Путешественник Иван Дорджиев продолжает свой рассказ о походе в ущелье Брахмапутры — один из самых труднодоступных регионов планеты, где сотни лет хранятся тайные святыни тибетского буддизма. Рогатые медведи, одичавшие буддисты, образ божества на потолке пещеры и длинное паломничество по местам, где распяли дьявола в горах.
Рассказывают, что у великого Сонгцена Гампо, тридцать третьего царя Тибета, было две головы и пять жён. И задачи он перед собою ставил тоже неординарные. Решил Сонгцен расширить границы своего небольшого княжества и сделать из Тибета могучую империю, равную Поднебесной. Сначала дело шло хорошо, соседи вставали под руку Сонгцена один за другим, даже Китаю пришлось проститься с частью своих западных территорий. Но не было порядка в обширных землях царя, сонмы злых духов здесь и там рушили всё, что тот построил.
Две главные жены Сонгцена Гампо были буддистками и убедили мужа, что злых духов поможет победить учение Будды, если его применить правильно. Сонгцен Гампо незамедлительно сделал буддизм государственной религией Тибета, а сам погрузился в длительную медитацию. Жёны пробовали в его отсутствие строить храмы, но, как и раньше, за ночь духи разрушали всё построенное днём. А жрецы древней, но упразднённой приказом Сонгцена религии бон уже прикидывали, кого из цариц они первой принесут в жертву.
Тут царь вышел из своего затвора и провозгласил, что виной всему — огромная дьяволица, которая лежит на спине под всем Тибетом и рушит его храмы и планы. Победить её возможно, пригвоздив к земле все её части тела — плечи, бедра, локти, колени, ладони и ступни. В указанных царём двенадцати местах возвели буддийские храмы, и в Тибете на долгие годы воцарились порядок и благоденствие. А в месте, где билось огромное чёрное сердце дьяволицы, поставили тринадцатый храм, Джоканг, и вокруг него выстроилась новая столица Тибета — Лхаса, «город богов». Так возникла Тибетская империя, а Сонгцен Гампо из рядового царя стал первым дхармараджей, «царём Дхармы».
Проходят годы, империя растёт и расширяется, дьяволица лежит без движения. Вот уже на троне второй дхармараджа — Трисонг Децен. Он вполне доволен настоящим, его тревога — о будущем. Вдруг однажды дьяволица стряхнёт свои оковы и решит отомстить? Царь приглашает из Индии величайшего гуру и мага своего времени, Падмасамбхаву, и ставит ему задачу — обезопасить учение Будды на веки вечные. Падмасамбхава берётся за работу и выполняет её с блеском. 1300 лет, следующие за его уходом в паринирвану, всё работает как часы.
Его ключевая концепция — «терма», «спрятанное сокровище». Падмасамбхава прячет по всему Тибету, под землей, в пещерах и даже в головах будущих поколений священные тексты. Каждый текст будет найден в предопределённое время специальным человеком, «тертоном», открывателем терма. Теперь учение не исчезнет, даже в суровые времена тертоны вывезут его на своих плечах и в своих головах.
Падмасамбхава не останавливается. Он превращает в терма статуи Будд, чаши из черепов, ритуальные трёхгранные кинжалы и прячет их по всему Тибету. Всё это когда-нибудь найдётся и поможет учению. Но венцом его замысла становятся «бейюлы», «спрятанные земли». Вдоль южного склона Гималаев Падмасамбхава создаёт двадцать две закрытые долины, куда буддисты смогут бежать в случае смертельной опасности. Земля там течёт молоком и мёдом, а входы охраняют воинственные дакини. Где находятся бейюлы, гуру не говорит никому, но оставляет пророчество, кем и когда будет открыт каждый из них.
Бейюл Пемако — любимое творение мастера. Он так печётся о нём, что строит летающий корабль, завлекает туда целый народ, лопа, и отправляет в Пемако, чтобы лопа до прихода буддистов стерегли построенный мастером рай.
Тибетцы до сих пор обожают Падмасамбхаву, считают его равным Будде и зовут не иначе как Гуру Ринпоче, «драгоценный учитель». Предсказанные им тертоны родятся и находят терма в предсказанные им сроки. Они — проводники воли и мысли Гуру Ринпоче, уважение к ним безгранично, но жизнь их сложна и полна опасностей. Тертон должен провести ритуалы подготовки к терма и взять не больше «спрятанного сокровища», чем ему предназначено. Эти условия, а также когда и где искать терма, он должен прозреть во время своих медитаций. Не вовремя открытые терма могут убить тертона или, что ещё хуже, испортить его карму. Ошибка тертона хуже, чем ошибка сапёра: она скажется не только на этой жизни, но и на всех последующих.
