки, тук-туки, акриловые закаты. Разглядел картину в углу, самую тёмную: разбросанные по полу трусы, лифчики, туфли, незакрытый флакон помады, растянутые и вывернутые наизнанку носки, сохраняющие форму несуществующей ноги. «Тара», — подумал Славик. Слепок с человека, пустая форма, записанная в память вещей.

В узком проходе между домами горела неоновая надпись Primal Reef, у стен стояли доски, висели на верёвках вывернутые наизнанку гидрокостюмы, большой ржавый велосипед с кривыми колёсами врос в куст. Славик сел за столик с видом на тёмный океан, к нему подошёл официант, накачанный бородатый парень с пучком на затылке. 

— Мой друг говорил, здесь мне могут помочь, — сказал Славик.

Официант кивнул и ушёл, а через минуту подошёл другой, ещё накачаннее, с усами под носом и свирепой складкой между бровями.

— Что ты хочешь? У меня есть местная дурь, есть «кей джи», есть гашиш, есть кокаин. 
— Неси местную.

Мужчина со свирепой складкой хлопнул Славика по плечу, исчез в глубине бара — и вернулся со свёртком. 

За соседний столик пришли две американки, у них были тёмные глаза и светлые волосы, ещё сильнее осветлённые к концам, как будто выцветшие на солнце, спортивные тела, как у спортсменок или порноактрис, сильные руки. 

Славик заказал тарелку морских гадов — в меню они назывались по-французски fruits de mer. Подумал, что не ест здесь ничего, кроме фруктов — фруктов земли и моря. Папайи, манго, ананасы, лобстеры, крабы, креветки.

Одна из американок была в коротком белом платье с голыми плечами и спиной. Славик посматривал на неё из-за тарелки с гадами и видел, как платье ползёт вверх, всё больше открывая бёдра, похожие на фрукты.

В отеле развернул свёрток из бара. Несколько толстых стеблей с бурыми высушенными листьями, на пол упало круглое и твёрдое конопляное семя — rustica, шала из девяностых.

Совсем рядом с отелем в темноте громко играла музыка. Диджей ставил хиты трёхлетней давности — стёкла дрожали от пяти версий «деспасито» одна за другой. Портье с высокомерно вздёрнутой губой объяснил: в соседнем доме праздник «большой девочки», отмечают первые месячные младшей дочери — из бесполого существа она превратилась, наконец, в женщину. Родственники и знакомые, друзья семьи и соседи будут шуметь до утра. Это третий, последний день праздника. Вам повезло, что вы приехали только сегодня.

Когда Славик закрывал отяжелевшие от травы глаза и проваливался в негустой и цепкий сон, ему казалось, что он в России, за окном — зима, новогодние каникулы, голову ломит от детского гриппа, он заснул в гостиной, а на старой «Электронике» иголка перескакивает в начало пластинки.

Без четверти четыре встал и вышел на балкон. Внизу жёлто-голубым порталом в другую вселенную светился бассейн. В соседнем доме начались медленные танцы, вечеринка близилась к концу, до рассвета оставалось ещё часа два, до наступления зноя — часа четыре. Славик сел в шезлонг, свернул самокрутку. 

Отель — колониальная вилла с выведенными наружу балками и высокой двускатной крышей — по периметру был опоясан балконом, на который выходили двери нескольких номеров. Самая дальняя открылась, и оттуда выплыла, как клуб дыма, завёрнутая в белое фигура. Подошла к ограде, облокотилась на тёмное дерево, откинула собранный из одеяла капюшон и повернулась к Славику. Я же говорил, подумал Славик, что тебе от меня не убежать. Он протянул Паулине косяк. — Будешь?

Кожа Паулины натянута как барабан и горяча. У неё сухие губы и глаза, она выбирается из лихорадочного жара на полчаса, через полчаса проваливается обратно и засыпает, где сидела: возле бассейна, на балконе, в постели. Славик ищет в интернете симптомы лихорадки Денге, отсчитывает дни назад — может быть, тебя покусали в Канди? Или в Коломбо? Вспомни, это важно, нужно понять: это инкубационный период лихорадки или просто московский грипп? Славик вспоминает многодетную семью в самолёте из Москвы — трёхлетний мальчик кашлял и плакал всю дорогу, его мама с татуированной на пояснице бабочкой стояла над ним в проходе и гладила по голове. Может быть, на равнине, между рисовыми полями, или возле Будды — там же много воды — ты видела зимородка? Он нырял за рыбой, я думаю, это мелкие переродившиеся карпы. А цапли? Цапли едят лягушек, а лягушки — комаров, наверняка в этих прудах их миллионы.