В один год, через сотни лет после ухода Гуру Ринпоче в паринирвану, из разных уголков Тибета приходят вести о чудесах и благоприятных знаках. Здесь земля наполняется благоуханием посреди зимы. Там среди ночи в небе возникают радуги и родятся яки со звёздами во лбу. Несколько тертонов открывают тексты о том, что родится великий учитель. На свет появляется Цангпа Гьяре Еше Дордже, «великий пилигрим и аскет», будущий основатель школы Друкпа. Первую половину жизни он медитирует, обратясь лицом к снежным вершинам Гималаев.
Однажды он открывает глаза и видит вместо горы квадрат, из центра которого исходит сияние и заполняет всю землю. Он видит мандалу, внутренную структуру мироздания, идеально симметричную и пронзительно, невыразимо прекрасную. Орнаменты мандалы населены мирными и гневными божествами, могучими силами, которые знают путь в нирвану и могут научить, как туда добраться. Цангпа Гьяре смотрит сквозь мандалу и видит путь, тропу, на которой можно встретить всех божеств за один обход вокруг горы.
Откровения Цангпа Гьяре произвели революцию в сознании тибетцев. Они узнали, что мрачные ущелья, засыпанные снегом перевалы и непроходимые джунгли могут не только убивать, но и вести в нирвану. Идея паломничества как пламя распространяется по Тибету.
В тибетском языке появляется понятие «коры» — кольцевого паломничества по воображаемой мандале. На передовой снова тертоны, они открывают всё новые коры и прозревают их свойства. Каждая кора записывает в карму паломнику строго определённые заслуги и очищает карму от определённых грехов. Сто восемь кор вокруг горы Кайлас гарантируют просветление. Смертельно опасная кора в районе «Хрустальной горы» Цари очищает карму от греха убийства. Коры попроще прощают воровство и супружескую измену, улучшают навыки левитации и управления температурой тела.
Тертоны получают от Гуру Ринпоче через астральный канал целые книги — путеводители по корам, где отмечены все достопримечательности тонкого плана бытия. Вот как тибетский паломник описывает свой путь по местам, где альпинист рекомендовал бы использовать верёвку и «кошки»:
«Рядом с пещерой есть каньон, называемый Шекар Лунг, в форме танцующей дакини Лхасай Кармо. Верхняя часть долины засыпана снегом, а нижняя покрыта густым зелёным лесом. В центре долины стоит каменный холм в форме палатки кочевника, и в его основании находятся многочисленные пещеры для медитации. Наблюдая далёкий горизонт из Шекар Лунга, я видел богиню, парящую в небе среди прекрасных радужных замков. На востоке стояла прозрачная ступа, будто выросшая из скал, и дальше, за ней, я увидел землю, исполненную трав, воды, ячменя, молока, фруктов, бамбука, божественной амриты и безупречных Будд, которые учили воинственных нагов, демонов и прочих существ в шести мирах. Я вошл в эту землю и увидел, что она — совершенная гортань самой Дордже Пагмо, Алмазной Веприцы».
В Тибете возникает абсолютно новый, не знакомый нигде более, опасный для жизни и прямой как стрела путь к просветлению.
Пока тибетцы надстраивают над суровым аридным плато свой причудливый мир-мандалу, их соседи живут простой человеческой жизнью: режут, грабят, захватывают территории, истребляют друг друга. Тибет остаётся в стороне только из-за большой высоты, своего разреженного воздуха. Завоеватели ещё на подступах начинают задыхаться и поворачивают восвояси. Тибетские горы остановили самого Чингиз-хана в его движении на юг.
И только после смерти великого монгола до Тибета добирается один из его наследников, потому что жизнь с братьями-конкурентами оказывается опаснее, чем война на высоте. Реки, как водится, становятся красными, а тибетцы в панике бегут кто куда. Тогда заботливый Гуру Ринпоче, не покидая нирваны, приводит в действие свой план Б. Он открывает тертонам пути в построенные им убежища, бейюлы. Тертоны собирают людей и ведут их сотни и тысячи километров по карте, которую они видят у себя в голове. Самые удачливые доходят и поселяются в укромных долинах южного склона Гималаев.
Монголы оставляют наместников и уходят. Жизнь потихоньку возвращается в привычное русло. Тибет снова гудит мантрами и скрипит молитвенными барабанами. Жить стало даже интереснее, чем до монголов. Теперь у практиков тантры, тертонов и учёных лам есть новый удивительный объект для исследования — бейюлы, «спрятанные земли» Гуру Ринпоче. Если получится открыть там паломничества-коры, то одна великая заслуга умножится на другую, одна великая магия усилит другую.
Наша маленькая команда входит в бейюл Пемако. Мы уходим от реки Янгсанг («тайная» по-тибетски) и следуем тропе в джунглях, распаханной в грязь десятками солдатских сапог. Раз в год солдаты индийской армии совершают месячный марш-бросок до китайской границы и обратно. Как шутят они сами, убедиться, что Китай их ещё не захватил. Нас ведут по тропе проводники-лопа, пищу по дороге они добывают ружьями и рогатками. Мы угощаем их рисом и конфетами, они нас — бе́лками и обезьянами. Ночуем вместе под навесами из кровельной жести — это убежища, построенные для военных. Спасибо армии: у нас нет другой возможности просушиться у костра. С невидимого за деревьями-гигантами неба льёт бесконечный дождь.
На третий день джунгли сменяются прозрачным рододендроновым лесом. Гладкие стволы рододендронов обладают удивительным свойством — они холодные даже в жару. Наши лопа хоть на вид и обветренные жизнью мужики, а ведут себя как дети. Могут без конца прикладывать руку к стволу и подмигивать друг другу. Деревья тонут в тумане. Хребет, по которому мы идём, поднимается всё выше. Призраки рододендронов отступают и растворяются в белизне. Вдруг налетает ветер и уносит туман прочь. Оказывается, мы поднялись выше зоны леса. Крутые склоны справа и слева от тропы покрыты цветущей альпикой. Вперёд и вверх вьётся хребет, и далеко впереди нам навстречу движутся две тёмные точки. Скоро мы встречаем их на тропе — два человека, с виду совершенно тибетцы. Они не вооружены, и они знают наших проводников. Знают, но недолюбливают, держат дистанцию во всём. Не подходят близко, не поддерживают их шутки, улыбаются натянуто. В этих отношениях не видно страха, но есть насторожённость.
Два народа давно живут бок о бок. Деревни лопа разбросаны по берегам нижнего Янгсанга, перед впадением реки в Брахмапутру. Деревни другого народа находятся выше, там, где лопы не селятся, где им не найти бамбука для постройки хижин. Этот другой народ зовётся «мемба» или «монпа». Так называют их государственные органы Индии и Китая, так называют их соседи. И так же, но через губу называют их тибетцы, которые говорят с мемба на одном языке и следуют одной религии.
Бывает, тибетцы даже называют мемба «одичавшими», из-за того, что те живут охотой, запрещённой буддизмом, и при нужде едят почти всех обитателей джунглей. В Пемако без охоты не проживёшь — возделывать поля здесь очень трудно, а разводить яков и вовсе невозможно. Вместо яков в горах Пемако живут такины — дикие быки, обросшие длинной шерстью. Мифы мемба говорят, что такинов создал Будда специально для прокормления.
Буддизм мемба странным образом сочетается с языческими культами, самый дикий из которых — чёрная магия дугма. Ею владеют только женщины, колдуньи-отравительницы. Они умеют готовить яды и подмешивают их в пищу гостям. Проходит пару недель или даже месяц — и человек умирает, не имея понятия, кто его убил. Все его прижизненные достоинства, физические и ментальные, получает отравительница. Но магия дугма опасна и для самой колдуньи. Чтобы привести её в действие, колдунья должна в полнолуние принести «ядовитую клятву». В эту ночь она красит в чёрный цвет половину лица и заплетает одну косу. Клятва обязывает колдунью отравить кого-нибудь до следующей полной луны. Если ей не удастся, она должна будет сама принять яд. Считается, что колдуньей-дугма была отравлена жена первого человека на Эвересте — Тенцинга Норгея в 1992 году.
Остальные тибетцы полагают, что почти тысячу лет после переселения на летающем корабле лопа были единственными жителями Пемако. Но регулярные вторжения демонических сил в Тибет, сначала монгольских, потом китайских, побудили Гуру Ринпоче открыть и свой самый сокровенный бейюл. Первые поселения появились на северной границе Пемако, поближе к крепостям Тибета. Время от времени группы тибетцев, ведомых тертоном с горящими глазами, пробовали зайти поглубже в землю обетованную, но долго они не жили, погибали от тропического климата и отравленных стрел хранителей Пемако. Закрепиться здесь удалось лишь тем, кто отказался от норм своей древней культуры и стал «одичавшим» мембой.
Мы стоим на припорошённом снегом перевале одни: проводники-лопа увидели снег и отказались идти дальше. Для них снег странен и страшен, в их языке даже нет такого слова. Перед нами просторная чаша долины, окружённая горами. В дальнем её конце блестит на внезапно вышедшем солнце правильный круг озера с маленьким горбатым островом посредине. В бинокль на берегу виден крохотный домик, вверх поднимается уютный дымок. К вечеру мы доходим до озера. Домик — это гомпа, буддийская часовня, а дымок поднимается от костра паломников-мемба, которые разбили лагерь прямо напротив её двери. Нас встречает лама, не слишком дружелюбный, в трениках с вытянутыми коленками. На ломаном английском он разъясняет нам, что в гомпе спать нельзя, нельзя умываться в озере, стирать одежду, охотиться, курить, сушить обувь у костра. Видя, что мы на всё согласны, внезапно добреет и подсаживается к нашему костру. Озеро называется Данакоша, а остров на нём — Цета, что по-тибетски значит «сердце». Тибетцы считают, что на этом острове из цветка лотоса родился Гуру Ринпоче.