Весь день Славик лежит рядом с Паулиной в отеле на берегу Индийского океана. 

Над кроватью — москитная сетка, в ней полно дыр, и Славик убивает насекомых десятками, на простынях и ладонях бурые пятна. Славик думает: сколько в этой крови вируса денге, жёлтой лихорадки, малярии? Почему комары не переносят от человека к человеку любовь к прекрасному, музыкальный слух, склонность к точным наукам, буддийское смирение? Что происходит с клетками вируса, перерождаются ли они в другое существо? 

Водитель говорил: я не ем мяса и не убиваю живых существ, разве что комаров.

На ладони Славика умирают вселенные.

Паулина путешествует по багровым пространствам лихорадки три дня и три ночи. Каждое утро Славик уходит и возвращается с фруктами и водой в бутылках. Каждый раз портье спрашивает Славика, чем они решили заняться сегодня. Пойдут на пляж или поедут в форт, или, быть может, отправятся на рыбалку? Славик каждый раз отвечает, что сегодня они предпочтут остаться в номере, никаких особенных планов нет, слишком жарко. Портье кивает, улыбается и молчит. Славик читал, что денге не передаётся от человека к человеку, ему интересно, знает ли об этом портье. 

Через три дня Славик и Паулина стоят на берегу Индийского океана. Мимо них, параллельно морю, проходят двое дочерна загорелых парней в мокрых шортах, они несут доски, пристёгнутые тросами к щиколоткам, у одного на плече татуировка с изображением Африки: континент облегает накачанный трицепс, спускается почти до локтя, некоторые страны закрашены чёрным, некоторые только обведены контуром. Официант из прибрежного кафе подметает песок возле входа, собирает в кучу окурки, чеки, соломинки — на длинном, как повесть, пляже Хиккадувы грязно, слишком много людей, высокий сезон.

Бородатый русский турист, крупный и подвижный мужчина со сгоревшей спиной, разбегается по пляжному песку и прыгает в волну, руками и головой вперёд. Он повторяет это упражнение снова и снова. Каждый раз в прыжке он на секунду оказывается в воздухе параллельно поверхности земли, затем исчезает в пене.

Сёрферы качаются на воде в ожидании волны. Когда она приходит, один из них, издалека похожий на дилера со свирепым лицом, встаёт на доску, ловит момент, подлетает вверх и делает оборот на 360 градусов. Люди на пляже кричат, свистят и хлопают в ладоши. Паулина смотрит на пальмы и отели под ними.

— Тебе всё равно, — говорит Паулина. — Ты бы оставил меня здесь умирать. Ты понимаешь, что я могла умереть?

Вокруг них бесконечный пляж, на который из моря выходят огромные чёрные черепахи. Вокруг них люди с красивыми телами, которые живут, как в рекламном ролике, волны, навесы из пальмовых листьев, запах кофе из австралийского кафе, красное предзакатное солнце — всё, чего нет в белом тумане обычной жизни, холодном, как северно-восточный ветер над открытой платформой станции Московского центрального кольца.

Славик смотрит на океан и думает: если они так празднуют первые месячные, как выглядят их свадьбы?

Когда на следующее утро Славик и Паулина уезжают из отеля — как сознание из тела, в следующую оболочку, унося с собой жар своей кожи и семена своей эйфории, — в номере остаётся пепельница с самодельными окурками, полная корзина фруктовых очисток — зёрна папайи, кожура страстоцвета, косточки манго — смятые салфетки, несколько чеков и билетов.

Если выйти из отеля в сумерках и пройти сто метров по направлению к океану, будет алтарь. Ещё один Будда, белый и маленький, сантиметров тридцать высотой, в стеклянном кубе. Вокруг Будды — ореол из синих, красных и белых светодиодов, расположенных полукругом, в темноте они мерцают, как новогодние гирлянды или как будто Будда спустился в чилаут, чтобы отдохнуть от громкой музыки. Напротив алтаря — вилла, на жёлтом фасаде которой две вылепленные из гипса огромные белые свастики. В темноте их не видно, и это хорошо, иначе здесь было бы слишком красиво.