Лама встаёт, покряхтывая, разгибает затёкшую спину. Солнце давно скрылось за горами, скоро станет темно. Лама зажигает свечу и делает знак другим паломникам. Все они, не спеша, собираются у входа в гомпу. Лама открывает дверь и впускает их внутрь. Дверь закрывается. Гомпа — не жилой дом, она построена для Гуру Ринпоче, который стоит внутри на алтаре. Поэтому никто не конопатил в ней щели между досками. Сквозь эти щели и крохотное окошко без стекла мы видим, как свеча ламы зажигает множество других свечей, целые ряды масляных свечей в медных чашах. В свете свечей взлетают и опадают тени тёплых покрывал, под которыми не холодно сидеть ледяной ночью. Мы слышим шарканье ног по грубому деревянному полу, шелест перекладываемых страниц с мантрами, негромкие разговоры людей, каждый из которых знает своё место и роль в начинающемся обряде. Они не спешат, у них впереди вся ночь.
Ночная пуджа в гомпе Данакоши
Теперь все звуки стихают. Мы переглядываемся даже с какой-то неловкостью, будто бы беседовали, а теперь повисла пауза и никто не знает, что сказать. Оказывается, мы все прислушивались к тому, что происходит за закрытой дверью гомпы. Тишина длится недолго. Низкий голос ламы начинает гудеть мантры, прерываясь только иногда, чтобы восстановить дыхание. Другие голоса присоединяются, и вот уже гудит домик-гомпа, потом начинает гудеть озеро Данакоша и горы за ним, а потом весь мир вокруг и внутри нас становится одним уютным гудением мантр. «Эмахо!» — поют в гомпе, — «Как замечательно!»
В гимнах, звучащих из гомпы, я то и дело узнаю имена Гуру Ринпоче и Дордже Пагмо. Танцующая на трупах Алмазная Веприца, одетая только в ожерелье из черепов, — она любимая всеми тибетцами покровительница Страны Снегов. В левой руке у неё чаша из черепа, она пьёт из неё кровь. В правой — острый нож, отсекающий неведение. Я тоже давно люблю её, и тело Дордже Пагмо — быть может, главная причина, почему я увлёкся Пемако. «Её голова возлежит на вершине Такпы Шелри, горы Намча Барва и Гьяла Пелри — груди её, Брахмапутра — позвоночный столб, а её йони скрыта в джунглях Янгсанга», — пишут тибетские гайдбуки по Пемако. В гайдбуках подробно описано, как найти чакры её тела — точки притяжения для практиков тантры и места силы для йогинов. Головная, горловая, главная из всех — сердечная — и тайная, дающая магические способности. Вокруг Дордже Пагмо и её чакр построен интереснейший корпус текстов, в него внесли лепту все школы тибетского буддизма.
Утром лама пригласил нас к своему костру, налил чаю. Он был бодр и весел, будто всю ночь спал, а не читал мантры. Лама охотно рассказал нам про коры Пемако. Одна из них начинается прямо от гомпы, обходит снежную вершину Тиртапури и возвращается сюда же. Чтобы найти другую кору, «кору смелых», нужно спуститься по незаметной тропке в джунгли, до ещё одной, крохотной, гомпы и там пройти по тропам, по которым ходят тигры. Сейчас тигров, считай, не осталось, но раньше не все паломники возвращались с той коры домой. На корах нужно искать благоприятные знаки, которые покажут, что ты на верном пути. Лама показал нам листья с концентрическими кругами на них. Он нашёл их несколько дней назад. «Рисунок на листьях, — говорил он, — проявился благодаря благой карме, которую создали паломники, когда шли по коре».
Лама рассказывал и объяснял, и что-то неуловимо менялось в окружающем мире. Вместе с листьями, ламой и озером мы дрейфовали в магическую реальность. «Если вы выйдете сегодня не поздно и ваша карма светла, то к вечеру третьего дня вы дойдёте до Риуталы, края пещер. В одной из них медитировал Гуру Ринпоче, поэтому стена пещеры сочится волшебной субстанцией, синдурой. Тот, кто вкусит её, станет ближе к нирване на тысячу жизней. И ещё он поймёт, куда идти дальше». С таким напутствием мы и отправились в своё паломничество.
Вечером шестого дня, точнее, уже глубокой ночью, вдрызг поругавшись и промокнув до костей, наша потрёпанная команда вошла в огромную пещеру. В эти дни всё было против нас. Бесконечный дождь в союзе с палаткой знаменитого финского путешественника Паты Догермана. Палатка текла как сито в любую непогоду. Пата писал, что испытал её в джунглях Борнео, но, видимо, забыл упомянуть, что это было в великую сушь. Спутниковые снимки и карты тоже рисовал какой-то гад, желающий сорвать нашу экспедицию. Они словно не соответствовали местности. Даже спутниковая группировка GPS, казалось, пыталась нам подкозлить, но, несмотря ни на что, мы дошли.
С сумрачным удовлетворением мы скинули рюкзаки на сухой пол пещеры, начали потрошить чью-то заначку дров в углу и тут, наконец, заметили, что мы в пещере не одни. В дальнем её углу, укрытый от ветра и от нас куском ржавой жести, сидел у крохотного костерка старичок и выстругивал что-то мелкое кривым ножичком. Само собой, он видел нас — нас нельзя было не заметить, как слона в посудной лавке. Но также верно и то, что никакого интереса мы у него не вызвали. Что ж, мы поприветствовали друг друга и приступили к большой просушке экспедиционного снаряжения.
К середине ночи команда уже была если не в нирване, то на седьмом небе от непривычного тепла и сухости. А старичок продолжал резать из тонких бамбуковых колен. Рядом с ним уже лежала объёмистая кучка очень похожих друг на друга изделий, каждое длиной в фалангу пальца. Старик отреза́л сантиметров пять от бамбука, выстругивал язычок с одной стороны, несколькими надрезами делал его тонким и мягким, расщеплял остаток ствола и вставлял язычок в щель. Закончив, он не глядя кидал изделие в кучу и сразу начинал следующее. Всё это смахивало на видеовопрос для знатоков «Что? Где? Когда?» — можно было во всех деталях рассмотреть его работу, но от это не становилось понятнее, что же он делает. Собрав в кучу все известные нам слова на хинди и тибетском, мы отважились на вторую попытку контакта. Старичок спокойно отложил в сторону ножик и недорезанный бамбук, взял одну из финтифлюшек и сказал «туна». Финтифлюшки получили имя. Контакт был установлен.
Дальше пошло проще. Мы называли имена святых и названия географических объектов, показывали фото с Данакоши, рисовали на полу пещеры в свете фонариков карту нашего паломничества. Старичок по большей части одобрительно кивал, а иногда отрицательно мотал головой. Он подтвердил, что мы добрались до Риуталы и здесь полно пещер. Я нанёс Риуталу на карту, обозначив её нашим огромным гротом, и неуверенно повёл линию дальше. Неуверенно, потому что я не знал дальше ничего. Старичок замотал головой. Он встал, выбрал тонкий бамбук из своей вязанки и вернулся к карте. За несколько быстрых движений бамбуковой палочкой он нарисовал на пыльном каменном полу целый мир, который ждал нас впереди, попутно давая пояснения на тибетском. Мы дружно кивали, не понимая ни слова. «Понятно?» — спросил он, и это уже было понятно. «Нет», — ответили мы. Старичок заулыбался, снова встал, похлопал меня по плечу и очевидным интернациональным жестом показал, что нам пора идти спать.
Едва рассвело, пришёл старичок и начал трясти нашу палатку. Мы спали только четыре часа, и вставать ужасно не хотелось. Но он был настойчив и предлагал нам куда-то прогуляться вместе с ним. Пришлось идти: в этих местах добрые старички встречаются не часто. Он был первым человеком, которого мы встретили после ухода с Данакоши. Чтобы не умереть от голода по дороге, мы захватили с собой горелку, котелок, сникерсы и чай. При свете дня наш грот смахивал на купол древнего храма. Оказалось, что мы поставили палатку под огромным, в полпотолка грота, изображением тысячерукого Авалокитешвары. «Это Ченрециг» («любящие глаза» — тиб.), — познакомил нас старичок.
Старичок шёл по тропе первым, не оборачиваясь. Он быстро и ловко скакал по острым камням в своих коротких резиновых сапогах, а мы старались не отставать слишком сильно. Тропа вилась по узкой каменной полочке, природному уступу, будто специально для паломников созданному природой. Справа от тропы громоздилась серая каменная стена, слева — отвесный обрыв открывал фантастический вид на плывущие под нами облака и зеркальные озёра где-то в недосягаемой глубине.
Единственным цветным пятном была сама тропа, поросшая по краям травой и редкими жёлтыми цветами. Иногда старичок, почти не сбавляя шага, нагибался к земле, срывал несколько листочков и засовывал к себе в кожаную наплечную сумку. Ближе к полудню мы дошли до пещеры. Вход в неё был гораздо меньше нашего грота, ровного пола не было вовсе. Старичок остановился метрах в десяти от входа и сделал несколько земных поклонов-простираний, не обращая внимания на грязь и камни. «Гуру Ринпоче!» — воскликнул он и пропал в темноте пещеры.
Мы нашли его довольно далеко от входа, там, куда дневной свет почти не проникал. Он стоял около стены, по которой тонким слоем стекала вода, и слизывал с неё светло-коричневое вещество, похожее на арахисовое масло. Это была синдура, магическая субстанция, с помощью которой Далай-ламы прошлого предсказывали будущее Тибета, а продвинутые йогины достигали просветления. В этой пещере в VIII веке медитировал сам Гуру Ринпоче, и великая благость его до сих пор проявляется здесь в виде синдуры.
Вслед за старичком мы вкусили от благости Его — на вкус синдура оказалась довольно приятной. Однако заменить нам завтрак она не могла. По полу пещеры тёк ручеёк, мы набрали воды и поставили кипятиться чай. Старичок увидел, как мы бросаем в котелок чёрный чай, и добавил от себя несколько зелёных листьев из тех, что нарвал по дороге. Вот теперь и мы могли ощутить благость, разливающуюся по телу. Воистину, чай — русская синдура! Пока мы пили чай, облака поднялись выше, закрыли солнце и начали заползать в нашу пещеру. Старичок доел сникерс, выглянул наружу, в зыбкое призрачное ничто, критически оглядел нас и предложил стать нашим проводником по коре. С огромной радостью мы согласились. Мы тоже невысоко оценивали наши способности по поиску троп в Пемако.
Неделю мы шли за старичком-мемба по сказочным землям. Через затянутые трепещущими флагами перевалы, мимо поросших мхом мегалитов, сквозь джунгли и снова — к высоким снежным горам. На перевалах срывали шапки и кидали их вверх по тибетской традиции. Мегалиты обходили три раза по часовой стрелке. Ночевали в убежищах паломников — в пещерах или под рукотворными навесами. В джунглях видели крохотную гомпу с фигуркой Гуру Ринпоче на алтаре. От неё начинали «кору смелых» те, кто не боялся рискнуть жизнью ради буддийских заслуг, и к ней же возвращались те из них, кто не встретил тигра. Старичок показал там заросли бамбука, в которых он срезает стебли для своих туна. «Большая, большая заслуга!» — пояснил он и оставил нам немного туна на память. Наверное, теперь и мы имели на них право — мы же прошли кору.
На высокогорье наши пути разошлись. Старичок простился с нами так же внезапно, как пошёл. На развилке троп он показал, что ему надо идти налево, обратно в пещеру Риуталы, а нам — направо, к озеру Данакоша. Я снова, как уже бывало в Тибете, ощутил тот самый прилив одиночества, нежный и щемящий одновременно. Так бывает, когда прощаешься с человеком, с которым у тебя не было общего языка, но был другой, более глубокий уровень общности.
Нехотя мы расчехлили карты и навигаторы. Круг коры был почти завершён, до озера Данакоша осталось не больше десяти километров. Стала понятна логика армейской тропы, как она идёт и где подходит к границе с Китаем. Весь район, по которому мы ходили, был словно замкнут горами, каким и должен быть бейюл. Но один хребет, невысокий и очень узкий, прорывал кольцо гор. Он был похож на мост, перекинутый на северо-восток, в край озёр, куда нет других путей. И мы стояли точно в начале этого «моста», буквально поставили на него ногу. На той стороне нас ждали открытия, откровения, нам туда было надо! Но мешала одна бумажка. В пермите, выданном индийскими военными, было чётко сказано, что через неделю мы должны покинуть Пемако. И ниже, мелким шрифтом под «звёздочкой»: «Нарушение условий пребывания влечёт за собой ответственность, вплоть до тюремного заключения». До выхода из Пемако, моста через Брахмапутру, — далеко, но, если без приключений, дней за шесть дойдём. А если случится что-то непредвиденное? Закроет снегом перевал или потеряем тропу? Надо рисковать: не каждый день ты стоишь на мосту, ведущем в неведомое. Значит, один день. Мы пройдём по «мосту» один день и потом повернём обратно, куда бы мы ни дошли.
Это был очень странный день, погружённый в туман с начала и до конца. Хребет действительно был очень узок, иногда его зазубренный гребень приходилось облезать, скатывая камешки в бездну под собой. Никаких троп вдоль него не шло, или мы не способны были их обнаружить.
В одном месте, где склон был не таким крутым, Серёга заметил, как в полусотне метров ниже гребня из пещеры вылезает медведь. «Стоять! Их двое! Сбиваемся в кучу, поднимаем руки, машем! Третий вылезает! Кричим и делаем шум, как можно больше!» Он пытался применить свой чукотский опыт в сказочной стране. Теперь мы все смотрели на медведей. За третьим из-под камней вылезли четвёртый и пятый, ещё две меховые задницы, и вразвалку двинулись вниз по склону. Никто из медведей не поворачивался к нам. Появился шестой, потом седьмой. Серёга первым же осознал весь абсурд ситуации и облегчённо рассмеялся. «Это не медведи!» — «А кто?» — «Не знаю, но это наверняка не хищники: сбиваются в стадо». Мы подождали ещё. Двенадцать неуклюжих, обросших мехом существ трусили от нас в туман. Один из них обернулся — и мы разглядели у него на голове рога. «Такин, это такины!» Так мы первый и единственный раз увидели лохматых сутулых эндемиков Пемако и благословение народа мемба — такинов.
Хребет продолжался. К середине дня стало ясно, что мы не доберёмся до дальнего конца «моста». Возвращаемся? Или идём на проблемы с властями? Идём дальше. Решили — и почти сразу остановились. На нашем пути на маленькой, очищенной от растительности площадке стояла грубо сделанная каменная баба. У неё не было лица, только голова неправильной формы и плечи, одно выше другого. На её шею было наброшено ожерелье из искусственных цветов, какие можно увидеть в любом индуистском храме. За бабой всё так же продолжался хребет. Баба молчала и не давала ни единого намёка на своё происхождение. Мы побродили около неё, сделали несколько фотографий и двинулись дальше, надеясь на продолжение. Через час, не найдя больше ничего, повернули назад. Я и сейчас, спустя много лет после той экспедиции, мечтаю дойти когда-нибудь до той стороны «моста». С дистанции этих лет я с трудом верю в те замысловатые формы, которые принимала наша удача в Пемако, как она сводила концы с концами самым неожиданным образом. Историю бабы мы узнали всего через несколько дней.
Мы возвращались, шли по берегу Янгсанга. Ветра не было, и стояла удушающая жара. Даже ледяная вода реки не давала прохлады. Ныли натёртые в горных ботинках ноги, пот заливал глаза. Хотелось отдохнуть, лежать на бамбуковой циновке и маленькими глотками пить холодный чанг. Где-то впереди должна была быть деревня, там эти радости жизни станут для нас доступны.
На тропе показалась женщина, одетая как горожанка. Она подошла и заговорила с нами по-английски. С улыбкой выслушала наши страдания по циновкам и чангу и сказала: «Я жена тертона Нгангея. Он будет рад принять вас у себя дома. Я, к сожалению, спешу наверх, но вы легко найдёте его дом». У тибетцев принято такие случайности объяснять вмешательством высших сил. «Кого вы встретили? Жену Нгангея? Да она сейчас в Гуахати! Кто тогда это был? Ясно, как белый день: это Дордже Пагмо приняла её вид!» Так или иначе, но в наш последний день в Пемако мы попали в гости к тертону. Его дом стоял далеко от дороги и других домов, глубоко в джунглях. На большой площади лес был вырублен, на его месте разбиты аккуратные цветники, между которыми затерялся небольшой деревянный домик. У ворот стояли ряды высоких флагштоков, на которых трепетали исписанные мантрами флаги. Только очень особенный человек мог себе такое позволить — столько великолепия и столько бесполезной для выживания работы. Между цветников к нам шёл юноша индийского вида. «Меня зовут Карма, идите за мной», — сказал он. В доме Карма усадил нас на циновки, налил чаю и рассказал нам историю тертона и его дома.
Ещё в молодости буддийские иерархи признали Нгангея тертоном. Он много путешествовал по Индии, открывал «спрятанные сокровища» здесь и там, но главной своей задачей видел открытие великого паломничества. Однако Гуру Ринпоче всё не давал подсказки, где его искать. Нгангей отправлялся в места силы и медитировал там, уходил в долгие тёмные затворничества, много лет день и ночь не прекращал буддийскую практику, пока в один день Гуру Ринпоче не возник перед ним и не сказал: «Всё, ты готов. Найдёшь его в Пемако». Нгангей взял жену, Карму и сумку с текстами и немедленно отправился в Пемако. Они сняли домик в одной из деревень лопа, тертон снова ушёл в медитацию, Карма остался на хозяйстве. Кто бы ни шёл мимо их дома, днём или ночью, он слышал гудение мантр из комнаты тертона. Нгангей напряжённо работал, он прозревал путь, который ему надлежало открыть. Побочным эффектом этой работы стали радуги, то и дело возникающие над домом. Никогда не видавшие буддийских чудес лопа были так поражены, что пришли всей деревней к тертону и предложили ему построить новый, хороший дом и кормить семью тертона, если он будет благословлять их. Тертон согласился. Карма был назначен прорабом строительства, а Нгангей стал иногда выходить к людям.
К нам тертон не вышел, хотя мы знали, что он в доме. Мы всё время его слышали. Тертон ни на минуту не прекращал читать мантры. Нам удалось увидеть его только когда он вышел из своей комнаты по нужде. Нгангей оказался невысоким толстеньким индийцем с огромной, увязанной в пук, копной чёрных волос на голове. Он улыбнулся нам и ничего не сказал.
Карма продолжал рассказ. Несколько месяцев назад тертон вышел из медитации и объявил, что видит путь. Он попросил Карму найти двух мемба, кто не боится снега, и нанять их в экспедицию на двадцать один день. Кроме того, он продиктовал Карме, что нужно подготовить к путешествию, объявил дату старта и снова ушёл к себе. Они двинулись в путь в точно назначенный день. Тут Карма сделал большие глаза и сказал, что очень бы боялся идти, если бы не верил Нгангею абсолютно. Его легко понять: мальчик из жаркой и перенаселённой Южной Индии впервые попал в безлюдные тибетские горы. Но дело не только в этом.
Каждое утро Нгангей вставал до рассвета, делал свои практики, немного ел и отправлялся в путь. Он ни у кого не спрашивал, куда идти, не имел ни карт, ни навигационных устройств. Он просто шёл, буквально куда глаза глядят. По местам, в которых он никогда не был, и если видел их, то только во время своих прозрений. Иногда он останавливался и обращался к своим спутникам. «Наберите здесь дров, больше сегодня мы их не встретим. Воду можно не нести, ночевать будем у воды». По словам Кармы, тертон ни разу не ошибся. Так и шли они, без горелки, без палатки, ночуя в угаданных тертоном пещерах. И ровно через двадцать один день они вернулись к Янгсангу.
После этого рассказа у нас появилось немало вопросов. Как это вообще возможно? Одно дело — радуги над домом, которые можно объяснить совпадением или впечатлительностью наивных лопа. Но как эта компания городских, не знающих гор людей могла пройти такой маршрут, да ещё без нормального снаряжения?! Что они ели, на чём они спали, как они согревались?
Мы попытались прояснить маршрут, по которому они шли. Первой новостью стало то, что команда тертона дошла до Данакоши на день быстрее, чем наша. Ладно, это не стало ударом по нашему честолюбию: мы с магами не соревнуемся. А дальше? Дальше Карма внезапно закрылся. Он остался тем же милым и вежливым мальчиком, но на все вопросы о маршруте паломничества нёс какую-то околесицу. Беседа разваливалась. К дому подошли две женщины, поставили у крыльца тяжёлые корзинки с овощами и встали в ожидании. Карма сквозь дверь сообщил об их приходе тертону. Тот вышел, второй раз улыбнулся нам, спустился к женщинам, по очереди приложил к их лбам маленький реликварий. Женщины поклонились и, довольные, пошли восвояси. Тертон снова удалился к себе. Карма со словами «надо готовить обед» ретировался на кухню. Казалось, он был рад тому, что можно закончить разговоры о маршруте коры.
На джунгли спустилась ночь. Полная луна наполнила бледным светом полотнища флагов у ворот. Чёрная земля не отражала её свет, и цветы на клумбах будто повисли в пустоте. Смущённый ярким светом, сердито тявкал вышедший из лесу лающий олень. Мы снова пили чай с Кармой. Теперь была наша очередь рассказывать историю. Ему было интересно всё. Как нас обманули на вокзале в Пасигате, как сикхи поднимали упавший мост, как протекла палатка. Мы рассказывали по очереди, а Серёга переключал слайды на экранчике своего фотоаппарата.
Рассказ выходил длинный, местами путаный, и постепенно все — и рассказчики, и слушатель — начали клевать носом. Внезапно Карма вскочил и выхватил фотоаппарат из слабеющих рук Серёги. «Вы не могли здесь быть! Как вы нашли это место?» Все моментально проснулись и посмотрели на фотографию. Там сидел на корточках я и правой рукой обнимал каменную бабу с венком из цветов на шее. Это был критический момент, нужно было срочно найти нужные слова, и мне это удалось. «Мои книги подсказали, как туда добраться», — ответил я и, кажется, не соврал (при условии, что архивы спутниковых снимков можно считать книгами). Каменная баба превратилась в золотой ключик. Карма согласился ответить на все вопросы о паломничестве.
Весь остаток ночи мы и Карма составляли первый русский гайдбук паломничества, великой коры, открытой тертоном. Туда вошли многие места, где мы были, а также лес, где на листьях проявляются круги, бамбуковые рощи, где растёт бамбук для туна, дворец Дордже Семпо в краю озёр, куда мы не дошли. И многое-многое другое. Мы находились в одной сказке и писали другую. Брали места из сказочного мира и отмечали их положение на карте Генштаба. В эту ночь мы тоже были тертонами, открывали свои «спрятанные сокровища». Уже светало, когда мы закончили. Олень радостно лаял, приветствуя новый день. Тертон Нгангей вышел из своей комнаты, улыбнулся нам в третий раз, подошёл, постучал нам по головам своим реликварием и отправился в туалет. Эмахо, как же замечательно!
